На пути в Антарктиду

       
Наш Ордена Ленина Научно-исследовательский институт Арктики и Антарктики имел двух железных профессоров. Это были не люди, а современные научные теплоходы, названные именами известных деятелей науки. Один из них «Профессор Визе», другой «Зубов», и тоже – профессор. Эти суда давно уже переплавили на гвозди, но в 60-х годах прошлого века это были белоснежные красавцы, смело вторгавшиеся в воды мировых океанов. Мне посчастливилось работать и на «Визе», и на «Зубове», побывать на всех континентах, включая Антарктиду, посетить немало экзотических портов, испытать себя в условиях длительного плавания на всех широтах нашей потрясающе красивой планеты.

Но всё-таки именно Антарктида привлекала более всего. Этот необитаемый материк (необитаемый в смысле отсутствия там постоянного населения) представлялся многим землёй обетованной. То есть землёй юношеского обета – дойти до края планеты, до высшей точки познания, до предела своих возможностей. Всем хотелось взглянуть на эту белую планету, но ежегодные осенние рейсы к ней предусматривали сокращение экипажа вдвое. И сокращался преимущественно научный состав, так как судно из научно-исследовательского на три месяца превращалось в экспедиционное и брало на борт груз и пассажиров – зимовочную смену полярников.

Научный контингент судна, достигающий своей численностью до 70 – 80-ти человек, всеми правдами и неправдами старался зацепиться за этот рейс. Но оставались единицы. В число избранных, как правило, попадал обслуживающий состав ЭВМ «Минск-32», аэрологи и те счастливцы, которых переводили в штат команды судна. Основная вакансия, на которую мог претендовать научный работник – матрос без класса, что в дословном переводе означало уборщик. В обязанности уборщика входила ежедневная уборка коридоров, внутренних трапов, лабораторий, общественных помещений – душевых и гальюнов.

Младший научный сотрудник Таки Такиевич Теодоракопулос, которого в глаза и за глаза все звали исключительно по отчеству, упрощая его до Таковича, и возраст которого подбирался к 60-ти, сумел убедить начальника отдела кадров, что старый гидролог будет наилучшей заменой штатному матросу без класса, уходящему накануне рейса в декретный отпуск. (На наших судах матросы без класса были преимущественно женщинами).

За всю историю нашего научно-экспедиционного флота это был лучший уборщик внутренних помещений. Вверенные ему объекты отличались почти стерильной чистотой и блеском. Вставал он рано и, зычно напевая Марш коммунистических бригад, принимался за своё, теперь уже кровное, дело – до блеска мыл переборки коридоров, протирал плафоны электрических светильников, раствором с нашатырём драил линолеумные палубы внутренних проходов и пластиковые поручни трапов. Это стоило того, чтобы воочию увидеть Антарктиду. Утром все гальюнные унитазы сияли глянцевым блеском. И никому не приходило в голову вставать на него ногами и справлять нужду с позиции низкого старта.

Однако наша полновесная буфетчица Тамара, своим корпулентным сложением и телесным абрисом напоминающая классического борца сумо, не знала всех тонкостей городской культуры и, как истинный житель села, садилась на унитаз с ногами. Об этом никто никогда бы и не узнал, если бы однажды не произошло следующее. Заранее заверю читателя – случай пустяковый, но запоминающийся. Во всяком случае, в моём несовершенном сознании оставивший неизгладимый след.

Случилось это рано утром. Мы как раз пересекали Тропик Рака, а Таки Такович Теодоракопулос только-только закончил помывку общественных гальюнов и приступил к протирке люминесцентных плафонов в коридоре правого борта главной палубы. Как всегда в усы он бубнил полюбившийся ему марш: «Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути, в коммунистической бригаде с нами Ленин впереди!» Такович не успел ещё закончить первый куплет, как услышал со стороны только что вымытого им гальюна треск (так обычно ломается под форштевнем ледокола десятибалльный лёд), а затем крик, заставляющий выпрямиться мозговые извилины и подняться в рост опавшим по обеим сторонам лысины волосам. За дверью гальюна как будто ревела высокочастотная сирена, напоминающая нескончаемый крик: А-а-а-а-а-а-а-а-а-а…!

Такович слыл человеком не робкого десятка, он тут же перекрестился и, повторяя последние слова недопетого куплета: «С нами Ленин впереди», ринулся со шваброй наперевес на источник душераздирающего звука. Когда он плечом выдавил закрытую изнутри дверь гальюна, то увидел картину, живописать которую не приходилось ни одному великому художнику-передвижнику: посреди крупных и мелких осколков унитазного фаянса навзничь, широко отворив от ужаса накрашенные тушью глаза, лежала, высоко подняв правую ногу вверх, а левую подвернув под себя, наша корпулентная буфетчица Тамара.

Как представитель науки Такович соображал быстро. Он тут же поднялся палубой выше, разбудил доктора, быстро описал обстановку и они вдвоём, прихватив по пути двух дюжих матросов, проснувшихся от непривычных звуков, осторожно распрямили нашу буфетчицу и уложили её на брезентовые носилки. Сама она передвигаться никак не могла, так как с задней части была поражена множественными фаянсовыми осколками разной величины.

В те былинные времена на советских пароходах позволяли себе роскошь брать с собой в рейс профессиональных хирургов. А наш док, Николай Владимирович, как раз и был из этой категории. Поэтому уже через пол часа на операционном столе кетгутом зашивался последний шов на большой пострадавшей задней части нашей буфетчицы Тамары. Не будь рядом нашего штатного эскулапа, Тамара могла просто истечь кровью, ибо колотый фаянс или фарфор являются опаснейшим и коварным режущим инструментом.

Целый день к месту происшедшего инцидента стекался народ. Даже капитан вместе с помощником по политической части пришли посмотреть на место происшествия. Картина впечатляла. Унитаз, развалившийся под сидящей на нём буфетчицей, представлял собой груду бесформенных осколков, напоминающих археологические залежи культурного слоя Древней Греции, по которым своей мифической палицей прошёлся сам Геракл из Коринфа. Если это сравнение не возбуждает воображения у читателя, то вид развалившегося унитаза можно было ещё сравнить с раздробленным куском паросского мрамора, по которому несколько раз прошлись стальными траками гусеничного трактора или тяжёлого танка. В нашем монотонном продвижении на юг под мерный, утробный шум двух зульцеровских дизелей это было событием.

Представители от экспедиции, равно, как и от экипажа, – все заражённые вирусом неизлечимого любопытства, – подобно бесконечным толпам туристов тянущихся к Парфенону, шли и шли посмотреть на последствия экстремального сидения на унитазе. Пришлось даже установить очередь, как в мавзолей к Ленину, и запускать в исторический гальюн по два-три человека. Больше он не вмещал. На регулировку этого процесса помполит поставил свободного от вахт матроса с немецкой фамилией Фрич в надежде, что он наведёт немецкий ордунг. Но какое там! Около гальюна собирались целые дискуссионные клубы на тему: «Как, проверенное столетним опытом и рассчитанное с солидным запасом прочности, устройство могло развалиться под простой советской буфетчицей, пусть даже и с семипудовой массой». В итоге остановились на версии, что унитаз имел внутреннюю трещину, поэтому не выдержал давления и в критический момент развалился. На что бывший гидролог, а ныне матрос без класса Такович, среагировал так:

– А нечего на него орлом садиться!

– Откуда ж ты знаешь, любезный Такович, как она сидела? – поступило возражение от дискутирующих.

– Откуда, откуда! – Это ж дураку ясно. Сидела бы, как все нормальные люди королём, унитаз бы ещё сто лет прослужил. По последствиям же всё видно. Смотри – будто молотом по нему ударили. Хорошо ещё, сквозь палубу не провалилась. Её счастье, что я рядом был. С такими осколочными ранениями, как у неё, на операционный стол нужно без промедления. Спасибо нашему Николаю Владимировичу.

В итоге из шкиперской кладовой достали новый резервный унитаз и поставили на место развалившегося. А через неделю и буфетчица Тамара, похудевшая от переживаний на 10 кило, приступила к своим прямым обязанностям. А Такович во всех подведомственных ему гальюнах вывесил написанные красным фломастером таблички:


       НЕ САДИСЬ ОРЛОМ,

       А САДИСЬ КОРОЛЕМ!


Помполит в тот же день вызвал Таковича на ковёр и предъявил партийные претензии:

- Что это Вы, Таки Такиевич, за пропаганду разводите в местах общественного пользования? Каких королей Вы имеете в виду? Мы всех царей и королей свергли. У нас рабоче-крестьянское государство...

- А кто у нас во главе государства стоит? - неожиданно спросил Такович.

- Партия, - без запинки ответил помполит.

- А кто во главе партии?

- Генеральный Секретарь...

- Так что Вы мне предлагаете, вместо короля написать Генеральный Секретарь?

- Упаси Господи! - замахал на Таковича обеими руками помполит.

- Ну, тогда оставляем короля. Только в гальюне и можно почувствовать себя королём. И унитазы целы будут.

На этом и остановились. Так мы с этими табличками от Таковича и доехали королями до самой Антарктиды.