В огромной приемной генерала-адмирала Окнечпирха царила рабочая суета.
В дальнем углу, на краешке стула скромно сидела старенькая бабушка с клюкой в виде сабельки, очень похожая на паровоз.
Вдруг из своего кабинета вышел сам Окнечпирх и оглядел притихшую приемную.
Своими выпуклыми, натруженными глазами адмирал, наконец, нашел неприметную бабушку и, широко раскинув длинные руки, воскликнул:
- Товарищ комиссар, Юлия Каземировна, дорогая! Господи, да чего же вы тут сидите! Заходите, заходите!
Бабушка-паровоз встала на слабенькие ножки и, постукивая о пол сабелькой, энергично засеменила в кабинет самого товарища Окнечпирха.
- Почему не доложили! – разъяренно прошипел перегаром контр-генерал прямо в доброе лицо своего адъютанта, бывшего латышского стрелка сигарет, - я тебя, что сюда посадил, в носу ковыряться или где? Ну, смотри у меня, - и в сердцах сделав адъютанту на кончике носа сливу, заспешил в кабинет, куда уже скрылся «паровоз»
С тех пламенных пор, когда ещё совсем юный рядовой лейтенант Окнечпирх служил на гвардейском бронепоезде, под началом любимой на всех фронтах Юлии Каземировны, прошло уже сто, или около того, лет.
Благодарная страна не забыла лихие подвиги бронепоезда «Разящего Луком Ильи Муромца» и конкретно его Железного Комиссара.
В год восьмидесяти восьми летнего юбилея этой славной женщине, ставкой было присвоено Почетное звание «человека – паровоза» и вручен Похвальный Лист за большие заслуги и волю к победе.
Сам же Окнечпирх был ей очень обязан и благодарен.
Много раз Юлия Каземировна, по-матерински опекала и порой даже ласкала зеленого тогда ещё лейтенантика, помогала ему в те суровые времена, где просто советом, а где и твердой рукой.
- Ну, что дорогой мой Пирх, (так она раньше всегда называла его с любовью, запустив руки в его волосы) не сильно я изменилась с тех лихолетий? – прошамкала старушка и уснула на какое-то время.
- Ну, что вы Юлия Гавриловна, как вы так можете говорить? С возрастом вы даже расцвели как куст японской сакуры, - рассыпался хозяин кабинета.
Кстати о кабинете.
Он, следует заметить, был внушительных размеров.
На стене, прямо за спиной генерала-фельдмаршала, висел огромное полотно кисти известной художницы-натуралистки Саблезубиковой – Мышкиной, - «Комиссарша Каземировна в бане, с юным корнетом Окнечпирхом»,
В красном углу кабинета стоял, слегка пованивая, вороной конь, запряженный в тачанку, и жевал сочный силос.
В другом углу, под самый потолок, высилась мемориальная ржавая труба от бронепоезда «Разящий», как память о бурной молодости.
Когда Юлия Каземировна проснулась, Окнечпирх уже сидел у неё в ногах, положив, как в давние времена, свою буйну голову на её тёплые колени.
- Ну, что дорогой мой Пирх, не сильно я изменилась с тех лихолетий? – спросила комиссарша и, не дожидаясь ответа, стала увлеченно копаться в ещё густых кучерах своего любимца.
Она что-то заботливо выбирала из шевелюры командарма и с треском прикусывала оставшимся зубом.
- Эх! А давай-ка, я тебя, Прокопьевна, сфотографирую на память на боевом коне, - воскликнул, радуясь своей выдумке, Окнечпирх и, легко подхватив бабку за руки, с размаху усадил её на загривок вороному.
Пыхнул фосфор, конь испугался, рванулся вперед и, сметая на своем пути всё, понесся, куда его конские глаза глядят.
- За мно-о-о-й! – крикнул Окнечпирх, адъютанту, едва успев запрыгнуть в тачанку.
- Ура-а-а, - заорал бывший латышский стрелок, соскучившийся по настоящему делу, сорвал со стены ржавую саблю самого Главнокомандующего и помчался за тачанкой во весь опор.
- Нас не догонишь!!! – пела дрожащим фальцетом Юлия Каземировна, выпуская между делом «Боевые листки».
Окнечпирх строчил короткими очередями из пулемета по несущемуся за ними верному адъютанту, что-то кричал ему и страшно хохотал в эйфории.
Они снова были молоды и красивы как сто лет тому назад.