Случилось мне как-то по личному делу проезжать одной губернией.
Дело было не срочное, и я решил увидеться со старинным своим боевым товарищем, Павлом Ипполитовым.
Служили мы с ним вместе сорок лет назад. Расстались тогда большими друзьями, он приглашал меня к себе в усадьбу, в Ипполитовку, приезжать в любое время. Я обещался, да жизнь закрутила, - так и не побывал. А обещание свое в сердце держал.
И вот решил я без предупреждения нагрянуть к другу, сделать, так сказать, сюрприз.
Без труда добравшись до пункта своего назначения, я предстал перед воротами барского дома и велел доложить хозяину о приезде давнего друга, не называя своего имени.
Ждать пришлось недолго.
Вскоре из глубины дома послышался раскатистый, ничуть не изменившийся голос моего Павлуши.
- А, и кто же к нам пожаловал, кто не призрел нашу глушь?
Тут я увидел его, выскочившего на крыльцо. Конечно, сорок – срок немалый для жизни. Но Павлуша выглядел для своих шестидесяти пяти преотлично: прямая осанка, чуть тронутые сединой темные кудри, молодцеватые усы, слегка располневшая фигура
- А, батюшки, дружище, Талынзин! – он весело рассмеялся.
- Да как же ты решился?! Сорок лет собирался! Вот так подарок! Ну, теперь я тебя не отпущу. Будешь жить со мной до конца дней моих!
Он снова расхохотался. Мы крепко обнялись, похлопывая друг друга по плечу, троекратно расцеловались.
- Здорово, Павлуша, Павел Егорович! Ну, слава Богу, довелось нам еще свидеться на этом свете!
- Да, уж, спасибо Всевышнему! Ну, проходи в хоромы, гость нечаянный, но дорогой.
Эй, Феоктист, Марфуша, ну-ка, давайте-ка накрывайте нам обед. Да скажите Яшке, чтобы баню затопил!
Принял меня друг мой сердечней сердечного. ЧУдная встреча у нас получилась.
За вкуснейшим деревенским обедом с грибочками и капусточкой, щами да пирогами, вспомнили мы с ним нашу боевую молодость, друзей и командиров, походы, наступления.
Я рассказал ему свою жизнь за сорок лет.
Павел Егорович, как речь зашла о семье, мрачно потупился. За столом не было ни одного домочадца. Но он быстро овладел собой, лицо его снова посетила характерная жизнерадостная ипполитовская улыбка, и он произнес.
- Дети мои живут отдельно. Все они люди самостоятельные, хорошие. Трое их у меня: два сына и дочь. Меня часто навещают, внучат привозят. Завтра вот должны Гришеньку с Верунькой привезти. Любовью чад своих я не обижен. Но вот женушка моя любимая, Василисушка, семь лет, как у Бога гостит. Грущу о ней каждый день. Вот, посмотри, портрет ее.
Я посмотрел на портрет, висящий на стене. На меня удивительно спокойным и душевным взглядом смотрела молодая женщина в крестьянской одежде.
Ее нельзя было назвать раскрасавицей, роковой женщиной. Простота была ее благородством.
- Понравилась?
- Да, очень интересная женщина и одета по-крестьянски.
- А она и есть крестьянка. Вот, брат Талынзин, из бани вернемся, отведаем кваску нашего знаменитого на всю округу, и пойдем на сеновал – звезды считать. Я расскажу тебе удивительную историю, приключившуюся с Василисою. А заодно и о том, как я женился на ней.
Хороша русская баня! Может, японская или, там, испанская – тоже хороши, но мы в них не бывали. После русской легко становится, и душе и телу.
Вот и мы с Павлушей, попив кваску после бани, как он и хотел, пошли на сеновал. Любили мы еще с молодости спать на сене, - в походной жизни, когда наступления стремительны, это было лучшим ночлегом.
Вечер был тихий, теплый. Ясное небо, как ткань заморская, звездами усыпано. Не буду говорить, какая благодать посетила меня, - каждый знает, как это бывает при доверительном общении с природой и Мирозданием.
Паша тоже долго молчал, и тишина была нашим третьим собеседником. А потом он начал рассказывать, и история его потрясла меня своей очаровательной сказочностью.
Было это тридцать пять лет назад. Паша Ипполитов, тогда еще молодой барин, поручик в отставке, после смерти своих родителей, принимал деятельное участие в судьбе своей усадьбы. Живо интересовался хозяйственными вопросами, «входил» во все мелочи и нюансы. Совершал частые объезды имения: полей лесов и прочего.
И вот, однажды, в один из таких занятых хозяйством дней, объезжал он на Вороном пшеничные поля. А дело было к вечеру, поля безлюдны были уже.
Присел Паша отдохнуть в лесочке, на границе с полем. Достал еду, сидит, перекусывает. Вдруг с другой стороны поля послышалось очень красивое, необычайно красивое женское пение. Оно слышалось издалека.
"Откуда в нашей глуши оперные певицы?» - подумал Павел.
Голос все приближался, и невольный слушатель получал блаженное удовольствие от его звучания.
Пение то переливалось, как колокольчик, то шелестело нежным ветром, то ударяло морскими волнами, то летело вольной птицей. И все время виделись какие-то картины.
Но главным очарованием была какая-то неописуемая духовная сила, и, кроме того, сам тембр голоса, его переливы и градации были, казалось, небесного происхождения.
«А, может, Ангел спустился с небес и удостоил меня подарком?» - снова подумал Павел.
Он осторожно встал, и на звук голоса подался вперед.
И увидел он молоденькую девушку, не спеша едущую на лошади.
Девушка не была ослепительной красавицей. Простое русское лицо, невысокая, стройная фигура. Но пение так вдохновляло весь ее облик, что Павел с восхищением подумал: «Никогда не доводилось мне видеть более красивой девушки!»
Зачарованный, смотрел он на такое чудо. А девушка не замечала его и продолжала петь какую-то свою песню. И чувствовалось, с каким превеликим удовольствием она поет, как будто дышит, как будто вот-вот сейчас взлетит и воспарит, обнимая с любовью весь мир.
Но вот она заметила смотрящего на нее во все глаза Павла, вмиг умолкла и остановила лошадь. Взгляд ее был не то, чтобы сильно настороженный, но вопросительно-ожидающий.
Да и барин слова вымолвить не решается.
Вот и смотрят друг на друга. Только он стоит, а она сидит на лошади: темная коса до пояса, высокий лоб, карие умные глаза, очень выразительные. Худенькая сама, одежда крестьянская, скромная.
Наконец, девушка соскочила с лошади, поклонилась до земли и говорит: «Доброго Вам здравия, барин, Павел Егорович». Понял Павлуша, что она местная.
- Да, ты, никак ипполитовская?
- Ваша крепостная, Григория Палочкина внучка. Василисой зовут.
- Как же так, Василисушка, поешь ты, как ангел в небе, а я знать об этом ничего не знаю! Ведь диковина какая, – голос твой. Давно ли ты поешь так божественно?
Девушка потупила взор и замолчала. Потом вдруг решительно подняла глаза, пристально посмотрела какое-то время и говорит.
- Простите, барин, дерзость мою, но вижу, человек Вы хороший, сердечный и плохого ничего мне не пожелаете. Расскажу Вам все, как было со мной.
Спросите любого в нашей деревне, какой я была в детстве, Вам скажут. А история со мной и моим дедом была такая.
Рассказ Василисы.
Три года назад, в один из осенних вечеров, промозглый и серый, с того и гляди собирающимся пойти дождем, по дороге, по направлению к Ипполитовке, шел старый, оборванный, голодный и продрогший нищий.
Войдя в деревню, стучался он в крестьянские избы.
Но гнали его отовсюду, а то и вовсе дверь не открывали: выглянут в окно, увидят, кто, - да занавесочку и задернут. А нищий и вправду, вида был плачевного, жалкого. Но ни у кого в тот раз сердце не дрогнуло, хотя говорят, бедный бедному всегда быстрее поможет. Видно, устала деревня от нищих, - год выдался сильно неурожайным, да война все подчистую забирала.
Дед Григорий Палочкин в это время сидел во дворе, что-то делал по хозяйству. Увидев старика-нищего, стучащего то в одну дверь, то в другую, встал он, да и позвал к себе убогого.
Изба у Палочкина была самая захудалая в деревне. Хозяйства, можно сказать никакого не было. Сам он – калека, бывший солдат. Работник никудышный, лапти, правда, мастер плести. Да внучка с ним живет родная, сирота, девочка тринадцати лет, тоже болящая. Но помогает деду, как может, - прядет, шьет, вышивает. Только нитки купить им часто не на что.
За внучку дед переживал сильно: «Вот умру, кому калека нужна?» Потому старик и на богомолья ходил часто и нищих всегда привечал, - Богу угодить хотел, задобрить Его что ли.
Пригласил дед нищего в дом, у печки посадил лохмотья сушить, дал ему три горячих картофелины, горбушку ржаного хлеба.
Поел нищий, поблагодарил и просит позволения ему на полу, у печки, переночевать. Дед дал ему старый свой тулуп, тряпье какое-то: «Ночуй на здоровье, место есть».
Странник головой повел и видит: с печки два глаза из темноты на него смотрят. Дед Григорий взгляд нищего перехватил и говорит: «А, это там внучка моя, Васенушка, сирота. Году не было, как без родителей осталась. Да болела сильно в то время. Говорить не может, - немая. А слышать, - все слышит. Ноги у нее слабые: шаг шагнет – качнется, два шагнет - нагнется, три шагнет – упадет. Но девчоночка умная, работящая, сама зарабатывает маленько, - хлеб, да дрова покупаем. Ну, спи, прохожий, гашу лучину-то».
Ночью Василиса проснулась от звука шаркающих шагов.
В мелкое, тусклое оконце светила луна, дождь кончился.
Дедушка крепко спал, а нищий, должно быть, захотел пить, и прошел в угол, к ведру с водой. Зачерпнул и пьет, в угол лицом повернувшись. А Василиса на приподнятых локтях во все глаза смотрит на него, и сама не знает, зачем.
Тут старик, не допив черпачок, обернулся, словно почуяв на себе пытливый взгляд девочки. И девчоночка обмерла вся: лицо-то у него не убогого больного старика, - комнату осветил слепящий, переливающийся, прекраснейший Лик.
На миг так обернулся он, - да и назад, допивать воду. Допил, повесил черпак на место и пошаркал назад к печке, - досыпать.
Теперь он был снова тот же убогий нищий. На Васену даже и не взглянул, не замечая горящих двух звезд в ее расширенных глазах.
Долго Василиска не могла уснуть, сердце ее трепетало, перед внутренним взором жило лицо сияющего Ангела.
И так ей хорошо было от этого, так тепло. Благодать волнами проходила по ее телу от головы к ногам. Только под утро, счастливая, уснула она.
А проснулась, - видит, сидят два деда за столом у окна, да «болтушку» молча хлебают.
Стала девочка на нищего пристально смотреть – ничего в нем ангельского не обнаружила.
А он и говорит, в еле заметной улыбке сощурив глаза: «А ты что ж, внученька, не поздравкаешься и кушать не идешь?»
Дед Григорий посмотрел на него и отвечает за внучку: «Да, ведь я тебе давеча сказал, больная она, немая». А старик, знай себе, все щурится.
Встал он, поклонился хозяевам: «Ну, спасибо вам, люди добрые. Бедна изба ваша, да сердца богаты. Пение в них слышу благодатное».
Пошел старик к выходу. Григорий его провожает, вперед вышел, благодарит, что помощь его нищий принял, скудную трапезу разделить не побрезговал. Да за соседей все извинялся, - они завсегда нищим помогают, что это на них нашло в этот раз?
А человек прохожий снова улыбнулся и произнес: «Забыл палку свою у печи. Пусть Васенушка принесет, ты, уж, старый, не бегай».
Василиса услышала слова старика, с печи соскочила, подняла посох, да и поднесла за порог.
Дед Григорий, ошеломленный, рот закрыть забыл .
А нищий, посмеиваясь, взял палку и прочь зашагал.
Когда уж шагов на двадцать ушел, девочка крикнула: «Прощай, дедушка!»
Григорий за косяк дверной ухватился, на внучку смотрит. А она все нищего взглядом провожает, - пока не скрылся он за поворотом, все вслед ему смотрела. А как исчез, - сказала деду: «Дедушка, Ангел это был, а не нищий. Я ночью сама видела». Да рассказала все ему. А голосок у Васены чистый, прозрачный, - так и слушал бы, как он переливается. Дед Григорий сам на пол-дня речи лишился от таких событий, а как пришел в себя, всей деревне случай этот рассказал.
Однако его удивление не знало границ, когда вечером за прядением внучка запела своим прелестным голосом. Григорий плакал от неожиданного счастья.
Он рассказал внучке о том, что слышал от бабки своей. Будто у ангелов бывает такое как бы развлечение: спуститься на землю в виде какого-нибудь обычного человека и ходить всюду, отыскивая самые добрые и чистые сердца, заслуживающие большего счастья в жизни, чем имеют, и делать им подарки, помогать.
Соседи, конечно, тоже радовались Васениному исцелению.
Но была в деревне одна завистливая баба. Распустила она слух, что у человека не может быть такого голоса, видать, черт в виде противного нищего наколдовал Палочкиным Василискин голос. Некоторые свое сердце слушали, - не обращали внимания на злые слухи, а некоторые поверили этой злыдне.
А Василиса внимания на злых людей не обращала. Понимала, каким богатством владеет. Часто уходила она в поле, в лес, чтобы петь там и изливать из себя дар ангельский.
Подивился Павел Егорович рассказу Васениному и попросил ее еще спеть.
Спела она.
Песни у нее были не только русские народные, но много песен таких, которые из глубины ее собственного сердца шли.
Неграмотная девушка, а песни сочиняла, - дай бог любому поэту и музыканту. Мелодии так и лились из нее.
В тот вечер долго не могли дождаться дома барина. А он проводил певунью до ее избы, чем удивил весь народ деревенский. Да и зашел в гости к деду Григорию, - внучку его за себя сватать.
И не слушая никаких доводов своих родственников, друзей, знакомых, взял он себе в жены девушку Василису и прожил с ней в счастье двадцать восемь лет. И все эти годы поражала она его своей необыкновенной скромностью, душевностью, добротой и, конечно, голосом.
Закончил Павлуша рассказ свой и снова замолчал, будто в молодость свою вернулся, - Василису вспоминает.
Через три дня распрощался я с другом, поехал далее, по делам своим.
Глубоко рассказ друга о жене его Василисе и образ ее простой запал в сердце мое. И под мерный и однообразный скрип колес мне почудилось, будто слышу я божественное женское пение.
«Обязательно, - подумал я, - запишу эту историю».
РИСУНОК АВТОРА