"Позволь, я коснусь тебя
Войдет в кровь звериный яд
И лунный священный свет
В тебе свой оставит след
Ты будешь змеи быстрей
Всех женщин земных нежней
Позволь мне тебя коснуться или убей!"
"Ария"
Люблю ночь. Не городскую с фонарями и бликами света, а деревенскую – с приглушенными звуками и крапинками серебра на темно-синем покрывале. Но еще больше люблю полнолуние. Полная луна меня завораживает. Зовет серебряным светом. В такие дни я меняюсь. Густой волной поднимается во мне тоска. Тоска по таинственному, женскому. Тоска по серебряному свету, темноте, красоте ночи... И тогда мне жгуче хочется... петь. Кричать и выть, вглядываясь в темное небо. Для нее, для полноликой красавицы. Только для нее. И я пою. Не вслух, люди не поймут, а про себя, вкладывая в песню всю силу своих эмоций. И тоска льется от меня к ней темной волной, и плывут по этой волне белые крапинки счастья, и кажется мне, что она слышит, улыбается, ласкает меня серебряными лучами.
Но в ту ночь полная луна не радовала. Я со всей очевидностью понимала, что заблудилась, и брела в никуда по заброшенной деревенской дороге, поросшей небольшим пока еще малинником. Но все дороги ведут если не в Рим, то к какому-нибудь жилищу, и я шла, хотя ноги уже давно стали ватными, усталость тянула к земле, а сонное воображение работало против меня: плетясь по дороге и спотыкаясь о каждый корень, я мысленно перебирала страшилки о лесе, и почему-то казалось мне, что среди темных сплетений ветвей то и дело мелькают тени чудовищ, что за каждым моим движением следят тысячи внимательных, кровожадных взглядов, и сама темнота леса - мой враг, нашептывающий проклятия. Еще более воображению помогало ночное светило. Луна светила неярко, ненавязчиво. Все время маячила передо мной – сначала справа, потом прямо, потом слева. Скоро уже скроется за деревьями, и тогда будет еще хуже. Потому что хуже быть может – я это знала. Все же не холодно, светло, и нет дождя. Хоть на том спасибо.
Словно в такт моим мыслям где-то вдалеке мелькнула молния, а через каких полминуты гнусаво засмеялся гром. Я выругалась - только грозы мне и не хватало! Хотелось есть, еще более пить. Впервые лес казался не другом, а злейшим врагом, нашептывающем угрозы. Тихо так, зловеще, как бы издеваясь. Лес жил звуками, ни на мгновение незатихающим шорохом. Легким шумом проносился по вершинам деревьев ветерок, насмехались надо мной колышущиеся ветви осины. Знала, что это осины – что еще могло так дрожать, когда и ветра-то почти не было. Почему они дрожали? Чего боялись?
Где-то каркнул заспанный ворон. От резкого звука я аж подпрыгнула, мысленно пустив в сторону птицы стрелу ненависти – что именно она мне предсказывает? Какую беду пытается нагнать? Ночное светило заслонила тучка. Пока еще полупрозрачная, легкая. Луна на мгновение спряталась, а потом принялась подмигивать мне серебряными лучами через серую вуаль, а в душу вкрался неведомо откуда появившийся страх.
Чего я испугалась? Вороны? Луны? Леса? Тучи, которая может принести дождь? Далекого журчания грозы? Я не знала, но в этот момент променяла бы синюю чистоту неба, усыпанного кусочками серебра, на любой, даже самый запыленный город. В одно мгновение я возненавидела природу, лес, свежий воздух и бескрайность просторов, но больше всего я возненавидела ее – ночную красавицу, играющую со мной серебряными лучами.
Где-то в верхушке сосен переломилась ветка, упала мне под ноги с глухим стуком. Ветка эта в темноте так походила на змею, что мне стало жутко. Казалась, вот она сейчас шевельнется, мелькнет в лунном свете черной стрелой и пронзит мою кожу острыми зубами. Как раз чуть выше локтя, на предплечье. Видение было так живо, что я вздрогнула. Зажгло пламенем невидимую ранку, и я со злостью встала на ни в чем неповинную ветку, восприняв раздавшийся хруст как крик агонии проклятой змеи. И почему я раньше воображала, что лес, это здорово?
Я разозлилась на свою глупость.. К горлу подошел комок, навернулись на глаза слезы. И зачем мне это было надо? По ягодки решила сходить! Чернички захотелось! И пошла... Самостоятельно. И что теперь? Ни ягод, ни еды, ни дороги. Ничего! И даже искать никто не будет – в городе думают, что в деревне у бабушки, а в деревне – что уехала в город. Пока перезвонятся и выяснят, много времени пройдет, пока найдут – еще больше. А в лесу я – чужая. Теперь я это понимала со всей ясностью, как ранее воображала себя ребенком леса. Это я-то, всю жизнь прожившая в городе! Воистину, высока планка у моей гордыни... Но орать и звать на помощь все равно не буду. Представляю себе вид – городская красавица в дорогих джинсах и кроссовках, модной курточке до талии и кепке из бутика, кричащая у пустом лесу «Караул»! Впрочем, этот проклятый лес – не пустой. Вон сколько шорохов. Тут покричишь – хищника к себе привлечешь, или любителя приключений. Лучше тихо и по дорожке. Все ж двадцать первый век, городов много, деревень – тоже, есть шоссе, дороги, куда-нибудь да выйду, с голода не помру. А там посмотрим.
Мои чудесные планы прервала холодная резь в желудке. Порывшись в себе я выяснила причину внезапно появившегося чувства – это было ощущение чужих глаз на моей шее. Почему именно на шее – объяснить я не могла, но шагать стала быстрее – кажется мне или не кажется, а так, на всякий случай. Вскоре я уже почти бежала, спотыкаясь о корни деревьев, и паника поднималась холодной волной к горлу. Я уже не боялась, а была ужасе. Испытывала животный ужас, неконтролируемый уже разумом, и думала только об одном – бежать, надо бежать! Быстрее, быстрее! Спасаться...
И я бежала. В темноте напоролась на куст ежевики и поцарапала себе локоть. Резкая боль вернула мне разум, и я остановилась, пытаясь отдышаться. Боже, как глупо! Навоображать себе неведомо чего, и бежать от своих же фантомов. Какая же я дура! Сняла куртку. Выругавшись, в свете зажигалки осмотрела царапину. Глубокая. И щиплет по страшному. Крови много. Куртку жалко пачкать. Но не мерзнуть же, надо одевать... Чудом я нашла у дороги лист подорожника, плюнула на него и наложила на царапину, одела куртку. Успокоилась. Почти успокоилась. Покопалась в разуме, чтобы понять – чего именно я испугалась, зачем бежала?
Тут я поняла зачем... По позвоночнику прошла холодная волна, перехватило дыхание, кровь прилила к лицу, а реальность расплылась в серебряном лунном свете. Почти физически почувствовав, что на меня смотрят, я медленно повернулась и чуть было не свалилась в проклятый ежевичный куст: прямо посреди дороги стоял огромный серебряный волк. Только вот почему «огромный»? Откуда мне знать, какого размера эти твари, но этот... этот был побольше кавказца. И глаза... какие глаза! Так и пронзают меня серебряным блеском, насыщая тело холодной энергией, парализуя волю и подчиняя... Никогда не видела таких глаз, никогда не поверила бы, что такое бывает... Взгляд животного был так красив, что на мгновение я опешила, застыла, и лишь потом вспомнила, чем волки, вообще-то, питаются... А этому, наверняка, много надо. Меня – хватит...
Я начала осторожно пятиться по дороге. Понимала, что бежать нельзя. Волк – не собака, но из псиных, а перед собакой бежать нельзя. Тем более, что и зря буду бежать – человек не волк, бегает медленно. Пожалев от всей души, что на уроках физкультуры пренебрегала кроссами, я попятилась назад, подскользнулась на выступающем из земли корне, не очень-то красиво повалившись на спину. И тут же поняла, что все кончено. Закрыла глаза, но все равно чувствовала, что он рядом. Задрожала. Боялась дышать...
Но время шло, и ничего не происходило. Я медленно открыла глаза. От страха не могла даже двинуться, видела только низ своей куртки. Медленно подняла взгляд. Волк стоял рядом. Совсем близко. Окутанный лунным светом, он казался нереальным. Его передняя лапа почти касалась моей ступни. Теперь, с нижней позиции, он казался еще больше, а его шерсть, переплетающаяся с лунными лучами нереально яркой, такой блестящей, что болели глаза. Может, не от блеска, а от страха? Ужас окутал меня сетью безнадежности, на глазах выступили слезы, дыхание прервалось, и я только смотрела на него, и смотрела... а он... он – на меня. Я не могла унять дрожь. Краем сознания понимала, что нельзя показывать страха, но как? Как?
Время тянулось бесконечно медленно. Ничего не происходило. Мы смотрели друг другу в глаза и не двигались: весь мир растворился в нашем взгляде. Я растворилась в нем, а он – во мне. Прошла минута, две. Мне стало легче дышать, почему-то ушел страх. Сердце забилось чуть быстрее, в душу вплыл серебряный покой – волк и не думал убивать. По-крайней мере, пока. Ни вздыбленной шерсти, ни прижатых ушей, ни оскаленных клыков, ни кровожадного взгляда, только мягкий серебряный взгляд. Ласкающий, нежный... как лунный свет. Может, я зря так боюсь? И мой волк – домашняя собачка, потерявшаяся в бескрайних лесах?
– Хор... хороший песик, – прошептала я, и вновь меня пронзила волна страха – казалось, глаза волка надо мной смеялись! В прямом смысле слова, как умеют смеяться глаза человека. От удивления я даже рот открыла, а волк сделал шаг вперед, так, что мои ноги оказались под его брюхом. Я уже подумывала его хорошенько ударить коленями, как раз в волчий пах, но глаза животного угрожали, кричали, что лучше не надо, и... завораживали. Они втягивали меня в свой плен и вскоре страх вновь ушел, осталась лишь тоска по этому серебряному взгляду, по силе серебристого животного. Боже, я не могла двинутся! Тело налилось тяжелым светом, меня припечатало к земле, а волк все более продвигался вперед, и вот его острая морда оказалась прямо у моего лица.
Я вдыхала его запах, и мне казалось, что земля уходит из под ног, плывет, растворяясь в лесной темноте. Как от него пахло! Серебряной свежестью, силой, красотой. Никогда ранее не испытывала ничего такого. И еще... я ощущала самца, ощущала всей свой душой самки. На мгновение мне показалось, что я нахожусь не в лесу, и не под волком, а в интимной комнате, освещенной свечами, и склоняется надо мной мужчина со светлыми, почти седыми волосами и серебристыми глазами. И от этого видения кровь расплавилась в моих жилах, реальность потянулась дымкой, лунный свет стал почти осязаемым, а я... я всей своей душой желала, чтобы это мгновение длилось вечно. Во мне проснулась самка, самка, встретившая сильного самца, самка, поддавшаяся силе природы.
Волк коснулся меня мягким, горячим носом, и по моим жилам пронеслась волна... нет, я не ошиблась, волна вожделения. Я разозлилась – никогда в жизни не осмеливалась бы испытывать ТАКОЕ к животному, пусть даже такому совершенному животному. Но разум меня не слушал – он слился с телом, а тело, тело стало мягким, как расплавленное серебро, и принадлежало оно уже не мне, а волку. Разумом я его ненавидела – телом мечтала в нем растворится. И вот уже серебряные волны окутали меня с ног до головы, а по телу пробежала дрожь...
Морда волка опустилась ниже, легким движением прошлась щекой по моей груди, и от ласкового прикосновения я и вовсе потеряла голову, а когда пришла в себя... все кончилось. Я как дура сидела на дороге в опасной близости от куста ежевики, и рукав моей куртки налился кровью. Погрешила было на ежевичный куст, но облегчение длилось лишь мгновение: на моем предплечье красовался след волчьих клыков. Рана даже не болела, болела страхом душа – все это было правдой, и видение волка было правдивым, и луна, что уже ушла за деревья, и звезды, и страх, и холод... и... последнее «и» наполнило меня стыдом – никогда не ожидала подобного предательства от собственного тела! И тут я увидела то, что должна была увидеть раньше – пробивающийся сквозь стволы деревьев неясный свет. Свет человеческого жилища. Так я познакомилась с бабой Верой, одиноко живущей на хуторе посреди почти девственного леса.
***
Прошли месяцы. Серебристое видение волка почти ушло из моей памяти, а я вернулась в городские джунгли. Лето ушло, а вместе с ним и каникулы: в бешеном темпе завертелась студенческая жизни: днем лекции, вечером – вечеринки, выпивка, танцы... и осадок в душе. Что-то, чему я не могла дать названия. По ночам беспокоили видения луны, серебристых глаз, по спящему телу то и дело пробегали волны сладострастия, но видела я не волка... вообще никого не видела, чувствовала только взгляд на своем воспаленном теле. Его взгляд. Расплавленное серебро, превращавшее меня в самку... Я просыпалась в поту, разгоряченная и безумная, по коридорам общежития бежала в душ и долго стояла под холодными тугими струями. Вскоре это уже не помогало – и я начала мечтать о нем, мечтала не просыпаться, остаться во сне, только бы не возвращаться в город с глубокой, тягучей тоской, от которой хотелось выть в голос. Но тоска постепенно проходила, реальность опять закручивала меня в водоворот безумия, и я успокаивалась. До следующей ночи. И снова, снова взгляд... Снова расставание, уже больший период тоски, день, ночь и по кругу...
Постепенно он вышел из моих снов и сплелся с реальностью – днями я ходила как во сне, окутанная серебряными нитями, от всей душой стремясь к новой встрече, и в то же время боясь ее. Боясь своих чувств. Но еще более страшили меня перемены. Перемены во мне самой. Для начала я перестала воспринимать выпивку как что-то приятное. Мне стал ненавистен запах алкоголя. Зато танцы... в чаде вечеринок я танцевала до тех пор, пока у меня не начинали болеть ноги. Танцевала уже не на вечеринках, друзья перестали меня приглашать, да что мне за дело до каких-то друзей? Я смеялась, подставляя лицо ночному ветру, одевала открытые одежды и бежала на дискотеку. Любила врываться в клубы, как свежий ветер врывается в летнюю жару. И, странное дело, мужчины сразу же бросали подруг и шли за мной. Будто были привязаны ко мне невидимыми нитями. Серебряными нитями, его нитями. Они кружили вокруг меня в танце, а я... я плела паутину серебристого сладострастия, подпуская их ближе, ближе, еще ближе, смеясь грудным голосом и питаясь их восхищением, которое, впрочем, быстро проходило...
Стоило мне насытиться их тоской, и смех стихал на моих губах, я застывала посреди танцклуба, серебряные нити рвались одна за другой, оставляя в воздухе привкус нереальности, а мужчины... они уходили. Уходили с пустыми глазами, опустошенные, к своим подругам, выпрашивать прощения. Но я не жалела. Что мне они? Я до крови кусала губы, мечтая только об одном: о серебристом волке, о полной луне, о серебряном свете посреди деревьев, ночном воздухе и шелесте осин. Но... но то был сон, а вот она – реальность. Чувствуя себя разбитой, я выходила на улицу и долго бродила по ночному городу, а потом... потом возвращалась домой, бросалась не раздеваясь на холодную постель и замирала до утра. Мое тело было так измучено, что сны не приходили, но они уже и не были нужны – его взгляд сплелся с моим телом, стал частью меня, частью моей реальности.
А утром... Утром был университет. Там я была тихой девушкой. Студенческая жизнь не мешает развлечениям, но я серьезно относилась к учебе и приходила на лекции в простых джинсах и широких свитерах – туда я ходила для знаний, не для флирта. На время забывала о безумии, о серебряном свете, отдаваясь науке. Когда-то мне этого хватало, когда-то я была лучшей, но и теперь стала не хуже – то, на что другие тратили дни, до меня доходило за час.
Но сложенное из красного камня университетское здание таило в себе еще одно мое увлечение. Ненависть. Ненависть к мужчине. Ему чуть минуло двадцать. Великолепная фигура, стальной взгляд серых глаз, острый ум, полные карманы денег и полная уверенность в своей неотразимости. Он по этой земле ходил как хозяин, ему принадлежало все и вся. Но не я. И его это бесило. Наша ненависть была глубокой и страстной, наверное, со временем мы стали бы неплохой парой, а пока, пока были врагами. И предметом шуток всего потока. Ругались мы часто. Наверное, слишком часто. Громко, шумно. И слишком страстно. В едином порыве мы соревновались в остроумии и наглости, иногда выигрывал он, иногда я, однако с места битвы мы уходили усталыми и опустошенными, но довольными. Странно, но эти баталии были нужны и мне и ему, а с приходом в мою жизнь серебряной заразы они не стали глаже, скорее наоборот – никогда в жизни я не испытывала такой ненависти, как в то время и именно к одному человеку – сероглазой мечте всех местных барышень. Всех, кроме меня...
Я устало изучала стоящее на прилавке меню, мечтая только об одном – скорее добраться до еды. Желудок свело спазмом, губы пересохли, и я с ужасом вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего обеда – вчера вечером было некогда, а сегодня утром я проспала и встала на полчаса позже, чем обычно. На первую лекцию успела чудом, но и чудеса длятся недолго – теперь пришла пора расплаты, боли в желудке. Тут на пороге столовой появился Алеша. Взял синий поднос, окинув внимательным серым взглядом очередь, и протиснулся как раз перед своим другом... Если учесть, что друг стоял передо мной, мне страшно хотелось есть, крашеная продавщица работала со скоростью улитки, и вообще – терпеть не могла Лешкину рожу, я взорвалась:
– Леша, для тебя законы не писаны? – холодно спросила я, забыв даже на мгновение о голоде.
– Я голоден, – невозмутимо ответил Алеша.
– Мы все голодны, – ответила я, не замечая, как наша ссора становится объектом всеобщего внимания. А как же иначе – людям в очереди скучно. – Не помню, чтобы ты стоял в этой очереди до меня.
– Я занимал, – усмехаясь заметил он. – Стоял раньше.
– Стоял, да не ты, – холодно ответила я. – Видела тебя в коридоре с Ленкой, как и твое «стоял».
Народ гоготнул, а по лицу Алешки протекла кровавая волна. На мгновение я испугалась – может, переборщила? Но гнев поднимался во мне волной, желудок свело от голода болью, а бессонница ответила раздражением. Мне уже было ничего не страшно. Мораль, воспитание, принципы – что это по сравнению со страшной дырой в моей душе? Ранее я не переходила дозволенных границ, но теперь мне дозволено все, тем более, что холодный по сути Алеша уже приходил в себя и подготовил новый выпад:
– Тебе завидно? Фобии никем нелюбимой девочки?
– Чему завидовать? – холодно ответила я, когда продавщица отобрала у меня поднос и посчитала счет – ее, видимо, ссора в очереди не забавляла. – Думаешь, я мечтаю стать твоей игрушкой? Да что ты себе вообразил...
– Ты... маленькая, озабоченная шлюшка, – прошипел Алеша, и по толпе прошла волна смешков.
– Видимо, тебе не быть среди моих клиентов. Таких как ты – не обслужу за все деньги мира.
Продавщица быстренько положила на поднос сдачу, но народу уже было не до еды – все сосредоточились на нас с Алешкой. Замолкли голоса, люди затаили дыхание, ожидая драки. Но драки не было. Алеша холодно подал мне поднос. Я приняла, слегка усмехаясь. Мой взгляд скрестился с его. Странно. Красивые у него глаза – серые со стальным блеском... немного похожие на расплавленное серебро. Поднос дрогнул в моих руках. Но еще больше что-то дрогнуло в моей душе. Вся тоска, все нежность, что я таила в себе с той лунной ночи, все вылилось из меня, окутав Алешу серебристыми сетями. Я слегка улыбнулась, стараясь набрать в легкие больше воздуха. Боже, какие красивые у него глаза! И какие желанные! Глаза врага, глаза уверенного в себе волка, но нет... нет... не его... В моей душе волной поднялось отчаяние. Разочарование. Не его. Нет...Увлекшись своими переживаниями, я и не сразу заметила, что Алеша побледнел. Краска гнева сходила с его лица медленно, будто нехотя, потом побледнели губы, посинел кончик носа, выражение его глаз из леденяще-холодного вдруг медленно перетекло в ошеломленное, и Алеша в одно мгновение преобразился, расцвел, засветился изнутри. Я застыла. Поднос выпал из моих рук. Медленно покатилось по полу яблоко, расплескался чай, испачкав его белые брюки, а видела только его глаза... глаза безнадежно влюбленного человека. Мне стало больно, так больно, как никогда, и былая боль в желудке была ни с чем по сравнению с болью в душе. Черной дырой, наполняемой отчаянием. Я отшатнулась. Вспомнилась полузабытая ночь, глаза волка, реальность сжалась в комок, потом расплылась по холодным коридорам университета, а вся я сосредоточилась на лице Алеши: таким я его не видела никогда. Знакомые, перекошенные гордыней черты вдруг преобразились, налились светом, и я увидела его настоящее лицо, его лицо, освященное страстью, роковой страстью!
– Прости, Лена, – прошептал он, протягивая ко мне в мольбе руки. – Я не хотел тебя обидеть.
А обидел! Глаза мои наполнились слезами, в душе всколыхнулось что-то гадкое, будто я наступила на слизняка, стало все вокруг черным и ненавидящим, а я, отшатнувшись от нового, страшного Алеши, вдруг начала прозревать – ничего не будет, как прежде! Та ночь изменила меня, внесла в меня что-то роковое, и теперь... теперь он меня любит, но я, я не люблю!!! Не его люблю...
Я неслась по темным коридорам университета, мечтая только об одном – скорее бы попасть на улицу! Но даже свежий воздух не принес мне облегчения. Притушенное вечером и осенью солнышко ласкало свои лучи о золото растущих перед университетом кленов, пестрая река студентов, спешащая к дверям и обратно, омывала мое изнуренное тело, а я... я тихо плакала без слез, вспоминая лицо Алеши. Что это, почему? Почему человек, который несколько лет меня тихо ненавидел, вдруг в одно мгновение переменился? Почему?
***
Я брела по улицам города, пытаясь собрать рассыпанную пеплом на асфальте душу. Алеша был первым, но не последним. Стоило мне посмотреть в глаза мужчины, и он сразу же становился моим. Моим навсегда. Но меня это не радовало. Они как тени вплетались в мою жизнь, ничего от меня не требуя, но как жаждущий в пустыне, ловя каждую мою улыбку. Они ждали меня у подъезда, бродили ночами под моими окнами, ловили меня у университета, не ели, не спали, а жили мною, дышали мною, болели мною... Мои жертвы... Я могла пересчитать их по пальцам. Ровно восемь. Лишь на восьмом я поняла в чем дело, и начала закрывать глаза солнечными очками. Это помогало. Было смешно и неуместно в ненастном дне поздней осени, но помогало. Больше жертв не было.
Но... Вспоминая их пустые взгляды, воспламеняющиеся счастьем при моем виде, я тихо плакала. Алеша. Обаятельный Дон Жуан, проносящийся по девичьим душам испепеляющим метеором. Саша. Мой друг, с самого детства бывший посредником моих тайн, и парень моей лучшей подруги. Бывший парень бывшей подруги. Дима. Смешливый и глупый, зато открытый и простодушный. Мой защитник, мой рыцарь, и муж моей сестры. Тот самый, кому я пыталась рассказать о своей беде, а заразила... заразила, как остальных. Олег. Мой сосед – пытался пригласить меня на свадьбу. Не будет более свадьбы. И его чистой любви к девушке с третьего этажа, ничего больше для него не будет. Только я. Руслан. Он мой Руслан, а я его Людмила. Была... пока не испепелила и его душу. Нет больше моего Руслана – есть тень. Александр Михайлович. Наш преподаватель. Бывший преподаватель. Еще одна тень под моим окном. Мальчик с нижнего этажа. Ему едва минуло пятнадцать, и я даже не знаю его имени... Дед Коля, сидевший на лавочке и игравший с друзьями в шахматы. И он... туда же. Любого возраста, любого положения, один взгляд, и они в сетях, моих сетях. Только вот охотнику от этого не легче. Как меня называют? Женщина-смерть, паучиха, сука, много как, но никто из них не знает правды. Я – волчица. Всего лишь волчица. И сделал меня такой серебряный волк.
Ненавижу его! И жажду, жажду всем своим существом жажду, не в силах успокоится ни на мгновение, жажду вновь его увидеть, обнять... Жажду так же, как "жертвы" жаждут меня. Только жертвам легче - у них это задело только тело, усыпив душу, а у меня... у меня все гораздо глубже, безнадежнее. Они меня видят, а у меня нет даже этого, я не могу даже взгляд свой поласкать о его фигуру. Впрочем, кого это его - волка? При мысли о собственной никчемности меня пронзала дрожь презрения. Презрения к самой себя. Влюбится в волка, но что я могла сделать?
Неделю назад я не выдержала. Забыла гордость, Я опустилась до того, что поехала туда. Неделю бродила по той дороге, пытаясь отыскать его тень. Искала его следы в сухих сосновых иголках. В кровь изодрала руки о листья ежевики. Я искала его, звала, требовала, орала в лесу до хрипоты, но он... он не пришел. И я поняла, мне надо научится с этим жить, необходимо. Или я сойду с ума.
***
Я уехала. Сбежала из родного города к бабе Вере. Сбежала от своих жертв. Сбежала не оглядываясь. На хутор. Баба Вера приняла меня спокойно – она и в первую нашу встречу поговаривала, что боится жить одна, что я ей нравлюсь, и было бы неплохо провести у нее остаток лета. Но тогда я не хотела, явилась теперь, в преддверии зимы. Она ничего не спрашивала, принимала все, как есть, а я старалась облегчить ей жизнь, ухаживая за ее козами и не слишком толстым поросенком. Лишь спустя несколько месяцев позвонила домой. Уже журчала вокруг весна, но весна расцвела и во мне, когда сестра сказала, что ее муж вылечился. Мое отсутствие будто пробудило его от пагубной страсти. Он вернулся к Ире, вместе они сходили к местному колдуну, и все кончилось. Для них. Не для меня. Я знала, что стоит мне вернутся в город, и все пойдет по-старому. Снова я стану палачом, а любой мужчина на пути моего взгляда – жертвой.
О волке я более не тосковала. Вырвала его из своего сердца. Вырвала вместе с кровью, изнывая от боли, истекая с кровью. Но все проходит. Даже это. Прошло у моих жертв, прошло и у меня. С весной ко мне пришло обновление. Более нет жертв. Они вернулись к нормальной жизни, а я... я буду жить своей – на одиноком хуторе. Может, и обойдется.
Не обошлось. С летом ко мне пришла и былая страсть – любовь к лесу. Сначала я ходила по лугам и собирала первоцветы. Бабушка их сушила и отдавала в аптеку. Жили мы на подачки от фармацевтов и ее пенсию. Потом пошли ландыши. Бабка возила из в город и продавала у метро. Часть – снова в аптеку. Цветы расходились быстро – наверное, часть моей мощи перешла и на белые колокольчики. Так же быстро расходились и мои веники, клиенты начали подъезжать к бабке на хутор, считая, что «венички от бабуси» обладают чудодейственной силой. Я перешла на травы. Откуда я знала, какая травка от какой болезни, мне и самой было неведомо, откуда чуяла издалека, что человеку было нужно: клиенты начали выздоравливать, а бабка – процветать. Купила себе корову, поросят, наняла работников подновить крышу. Пока на хуторе терлись чужие, я не выходила из леса, работала там, жила в палатке. И каждый день бабка приходила ко мне за «новым товаром» и с простой деревенской едой. Так и жили.
Лето заканчивалось. Поздним вечером я собирала у опушки леса малину, размышляя об оставленной за плечами жизни. Странно, я ни о чем не жалела. Лес успокоил меня, свежий воздух дал понимание, и теперь, только теперь я впервые в жизни почувствовала, что нахожусь на своем месте. Чувство облегчения было таким сильным, что я чуть не уронила стаканчик с ягодами, но через мгновение все же уронила, так как меня окликнул мелодичный мужской голос:
– Поздновато уже для ягод. Глаза не испортишь?
– Что тебе за дело до моих глаз? – огрызнулась я, не оборачиваясь. Может, еще и обойдется. Но почему, почему этот голос вызвал во мне такую тоску? Почему более всего на свете мне хотелось обернуться и посмотреть – какого цвета у него глаза. Но зачем? Зачем мне еще одна тень под окном.
– Хотел спросить дорогу, – засмеялся невидимый мужчина, а я кляла себя за безалаберность – опять забыла очки в палатке. Рассчитывала, что в такой глуши никого не встречу, но что теперь..., – но вижу, что ты не в настроении.
– Дорогу куда? – усмехнулась я, все еще не оборачиваясь. – До ближайшей деревне пять километров.
– Дорогу к твоему сердцу, красавица.
Я вздрогнула. Разум ушел куда вглубь желудка, и я поддалась его мысленному зову. Чувствовала этот зов, не могла ему сопротивляться. Медленно повернулась. Еще пыталась противиться, знала, что нельзя оборачиваться, но не могла удержаться. Опустила взгляд. Сначала увидела его белые кроссовки, потом – обычные светло-голубые штаны в пятнах от ягодного сока, того же материала куртку, светлые, почти белые волосы...
– Ты виновата передо мной? – мягко спросил он.
– С чего ты взял? – прошептала я, чувствуя, что слабею. Почему? Почему его голос на меня так действует? Почему?
– Не смотришь мне в глаза...
Все кончено. Больше не могу сопротивляться. Посмотрю...
И я посмотрела. Машинально. Не слушая разума, только сердце. Потому что никогда в жизни не жаждала ничего более, чем увидеть его глаза, хотя бы на мгновение, только на мгновение. Но, увидев, уже не могла оторваться. Какие глаза! Какой редкий цвет: как расплавленное серебро... Лунный свет в чужих очах, магия и красота, вся сила леса – все сплелось в этой взгляде! У меня перехватило дыхание. Тело налилось знакомой тяжестью, в душе всколыхнулась радость. Откуда? Радость переросла в ошеломляющее счастье, залив все мое существо ярким светом. Но лунным светом. Только на мгновение, но ради такого мгновения стоит жить! Еще, только капельку, только немножко бы продлить это чувство...
Но в душу закралась горечь. Не в силах оторваться, я уже ждала худшего: сейчас взгляд потухнет, серебро в нем расплавится, потускнеет, станет некрасивым, всколыхнет страстью, и более его не станет, появится жертва, но не тут-то было...
Сердце дрогнуло раз, он не менялся. Два, он остался прежним, три... нет, еще, нет, а потом... в душу закралось сомнение, переходящее в уверенность и счастье охватило меня целиком. Не в силах поверить, чувствуя, как глаза наливаются слезами, я слепо сделала шаг вперед, и упала бы, споткнувшись о куст малины, если бы не его руки. Сильные, красивые руки. Его запах. Запах чистоты, серебряного света. Знакомый запах...
– Ты звала меня? – спросил он, тихо так, нежно, почти мурлыкая. Волки умеют мурлыкать? – Я пришел, моя волчица.
Я моргнула. Две слезинки упали на малинник, погладив мои щеки. Первые с дня нашей встречи. В душу влился покой - не тот, что прежде, а настоящий, и облегчение, будто нашла то, что искала долгое время. А нашла же... его... Оторвалась от него, вновь попала в плен его глаз и улыбнулась в ответ на его улыбку. Вновь взгляд волчицы встретился со серебряным взглядом волка.
12-13.07.2008