Центрифуги

Равиль Хадеев
       

       Обследование моё подходило к концу. Позади были все основные проверки. Уже прошёл и «гестапо», здесь так ортопробу называют, и «чибис». Мне тогда ещё врач, молодой такой крепенький капитан, говорит:
- Завтра в пятнадцать Вам на «чибис», в кабинет двести шесть.
- А что это такое?
- Ну, это в нижней части тела создаётся разрежение, кровь туда отливает. Нам это недавно привезли. На мне экспериментировали. Дали сорок, я три минуты выдержал, а потом запросился.
- А мне сколько дадут?
- Пять минут сорок, пять минут пятьдесят. – Ничего себе, может, и не выдержу. Вот он такой здоровый, а после трёх минут запросился. Наверно недавно здесь. Тут вам не Тикси, где можно и до пенсии капитаном проходить. «Арбатский военный округ», Москва. Здесь, у них самое маленькое звание – полковник.
       Выдержал, совсем нетрудно оказалось. Прошёл и вращения, и качели, проверки вестибулярного аппарата – самое противное. Остались нагрузки – центрифуги. Говорят, что самое сложное. Что ж в этом сложного-то? На пилотаже перегрузка шесть с половиной, а тут три и пять, как на вираже. Да, каждый пилот пять может держать, сколько хочешь. Любой маневр при включенном форсаже предусматривает пятёрку. Сам пробовал: от начала пилотажа форсаж не отключал, пока аварийный остаток не замигал. Только там мне никто пульс не измерял.
       Первая центрифуга: голова – ноги, сверху вниз, перегрузка три, по времени три минуты, потом десять минут перерыв и пять единиц тоже три минуты. В полёте всегда перегрузка от головы к ногам, считается она тяжелее, чем грудь – спина, как в космическом корабле. Пять, перегрузка, это когда у тебя на плечах как бы пятеро таких же по весу сидят, а ты как штангист кряхтишь и держишь. А грудь – спина, это когда ты лежишь, а на тебе пятеро таких же, как ты лежат – так конечно легче держать, спора нет. В истребительной авиации перегрузка в каждом полёте, к ней все привычные. С юности, считай, приучились. Но здесь врачи уж больно тщательно параметры снимают. Какая-нибудь загогулина, вроде экстрасистолы, вдруг, да и выскочит. Она выскочит, а ты вылетишь на другой день из «Звёздного», хорошо, если ещё так отделаешься, совсем с лётной работы не полетишь.
       Очень тщательно готовят. Сразу видно серьёзные мужики. На тело лепят датчики, всё на совесть. Как отдирать будут, не говорят пока. Через час, когда я уже стал похож на киборга, а датчики, аккуратно укреплённые в местах, где течёт по коже электричество, с цветными проводками, сходящимися в жгут с разъёмом, был уже в моей левой руке, открылась дверь и, переступив порожек, я ступил в затемнённый зал. Запах технического масла, высоченный потолок, с фермами, как в цирке, благородный сумрак с островками чуть освещённых пультов на возвышенной площадке. Чуть ниже, в центре, занимая почти весь зал, таинственным монстром расположилась «семёрка» - так называют здесь тренировочную центрифугу. У неё радиус семь метров.
-Трёхминутная готовность. – Оповестил торжественный, красиво поставленный дикторский баритон. Казалось, даже эхо пронеслось по огромному залу. Возле огромного диска склонились несколько человек, выполняющие слаженно и складно оставшиеся, заключительные операции. В центре диска уже сидел подключенный, тщательно закреплённый и пристёгнутый к креслу пилот из лётно-испытательного центра ВВС. К центрифугам из их группы осталось всего трое. Диск, похожий на летающую тарелку, закреплён на колоссальном механизме, висит на шарнирах вертикально. Гигантская карусель в сумраке казалась порождением чужого разума.
       Я подошёл к склонившемуся над освещённым столом человеку, по которому непрерывно текла бумажная лента, исписанная непрерывным движением самописцев, оставляющих за собой тонкий чернильный след замысловатых линий, среди которых просматривались и знакомые. Вон они: рисуются зазубрины ЭКГ, сразу все. Но много и незнакомых. От каждого датчика – своя. Это руководитель эксперимента – мужик хороший, видно сразу, компанейский, простой, не заносчивый. Не москвич, наверное. Москвичи, вообще, народ, в большей части, странноватый. Злые, подозрительные, сквалыжные, замкнутые они какие-то. А водители московские? Несутся с выпученными глазами, кажется полностью без башни, где по тротуару, где по трамвайным путям. Норовят друг другу подрезать, подставить, обругать, чтобы потом себе показаться красивым.
- Напряги мышцы правой руки. – Одна из линий тут же отозвалась.
- Вдох… Выдох. – Снова чернильные следы задвигались вслед за движением лётчика.
- Минутная готовность! - Прозвучало торжественно под куполом.
 - Вот смотри, как сейчас вот эта линия скакнёт. – Это он уже ко мне. Наконец:
- Пуск центрифуги! - Нижняя линия, на которую он показал, через всю широченную бумажную ленту скакнула с нижнего уровня почти на самый верх и заколебалась там нерешительно.
- А, что это за линия?
- Это он напрягся. – Захихикал ехидно полковник. – Перегрузка-то растёт на одну единицу за сорок секунд, а он сразу на всю катушку. Это он пресс напряг.
       Могучая машина торжественно воя, раскручивалась в сумраке зала. Было странно представлять, что там, в этом, дико несущемся по сумасшедшей спирали, диске сидит человек и что он ещё живой.
- Следующая очередь моя. – Я отошёл от стола. – Ладно, учтём. Так ты надо мной не будешь подсмеиваться.
       
       * * *
       Уже сижу в диске. Кабина открытая с обеих сторон, кресло удобное, сидишь как влитый в аппарат. В таком кресле и перегрузку-то переносить легче, классное кресло. Впереди вместо приборов – огромный тёмный крест с транспарантами. Руки на удобных подлокотниках, как в истребителе, в руках ручки с кнопками. Пристегнули плотно, закрепили провода, чего-то ещё проверяют. Вот, наконец:
- Пуск центрифуги. – Загудело, потянуло по кругу, понесло, завыло. Не дождёшься полковник, когда тебе смешно станет. Я расслабился, словно на пляже лежу, перегрузка-то ещё как в автобусе. Смотри полковник на линию, смотри. Вот уже двойка, пожалуй, но рано, пока не стоит напрягаться, ещё чуть подожду.
- Напряги пресс, дыши… дыши. – Не выдержал снаружи беспокойный руководитель эксперимента. – Ещё… пресс напряги. Дыши… Перегрузка три. – Начали загораться транспаранты на кресте, на которые я старательно «реагирую». Ничего особенного, как на вираже. Вполне приятное ощущение. Перегрузка в полёте всегда не в тягость, да ещё такая смехотворная. Внезапно стих гул двигателей. Диск, рассекая воздух, постепенно замедлил свой бег и, приняв вертикальное положение, плавно остановился.
- Запись параметров. – Голос надолго замолчал. Я старательно дышу ровно, не позволяя себе лишних движений. Всё для записи.
- Хорошо. – Удовлетворённо прозвучало в наушниках. – Готовимся к «пятёрке».
       Вот снова и торжественно: - Пуск центрифуги! - Я расслабился ещё больше. Перегрузка растёт, вот уже ощущается – давит. Понемногу напрягаю пресс, дышу старательно.
- Перегрузка три. – Сообщил дикторский голос. Полковник молчит. Значит всё правильно. Чтоб не подумал, что я совсем без башни. Делаю всё как положено.
-Перегрузка четыре. - Вот уже придавило, как следует. Теперь нужно вроде постараться, да и результат показать.
- Перегрузка пять. – Держу, дышу. Реагирую на сигналы. Началось торможение. Снова долгая запись параметров. Всё, первая центрифуга прошла. Если не найдут ничего, то послезавтра вторая – «четыре, шесть, грудь – спина». В общем-то, она легче, чем пять - голова ноги.
       Пока снимали датчики, брали анализы, незаметно подкрались серые, зимние сумерки. Вроде бы пока всё нормально. В профилактории тишина. Всего пятнадцать номеров на три этажа. Никого из персонала здесь никогда не видно. Только улыбающаяся тётя на входе за стеклянной стенкой. Вечером собираемся внизу в баре. Откуда-то в холодильнике малиновое варенье. Наверное, Катя Иванова привезла из Питера. Удивительный Катя человек. Такая она умница. Володя Васютин рассказывал про неё, что она где-то в горах, на выезде, за пару посещений выучила там местный, горский язык, чем заслужила всеобщее уважение местного народа. Всю жизнь положила, на своём пути к мечте. Острая на слово, но добрая до бесконечности и всегда весёлая. Сейчас в баре попьём чайку, поговорим… Она мне на субботу и воскресенье давала книжку Карнеги почитать, а вечером в воскресенье, пригласили меня, пошёл я в баню. Коньяк у меня был, а зашёл я в кафе за лимоном. Ну, по-простому же, прошел через весь зал к бару… Толстенькая хозяйка, аж зашипела на меня: Куда это не раздевшись, не раскланявшись, в серой своей шинели, да через зал!... Вот я всё по пунктам, как у Карнеги расписано применил. Чудо произошло немедленно. Она не только продала мне самый сияющий лимон, но проводила до выхода, постояла со мной для порядка и ещё пригласила. Когда может, что понадобится, заходите, мол, будем рады. Полезная книжка. В баре самовар, тихий разговор….

       * * *

       Налепили снова датчики, сижу один в кабинете, все слиняли. Чего-то тянут они. Час уже сижу. Вот он, наконец. Зашёл полковник:
 - Семёрка поломалась. Пойдём на восемнадцатую. – Восемнадцатая, это самая большая в мире центрифуга, у неё радиус восемнадцать метров. Шведская она, кажется, по производству. Володя говорил, что если поведут на восемнадцатую, не смущайся. Даже лучше это. Перегрузка то та же, а кориолисово ускорение меньше, потому что радиус больше - меньше расстройства вестибулярного аппарата. Полковник поднял трубку телефона:
- Ты хотела посмотреть. Тут мы одного паренька будем крутить, если хочешь, приходи. - И приходит, вдруг, ведущая меня психолог. Ну да, она не видела, как тут крутят. Понятно, накапал полковник на меня психологу, что неадекватно реагирую. По длинному коридору провели под огромный круглый купол. На мостике стали все вместе у застеклённой стенки.
- Сейчас будет технологическое вращение. - Внизу, огромная труба с круглой головой кабины пошла, рассекая с шумом воздух, по кругу. Как паровоз, только покрашена в благородные цвета. Внушительное зрелище. Да, впечатляет… Стараюсь отвлечься, расслабиться… Так, так… Вот весна придёт, посажу виноград, у соседа росточки уже взял. Вот так, в школке посажу, наклонно, как в книжке нарисовано. Весна уже близко, вон как солнышко светит сегодня.
       Уложили, ноги выше головы, как в гинекологическом кресле. Пристегнули, притянули, подключили, механическая рука, затолкнула кресло на полозьях в просторную кабину. Защёлкнулись замки, люки. Кабина на двоих. Можно на пару крутиться. Комфорт, шума почти не слышно, светло. Ну, что вы там, смотрите вдвоём на линию. Не хихикаете? Нет, наверное. Пока растёт перегрузка, лениво так, осматриваю всё вокруг, для видеозаписи, демонстративно даже зевнул. Мышцы расслаблены максимально. Теперь сверху давит. Плашмя как-то, к креслу, как к стенке припечатало. Но не тяжело, нормально. Гашу лампочки, выполняю команды. Торможение, перерыв и снова, теперь уже покрепче жмёт, но вполне терпимо. Вот уже из остановившейся кабины вытащили мой гинекологический ложемент и закрепили на низеньком столе. Отцепили, приподняли. О, как повело, не поднимусь сам.
- Ничего, ничего, это нормально, не мутит? – Полковник вглядывался мне в лицо. Я пару раз встряхнул головой, стало легче. Через несколько секунд уже высвободился из поддерживающих с двух сторон рук.
- Нормально. – Поискал глазами. Не ушла психолог, что скажет? Ничего не сказала. Только по глазам, в которых прыгали ехидные бесики, по её улыбке было и так понятно всё.
- Посмотреть видеозапись хочешь?
- Конечно, если можно. – На экране физиономия моя, в шлеме, от перегрузки медленно натянулась к ушам, а нос словно вылез вперёд. Затем также медленно вернулась в естественное, круглощёкое своё состояние. Я повернулся к ассистенту:
- А, что семёрку починили уже?
- Да нет, она исправна, её и не включали сегодня. – На этот раз заулыбался полковник.
- Да, ладно. Нормально всё. Послезавтра «восемь, грудь – спина». Пошли на анализы…