Встретились как-то Соловей и Ласточка, и разговорились. Соловей говорит:
- Не понимаю я тебя, Ласточка: мотаешься все время, мечешься, никакого покоя не знаешь. Никакой в тебе элегичности нет. Прямо не жизнь – а трудовой подвиг! А остановилась бы хоть на минуту, прислушалась, задумалась – сколько бы прекрасного в мире заметила! И предрассветный сумрак, и самое-самое начало рассвета, и листву нежную, зеленую, в росе. И звезды, и Месяц в небе… И подружка-Соловьиха… Эхх! Просто петь хочется! И поешь, конечно, щелкаешь, а все мало!..
- Да зато, - отвечает Ласточка, - я хоть и кручусь-верчусь, но ведь знаю, для чего! Настрижешь над озером, например, или над лугом мошек – и деткам их, деткам! А они такие славные, потешные – уже ждут, ротики раскрывают, попискивают. А потом подрастут – летать учатся. Сперва крылышками только трепещут, потом и выпархивать пробуют – тут за ними глаз да глаз! Ничего, поверь мне, Соловушка, нет на свете лучше, как детей растить, да любить! А песни? Бог с ними, с песнями – некогда мне их распевать, да и не умею я…
А разговор это услышали Гусь снизу и Ворон сверху.
Гусь думает: «Глупые птицы, причем, сразу обе. Хотя детки, конечно, и хорошо, да и попеть тоже иногда приятно, но почему же только песни и детки? Вот мы, например, гуси, вообще все умеем: и петь, и летать, и плавать, и по земле ходить, и мясо от нас, и пух, кто интересуется, и многое другое… А все почему? А потому, что мы, гуси, птицы основательные, не бросаемся в крайности. И понимаем, что в жизни птицы главное. А главное-то – сытый желудок! О брюхе своем не забываем – вот что основное. А многие этого не разумеют!»
Сформулировал эдак все это в своей гусиной голове, и тут же поспешил к Гусыне и деткам делиться своими наблюдениями и размышлениями. А как же? Их же учить надо.
А старый Ворон, который в это время сидел на высокой-превысокой ветке высокого-превысокого дуба, так высоко, что его не только Гусь, но и Соловей с Ласточкой просто даже не заметили, совсем не подумал, что кто-то из птиц что-то глупое сказал. Он вообще про свое подумал. Что ни с кем бы он не поменялся своей судьбой: высоко сидишь, далеко глядишь, все видишь, все понимаешь. Да и кто бы не поменялся?