«Пропала собака!
Шерсть облезла. Ухо оторвано.
Откликается на кличку «Счастливчик».
Какая же, все-таки, красочная пора - осень! Нет ничего ярче и, одновременно, печальнее раскрашенного под золото сентябрьского леса. И кто только набросал эти пятна? То ли художник палитру опрокинул, то ли в автомастерской краска разлилась. И потекло! От земли до неба. От нежно золотистого до пурпурно-малинового, от белой «ауди» до алого раскрашенного «клопа».
Все смешалось на голубой тарелке, пронзенной вечной фундаментальностью сосен. И тишина! Конечно! Даже комары и мухи спрятались в преддверии наступающей мерзлоты. Любимая пора пессимистов и стариков. И даже если у тебя ни кола, ни двора, даже, если ты и гол, как сокол, то все равно, кажется, что что-то теряешь. И все со всем прощается. Торжественно и тихо. Как в крематории…
- Мам!,..
- Все в порядке? - Промямлила я сквозь сон.
- Да было бы… в порядке… Петухи поют. Собаки лают. Другой мир, другая реальость!
Голос в трубке не страдал осенним пессимизмом. Мало того, он звучал многообещающе, как фабричный гудок в начале рабочего дня.
- Дашка! – Просыпаюсь я. – Какие петухи в театре? Сколько времени? – Прищурившись, я взглянула на часы. - Боже! А классика?!
- Да все бы было хорошо, когда бы не было так грустно! – Артподготовка продолжалась. - У нас тут сцепление отказало. Мы стоим на трассе у деревни Каушта. До города сотня километров. Что там о классике, о репетиции нет речи. Нам бы на спектакль попасть!
Чудовище! Нет, чтоб сразу! Петухи, собаки!... Наверное, у нее это называется - лирическое вступление. Лепила бы в лоб - выручай, или нас всех уволят к чертям собачьим. И будет «поклон и благодарность» имениннице за шашлыки на даче. От дружного маленького коллектива. Дочке, то есть.
Я пулей вылетаю из постели, сажусь в машину и жму на все педали.
- Мам!- кричит она вдогонку в мобильник, - запиши, что купить. Трубку медную. Цилиндр…
- Какой цилиндр?
- Ну, тормозной, конечно.
- Так у вас еще и тормоза отказали?
- Не… Так, на всякий случай. Серега говорит.
Нда-а,..
Чтоб я понимала в этих цилиндрах! Да и мой строптивый конь уже нетерпеливо бьет копытами на каждом перекрестке.
Но даже и в этой спешке, в который уже раз меня поражает обилие красок, разлитое по обе стороны дороги. Какие боги придумали эту красоту? Разлитое золото на фоне небесной сини! Осень! Словно впервые! И солнышко, последнее, теплое прощается со мной. Надеюсь, не навсегда.
Но вот и они, мои звездочки.
Дашкин Серега в камуфляжном десантном костюме, мимикрировавший в цвет Карпатских лесов. С черными промасленными руками, с угрожающе торчащей из-под ногтей грязью и грустным лицом Иисуса Христа. Машет мне гаечным ключом. В знак приветствия.
Это он притащил свою гнилую колымагу из Москвы, ему и отвечать.
Лешка, непревзойденный исполнитель партии лошади в балете по произведению Ф. М. Достоевского.
Моя только что испеченная балерина, аппетитно уплетает кусок батона. Не скажу. Про фигуру ничего ей не скажу. И так, как на женщину, смотреть больно: смесь новорожденного цыпленка и истощавшего жирафа. На зимовку в щель забьется, до весны не найдешь.
Обделенный сухим пайком Андрюха прогуливается до горизонта и обратно.
И Костя. Самый старший из них. Ходячая легенда театра, упоминаемая при каждом удобном случае. Особенно, для объявления выговоров.
Легенда мечется вдоль шоссе с прижатым к уху телефоном:
- Первый - родители, второй – мыши, третий – вальс.
Да! Снимите Дашу. Без репетиции она не сможет.
Я вылетаю из машины, хлопнув дверцами:
- Привет, саботажники! - Стараюсь не падать духом. - Забастовка?
- Да что-то в этом роде, - воодушевленно откликается Лешка-Лошадь. – Про нас уже так и сказали там–в театре!
- А что у вас там сегодня?
- Там - «Щелкунчик». Но не у нас, - бесшабашно смеется дочка, откидывая назад не заплетенный хвостик цвета осени. – Мы уволены! – Щеки лопаются от смеха! - Час назад. Ха! Представляешь, в театре - пять вакансий. Вот кому-то привалило!
- Да. Привалило. Театру! Что у вас не автобус на тридцать мест. Ну, что вы все хохочете?
- Защитная реакция! - У Сереги в глазах чертики бегают, а у Лешки вообще рот до ушей.
- Да, кстати, мам, познакомься, это Костя, – дочка поворачивается к бледному большеглазому красавцу. - Тот самый.
Тот самый Мюнгаузен, хочется продолжить мне, но боюсь обидеть. Кроме того, в отличие от исторического героя, Костя действительно никогда не врет, даже по убеждениям. И не придумывает. Он просто всегда оказывается в нужном месте в нужный час. Везунчик!
Все эти ребята – такие же, как тысячи других. Это только кажется, что артист – романтическая профессия. Обычные бойцы театрального фронта. Молодые, но не зеленые. Уже с двенадцати лет – отвечают и за себя, и за свою страну. Особенно, на гастролях. Исполнительность, техничность, дисциплинированность. И никакого творчества. Как в армии. Абсурд, но в эту "армию", «в балет», идут люди, у которых душа поет. Их оттуда гонят. По два раза в году, на экзаменах. На их места приходят другие. И все повторяется. Великая улица Зодчего Росси!
Медом намазана,пОтом пропитана,плачем несбывшейся славы умытая!
Семь лет учебы, по двенадцать часов в день им вытягивают ноги и шеи, отесывают художественный гонор, сеют в души звездную пыль. Куют! Штучное производство. Либо - в загон, либо - в звезды. Все зависит от характера. Но истинную тягу к большому и светлому не вытравляла еще никакая система. Достаточно вспомнить Джордано Бруно или Майю Плисецкую.
Или Костю.
Ой, в чем душа держится! Худой. Высокий. Черный. Мефистофелем не назовешь – злости не хватает.
Я представляю его в роли Дон-Кихота с копьем в руках.
Копья ему, правда, с некоторых пор не дают. После скандала с иностранцами. В роли охотника он тогда изображал убийство хорька. А под конец чрезвычайно убедительно раздавил на сцене этого последнего героя красной книги! И – ужас! даже плюнул. Ну, изобразил, что плюнул! Директор еле отделался от присутствующей на спектакле группы «Green Piece». Пришлось сослаться на вольную импровизацию актера. Теперь Костя преимущественно машет опахалом. Или падает от запаха отравленного цветка разбойника Бирбанто в пятой линии у седьмой скалы.
- Трубку привезли? – Серега крутит гаечным ключом под машиной.
Лешка-лошадь, как ассистент хирургу, подает инструменты:
- Говорят, автослесарь - денежная профессия. На кой ты в театр ходишь?
- Да вот и я думаю, не пора ли делом заняться! – Серега поворачивает кепку козырьком назад и снова ныряет под брюхо «шестерки»..
Время пошло.
- Костик!..- Дашка по-лисьи заглядывает «Мюнгаузену» в ясно личико.- А, Костик!..
- Про что?-Его глаза понимающе смеются.- Вы же все уже слышали.
Но у самого рот расползается до ушей.
- Мама не слышала.
- Про обезьянку?
Дашка аплодирует:
- Про обезьянку, про обезьянку…
- Ну, пожалуйста! Или про водяной пистолет!
Костя, как теленок, хлопает бархатными ресницами, убирает в рюкзачок мобильный и послушно отвечает:
- Уж лучше про обезьянку. Бед с ней меньше.
Серега с Димкой выглядывают на секунду из-под металлического брюха:
- Эй, лоботрясы, не очень, ладно? А то нам тут работать надо.
- Да, ладно, там, в партере! Надо, так и работайте. Мы же не мешаем.
Костя окинул «дам в ложе». Это значит, меня и Дашку. Принял позу. И, потирая ладошки, неторопливо начал:
- Значит, так! Дело было в Японии. В самый разгар гастролей. - Заправски повздыхал, -
Ой-ёй...Ой-ей-ей… На Рождество…
Сделал паузу, как заправский рассказчик. Куда торопиться?
И с глубоким прискорбием выдавил из себя:
- Купил я там себе обезьянку.
И смолк.
Я в ужасе! Живую обезьяну!!?
Во, артисты дают!!
Убитый горестными воспоминаниями, Костя не торопится воскресать. Он наслаждается тяготами постигшей его беды. Он буквально купается в далеком Тихом океане (Тайхэй-ё) на всех японских шести тысячах восьмистах островах.
Костя затравленно и несчастно смотрит на своих зрителей. И… ждет. Авансов.
- Купил, вот, значит.
Потом обращается ко мне:
- Знаете, такие механические игрушки…
- Вот, ёлы!.. - Я разочарованно всплескиваю руками.
Нет, лучше бы этой обезьяне не сходить готовенькой с конвейера всемирно известной корпорации «То Яма, то Канава».
- Вот! Хлопнешь в ладоши - она попой вертит и поет: «Hello, Америка!». У нас потом тоже такие делать стали. Может, в «Максидоме» перед Новым годом видели?–
Я киваю. Конечно, видела. Танцующие Санта Клаусы и медведи на предновогодних полках. Веселенькие такие, на батарейках. Смотришь на них и улыбаешься.
Костя продолжает с лицом трагика:
-Принес я ее в гостиницу.
Ага… Испытать же надо. Хлопнул в ладоши! Не поет!
Я хлопнул еще раз – ну же, рыба моя! Нет, не поет!!
Хлопаю, хлопаю, а она, зззараза! не поет! Ну, я рассвирепел!
Почти две тысячи иен! Сволочи - капиталисты! Своим бы такую не продали! Надули! Видят, русский! Стал я ее разбирать. Крышечка там такая – позади. Снял. Вау! Батареек нет! Поня-я-ятно!
Значит, русскому, можно? Ванька – дурак? Не проверит, не посмотрит. Можно и без батареек. Ну да, не посмотрел!
Н-д-а-а…
Ну, мне бы ее назад отнести – обменяют без проблем или батарейки купить. Да куда же в два часа ночи! Да еще и в рождество. А завтра снова репетиции, вечером спектакль. В общем, все как обычно – когда там по магазинам-то бегать? И вообще, из-за ерунды время терять. Пошел к Фильке в соседний номер. Солиста Филимонова, знаете? Ну, вытащил я там у него батарейки из пульта от телика. Переставил. Окей!
Да, а батарейки-то не просто так вставлялись, абы как, а под крышечку, и крышечку эту потом надо было отверткой завернуть на винтах. На совесть. Ну, завернул я их там чем-то. Отвертки же нет! Снова хлопаю.- Костя хлопает, и глаза игриво улыбаются, - поет! «Hello, Америка»! И попой, все, как надо! Здорово. Ну, думаю, приеду домой, своих удивлю. Порадую. Ставлю ее на ладонь, налюбоваться не могу. Как живая! Вот так вот и держа ее на ладони и, пританцовывая, выхожу к себе.
Да! – он поднял палец вверх. - Я же не сказал, напротив был номер Иванова Сергей Сергеича, директора нашего, самого большого человека в этой поездке. Так вот, значит. Выхожу я с обезьянкой на ладони. И вот, вижу, тень. Бывает так, когда кто-то деру даст, замечаешь только движение какое-то, мельком. Что называется, не простывший след. И как раз наискосок от меня двери лифта захлопываются. И тут прямо под дверью нашего Иванова на всю гостиницу раздается взрыв!!!
Костя замолкает. Мысленно он там:
- Вы только представьте себе такую картинку.
Ночь. Рождество. Самый фешенебельный отель Токио - «Метрополитен». Все давно спят. Все нормальные люди – не артисты! И вдруг. Нет, ну, только я мог так попасть! Я стою. Вокруг никого. Обезьянка молчит. Вдруг, раздается оглушительный взрыв! Волна на весь коридор со свистом начинает разбрасывать по стенам петарды. Фьюить, фьюить, фьюить, бах-бабах! Искры до потолка, змеиное шипение, бахает-ухает… Коридор в дыму. Но светло, как днем!!... И я – весь в конфетти. Стою, обтекаю. «Щелкунчик». Сцена первая. «Гром барабанов и победный зов фанфар предвещают веселый праздник». Респект!!!
Но самое страшное происходит через пять–шесть секунд. С грохотом напротив меня распахивается дверь и в одних трусах, выпятив круглое голое пузо, с глазами, полными ужаса, фонтанируя самой элитной руганью, вылетает сам Иванов!
А певица-то моя на взрыв сработала. Пляшет, зараза. «Hello, Америка», «Hello, Америка»! «Трам-там-там - та-ра-рам»!... И попой.
Н-д-а-а… Ну, я как дурак. Бежать поздно. Говорить рано. Стою. Лицо само улыбается, как ярмарочный блин!! А она, гнида японская, танцует.
«Петров, - перекосившись, орет он мне в лицо сквозь грохот и дым. – Ты!.. Ты!..» Черт! «Ты уволен, Петров!», - наконец находит он слова. Физия белая! Глаза на выкате! Под голыми пятками пол горит! Руки трясутся! От злости или от страха. Орет что-то непристойное. Дергается весь, как тряпочный. «Заткни эту сволочь!...заткни, б… я тебе говорю!». Да мил человек, думаю я сам себе, обливаясь холодным потом, кто же против? Как мой-то столбняк прошел, я бы ее первым делом и заткнул. Ночь, люди спят! Да как? Скажите на милость. Батарейки же под кры-ше-чкой! И под отве-ртку! Где я ей, собаке, в коридоре отвертку возьму? Да и вообще! Не пела, не пела, а тут …! Соловьем, экстаз вошла.
«Hello, Америка», «Hello, Америка»… Охренеть!
Скидываю ее с ладони. Трясу, как грушу, башкой вниз. Дергаю за голову, за хвост верчу. Прыгаю вместе с ней перед Ивановым, Половецкие пляски вытанцовываю. А она еще и гримасы строит, моська протокольная. И попкой круги наяривает.
КАпиталисты!... япона мать!
Тут уж сам Иванов не выдерживает: «Щас сам расхерачу твою скотину, дай сюда, говорю!» – и с размаху шмякает ее головой об стенку. Бедное произведение японской механики! Неповинная голова в одну сторону, попка – в другую. И что? А ничего!! Заклинило ее!! За-кли-ни-ло!! Попа без головы поет и вертится!…
«Hello, Америка», «Hello, Америка»! Тут меня смех разобрал. Японцы! Черт бы их побрал! " Так ты еще и хохочешь? Вон отсюда, вон!!!"– Белеет начальник от злости.
Очухавшись, я вспоминаю, что, уходя из номера, набирал в ванну воду. Й-е-е-с! Й-е-е-с!
Хватаю эту расчлененку, врываюсь к себе в номер и бросаю все это поющее безобразие в воду. А она и там – поет! Попа вертится, а голова гортанно булькает. «Hello, А… м…р…»… «Hellо, А…м…р…»… Еще минуту хрипела. Потом пофыркала-пофыркала и пузырями пошла. Рыба моя…
Наше горе по кончине японской обезьянки не знало границ. Мы дружно вытерли слезы гомерического хохота. Дашка, скорчившись, хваталась за живот. Андрюшка давно уже в восторге колотил руками по земле.
Звона гаечных ключей не было слышно.
А наш «Мюнхгаузен» продолжает:
- Думаете, все? Как же! Если бы! Ситуацию надо как-то разгребать. Утром я пошел в магазин, купил ящик дорогого пива и принес его Иванову. Мириться! И дернул же меня черт, справедливости ради: «Сергей Сергеич, а обезьянка-то денег стоит, а я ее из-за вас утопил!» Что тут с ним было!Как задрожит, как завопит, потерпевший, не иначе. «Йоханый бабай!! Денег тебе?!» И, совсем позеленев, выдавливает утробным голосом: «Завтра же… вечером… ты покупаешь… билет на самолет…. и улетаешь отсюда - к чертовой матери! Домой!! Домо-о-ой!! В Питер!!!». Ногами сучит: «Ты хоть понимаешь, что мне тебя из театра выпереть, как два пальца…!» Такого визга я никогда не слышал.
Костик печально вздохнул.
- Вот так наше перемирие не состоялось. Видит Бог, я старался. Искренне старался. Нет, ну, конечно, никуда я не улетел. И из театра меня, в конечно счете, не выперли. Все обошлось. Мало того, я еще и обезьянку высушил, собрал, отвез в магазин и, был бы я–не я, если бы деньги за нее назад не получил. Это же не Россия! Японцы все выплатили. И вообще. Везунчик я! Счастливчик. Про скандал не сильно переживал. Обычное дело! Мне всегда так везет.
Вот, на гастроли до сих пор не берут. Но, не в пирогах же счастье! Зато, какая история по театру ходит!
Мы дружно со слезами на глазах почили минутой молчания память почившей обезьянки.
- Историк! - Серега под машиной возобновил бурную деятельность. - Ключ на семнадцать передай!
Непревзойденный исполнитель партии лошади, словно пораженный молнией, застывает в позе мыслителя:
- О, Святая дева Мария! Ребята, - он тычит вверх указующим перстом, на него нашло озарение, - кажется, я знаю, почему мы поломались.
Все замерли.
- С нами - Костя! – громогласно выдает он.
Все хором сурово смотрят на счастливчика. Как стая волков. Даже Серега вылез из-под машины и крутит в ладони гаечным ключом. Добродушная Дашка бросает исподлобья стрелы и молнии. А Андрюха зло ковыряет землю тупым носком черной кроссовки.
Косте стыдно. Очень стыдно, что он, вот такой вот! и с ними! И тут он медленно поднимает на них лицо и расцветает загадочной улыбкой Монны Лизы:
- Ну, ребята, я же всегда знал, что вы меня ТАК любите! Я же ваш талисман!
И я слышу, как от внутреннего хохота, у него сворачиваются внутри живота кишки.
Я смотрю на их голодные лица и вспоминаю, в машине - прихваченный для себя из дома кусок пирога с капустой. Мой завтрак летит в жертвенный костер во имя искусства. Они, как дети, радуются еде и, хохоча, растаскивают его на куски.
- Не пот-по-кит, - набив рот, выдавливает сквозь пирог Серега.
- Это на каком? – Костя закидывает за щеку пирог маленькими кусочками.
- Это на таком, - проглотив, поясняет Серега, - что мы никуда не уедем. Не подходит! Трубка от другой модели Жигулей. Не подходит и все! И ключ. Вон! - Он показывает алюминиевый ключ, изогнутый буквой «зю». – Для кого такие делают?
- Для китайцев, наверно. Ну, да – made in China. У них же не твои руки-крюки!
- Ну, чё ты гнешь железо, как кузнец! Ласково надо, ласково. Как с партнершей на сцене.
- Ласково с партнершей – сами понимаете, только в кино. А в балете у нее от моей ласки только синяки остаются! Видишь, до чего накачался. Железо не выдерживает.
Серега в сердцах бросает сломанный инструмент.
- Значит так. - Принимаю решение за них. - Времени нет. Едем до Славянки. Там автосервис.
Они цепляют мне Серегу на трос, плюхаются на мои новые чехлы, и активно начинают вторичный перезвон с театром.
Полевая связь передовой с командным пунктом!
«Первый, первый, я – второй. Доложите обстановку».
«Второй, второй, я первый, обстановка ниже плинтуса. Время прибытия по-прежнему, неизвестно».
«Вас понял, вас понял. Даю два часа. Начало операции через три. По прибытии - объяснительная».
- Объяснительную? Да напишем мы ему объяснительную.
На объяснительные Костя мастер!
Классика жанра.
«Объяснительная
В связи с докладной запиской, поступившей на меня (число, месяц, год) от ведущего спектакль Водолеенко А.С., отвечаю нижеследующим:
Я, Петров Константин Владимирович, (число, месяц, год) не явился на репетицию (число, месяц, год)из-за того, что по причине слабого зрения не разглядел свою фамилию в расписании. В связи с этим, прошу меня извинить!» (типа, пардон!)
«Впредь обещаю разглядывать и являться».
Но, главное, это – продолжение.
«Пользуясь случаем, прошу администрацию театра контролировать впредь действия Водолеенко А.С., который замечает только отрицательное.
А именно, обязать его выписывать мне благодарности (желательно материальные) за спектакли, в которых я демонстрирую высокое академическое мастерство, влетая в них без репетиций и предупреждений о заменах по причине не расторопности того же Водолеенко А.С.
за сим,
Петров К.В.»
- И что у вас за работа такая? - сокрушаюсь я. – То ли дело, канцелярский работник. Надо ему отлучиться, кладет на стол очки, ручку. Бумаг побольше. Сам гуляет - работа кипит.
- Слушайте, а пускай за нас на сцену тапочки положат, - очнулся Лешка-лошадь.
- Щас! Пять пар? Представляете, гаснет свет, в ложах – бинокли и все такое. «Дамы и господа, леди энд джентльмены, просьба выключить мобильные телефоны. Напоминаем, что во время спектакля фото и видеосъемка в нашем театре запрещена…» Открывается занавес, и одна пара белых тапочек в цепочке из четырех черных медленно выползает на сцену. Пам-пам, пам… Это Иванов за веревочку из-за кулис тащит.
-А Иванов уже знает?
-Чур, чур меня!
После тихого леса автосервис показался шумной базарной площадью.
Забитые машинами стоянки, парящие на подъемниках бескрылыми уродливыми птицами автомобили и их разгоряченная испарина. Запах солярки и мусора. Одним словом, цивилизация. И суматоха.
- Ребята, отцепляйте трос! – Командует Серега, - машину на подъемник. Я договорился.
- Через час будем в театре, - довольно потирает ладони несостоявшийся Дон-Кихот.
- Колеса-то выверни, - кричит Андрею Лошадь, - на подъемник не попадаешь!
- Слушайте, нас тут слишком много. Я лучше подремлю во второй машине.
- Подремли, пока тебя Иванов не расстрелял.
- Да, дался тебе Иванов, мы его сами расстреляем, - Костя смеется. Все уже знают про его компьютерный прикол с замком из стодолларовых бумажек.
Мастер в засаленном комбинезоне подвел под машину железные ручищи подъемника, и тут… Тут произошло то, что и должно было произойти, как только подъехали мы. В автомастерской погас свет!
- Электричество кончилось. – Сказал мастер. – Перекур, - и удалился.
- Эй, - крикнули ребята ему вслед, - и часто так у вас бывает?
- Да бывает, - вяло откликнулся засаленный комбинезон.
Мальчишеские лица посуровели. Все разом повернулись к Косте.
- Слышь, старик, - первым забил копытом Лошадь, - тут, говорят, автобусы ходят. Каждые полчаса!
- Слушайте, - запищала Дашка, - действительно, это же так просто. Иначе и быть не могло. С нами же Костя!
Перед новой массовой атакой Костя, как будто бы засмущался. Но недолго. Агрессивное поведение тут же вызвало у него самый смиренный ответ:
- Я знал, - с выражением ослика Иа, сказал он, - что в каждом обществе, при обилии неприятных ситуаций, народ находит крайнего. Доказано всемирной историей! По моей теории это происходит в девяносто девяти случаях из ста. Только никогда не думал, что этим крайним когда-нибудь буду я сам.
И как только он произнес последнее слово, в мастерской загорелся свет.
- То- то же, - помахал пальчиком Лешка, - сразу бы так! Давно пора признать свои ошибки!
-Знаете, - говорит мне Костя, как новенькой в их компании, - я на людей никогда не сержусь. Зачем сердиться. Как ты, так и они. На людей, и на зверей тоже. Все, что богом создано, все живое обязательно – доброе. Ведь зверя не тронешь, и он тебя не тронет. И с человеком также. Я всякую букашку уважаю. И любуюсь ею. Во! Хотите посмотреть, мы там у вас на даче много снимков сделали.
Он достает профессиональный Canon, чистейшего японского происхождения. Открывает крышечку, и передо мной мелькают кадр за кадром яркие картинки природы.
Золотые рыбки в моем пруду, бабочка, устроившаяся на круглом шарике туи, запоздалый осенний цветок. Одиноко цветущая маргаритка смотрит на меня с экрана, снятая, словно кинозвезда, крупным планом, и каждый ее лепесток открыто дарит уходящую солнечную радость.
- А вот, Даша собаку кормит. Это пока мы вас ждали, нас чай пригласили пить. Нет, сначала-то женщина вышла из дома, около которого мы застряли, заорала, вроде того, уходите отсюда и что-то в этом роде. А я ей говорю: «Чем кричать, вы нас лучше чаем бы напоили. Кругом же лес! У нас и так неприятности». Она в ответ: «Еще чего! Да я вас на порог к себе не пущу!» Через полчаса видит, изнываем, вынесла нам воды. Потом по булочке принесла. Познакомились. Сказали, что поломались, помощь ждем. Что мы – артисты. Она и говорит: «А чего мы тут-то стоим. Заходите, ребятки, в дом, чаю попьем. Только собаку, собаку мою не трогайте. Злая она, никого не подпускает». А я смотрю на собаку. Она хвостом виляет. Даша ее погладила. Хозяйка: «Гоните ее, гоните от девочки, «кусит»!». Да если я гнать начну или кричать, точно, «кусит». Правда ведь?
Костя смотрит на меня неотразимо светлым взглядом. И его несовершенные черты лица становятся невероятно красивыми.
- Вот и про танец тоже. У меня своя теория про танец. В театре, что? Каноны, позиции. Классика! И сухость! Понимаю. Некогда. Начальству некогда. Не до творчества. Надо "капусту" рубить, публику развлекать. И люди наши без разбору тянут ноги, рвут мышцы. Поднять, прыгнуть. Но это – не танец. Лошади тоже скачут! Хочешь поразить мир техникой - иди в спорт. Но танец! - танец это же, прежде всего энергетика. Энергетика в зал! Чтобы люди, даже если злые, как та собака…
- Эй, - прибежал Лешка с бутербродами и бутылкой «Пепси». – Кто хочет перекусить? – И выставил еду на капот моей машины.
Костя, еще находясь в душевном порыве, немного вяло взялся за бутылку воды.
- Погоди, погоди, - на полном серьезе останавливает его Лешка, - Не взорвется? Везунчик ты наш! Отойди-ка лучше с бутылкой от машины подальше.
И подпихивает его в сторону, подпихивает.
Проснулась Дашка. Подхватила с лету:
- Ребята. А у нас с этой машиной точно все в порядке?
И мы весело уминаем бутерброды.
Всем понятно – сегодня Костин день.
Вдруг Лешка-лошадь кидает потрясающую мысль:
- Костик! А я знаю, что тебе надо. Тебе надо писать книгу!
- Ага. Лучше трилогию. – Перебивает Серега. - Я даже могу предложить название.
- Какое? – перестает жевать Костя.
Серега с важным видом передает мне бутылку мира, принимает позу Сократа, и с хорошо поставленной дикцией выдает, загибая пальцы:
- Том первый - «Театр и я»! Том второй – «Я в театре»…
- Стоп, стоп, стоп! - энергично перехватывает Лошадь, - Том третий. - И, скрестив руки на груди с выставленной вперед ногой, - том третий! «Театр - БЕЗ меня»!
Все ржут. Не только Лешка - Лошадь. Все они ржут, как лошади. И Костя тоже. И даже моя Дашка.
Через два часа, всего-то! преодолев остаток московской трассы, мы мысленно возвращались каждый к своим делам. Я – к цифрам, они – к творческим мукам. До театра рукой подать. Еду, держу в поле зрения отремонтированную «шестерку». Там Дашка. Не бросила Серегу.
- Ух, и накатался же я сегодня. На всю жизнь. Теперь всю оставшуюся жизнь только пешком буду ходить. – Ёрзает рядом со мной Костя. - Смотрите. - Он показал глазами на наших, - Аварийку включили. Что-то случилось?
Серенькая машинка подмигивала нам, о чем-то предупреждая.
- Случилось, - встрепенулся Лешка. – А вы сами не понимаете? Он сигнал подает, к театру же подъезжаем. Нужно держать оборону. Нам нужны доказательства!
- Ага, улики, - не думая, отозвался Андрюха.
- Эх, молодо-зелено. Не лопочи, чего не знаешь. Улики - это у них. При том, против нас. А у нас до-ка-за-тель-ства для защиты! А лучшая защита что? Конечно, нападение.
- Понял! – обрадовался Андрюха, подмигнул всем остальным, трижды щелкнул пальцами, - Раз, два, три…- , и, взмахнув несуществующей дирижерской палочкой, завел первым:
«Наверх вы, товаа-рищи все по местам,
После-дний пара-а-ад наступа-а-ет…»
Все трое заговорщицки склонили друг к другу головы, и суровый мужской хор грянул на всю машину:
- «Врагу не сдае-е-тся наш гордый варяг!
Пощады никто-о-о не жела-ает!»
Я ошалела!
Мы поравнялась с Серегой и тут же получили от него по полной:
- Вы что, идиоты? На нас же из окон смотрят! Театр напротив.
- И я про то, - вырвался из хора Лешка-Лошадь, выкрикивая над стеклом. – Я тебя понял. Я все понял. – И скрепив поднятые вверх ладони рукопожатием, многозначительно показал на Серегину мигалку. - Это – для них.
- Это - не для них! Это для вас, умник! У меня - все сначала. Машина опять неуправляема!
- А-а-а-а! – В отчаянии Лешка воздел руки к небу. - Я же говори, говорил! Там автобусы ходили!
И все дружно посмотрели на Костю…