Дайте мне точку G, и я переверну
существующие представления о прекрасном.
В возрасте приблизительно пятнадцати лет я обнаружил в себе новую и, как позже выяснилось, довольно редкую способность подмечать неочевидные факты и закономерности и производить нетривиальные их интерпретации и обобщения в форме афоризмов. Первые испытания оружия потенциально массового поражения на поле битвы полов (а где же еще?) не увенчались успехом. Лихая кавалерийская атака была отбита по всем фронтам, войска отброшены на исходные позиции. Вдобавок, я заработал у прекрасных противниц репутацию чудака, не разбирающегося в модных тенденциях и не способного вести нормальный разговор на общегражданские темы, не отвлекаясь на всякую чепуху. Мое почти бескорыстное стремление сеять разумные или хотя бы добрые и вечные истины, чистое и искреннее служение Куртуазной Музе – покровительнице сексуально озабоченных поэтов, героически упорное отправление культа всего пантеона Венер одновременно, а это целая дюжина разной степени привлекательности и требовательности богинь: Венера Строгая, Венера Оценивающая, Венера Выбирающая, Венера Капризная, Венера Вредная, Венера-Дура-Безрукая, Венера Заинтересованная, Венера Благодарная, Венера Готовая, Венера Согласная, Венера-Лежи-Тихо и, наконец, верховная и самая сладкая – Венера Моя (я оказывал внимание им всем, начиная от низших полубогинь, то есть совершенно бесперспективных вариантов), – это чистое стремление, этот страстный порыв вскоре стали гаситься на самом первом этапе – открытия рта с огромным, притом, ущербом для моего самолюбия.
Необходимость – мать изобретательности. Подумав в одиночестве, тишине и покое, что, будучи непривычным и волнующе новым, всколыхнуло во мне самые темные инстинкты (но об этом ниже), я нашел выход из тупика: я решил приписывать, то есть встать на заботливо подставленные плечи гигантов. Первые два афоризма, приписанные Бернарду Шоу, были выслушаны барышнями от начала и до конца, и только, что ни в коей мере меня не удовлетворяя все же было очевидным прогрессом. Хорошенько изучив поведение низших представительниц пантеона, я сделал поправку и перешагнул на Оскара Уайлда, – барышни похихикали, и только. Что ж, Рим строился не за один день. Полный успех дался вниманием к мелким деталям реакции слушательниц, трудом и терпением. Терпение преобладало. Что характерно.
Успех долгожданный не кружит голову, но заставляет всемерно развивать его. Найдя подходящую форму для своих сочинений, установив прочный контакт с параллельным миром наяд, дриад и настоящих богинь и получив этому весомое подтверждение, я стал спокойно и методично разрабатывать свою золотую жилу. Следующий год стал огромным испытанием для биографии всех сколь-нибудь значимо отметившихся в истории людей: я прошел по тропкам всех достойных внимания следов. Я незримо присутствовал при первой встрече Генриха Наваррского и Маргариты Валуа и не пропустил ни одного слова из тонкой, изящной, кружевной, полной аллюзий, реминисценций и экивоков беседы, которая велась на французском, испанском и латинском языках. Я точно знал, в каких выражениях обращалась к Чингисхану его любимая наложница, когда тот удостаивал ее своим посещением. Одной обладательнице классического греческого профиля я подробно описал известные исторические сцены «Одиссей уговаривает Афину не ломаться и помочь ему» и «Афина, Гера и Афродита по очереди уговаривают Париса не валять дурака и помочь себе». После этого (просто, к слову пришлось) я поведал уже почти готовой уже почти богине, с чего это вдруг Клеопатра развернула свои корабли в сторону Александрии в самый разгар битвы при Акциуме и как она объяснила это Марку Антонию. Весьма обширный материал я почерпнул из эпистол Наполеона к Жозефине. Кстати, я уверен, что здесь-то от подлинника я почти не отклонялся. Впрочем, французский я давал слушательницам в приблизительном переложении (и довольно произвольном, к слову сказать, приложении): наше время требует более сильных выражений и смелых решений. Последние слова Спартака, чье тело так и не было найдено, моими стараниями стали достойным венцом его богатой событиями жизни. Я ослабил на миг стальное кольцо рук, сжимавших горло Дездемоны, чтобы позволить ей высказать все, что переполняло ее душу (ее афоризм был, своего рода, рецептом счастливого супружества и, смею вас уверить, сделал гораздо более выразительным и точным образ страдалицы). Смею также полагать, что ни перечисленных господ, ни многих других, в число коих среди прочих входят Сократ, Сенека, Заратустра, Калиостро, Энгельс, Франклин, Пушкин, три мушкетера, председатель клуба «Диоген», Квазимодо и гуманоиды с Альфа-Центавры, я своими афоризмами-подкидышами не принизил. Когда забираешься на плечи гигантов, первое, что хочется сделать, – плюнуть вниз. Надеюсь, мне удалось избегнуть этого соблазна, и я не слишком наследил на достойных всяческого уважения монументах. Тогда, впрочем, я об этом мало задумывался. Дела шли в гору, работа спорилась, жизнь была легка и приятна. За короткий срок я достиг славы и богатства. Славы Мастера Слова, бретера, мгновенно пронзающего любого соперника убийственной цитатой, настолько острой и точной, что кажется, классик ее специально выковал для такого случая, и богатства внимания. Нежного, благодарного за старание, за вспышку улыбки на фоне обыденности, признающего бесспорный талант, пропитанного пьянящим ароматом девушки внимания. С течением времени, щадя память великих людей прошлого, я стал все чаще заменять ссылку на автора афоризма словами «как сказал один очень неглупый человек», многозначительно, при этом, подмигивая и получая от слушателей такие же хитрые ухмылки в ответ: мол, догадались, что это за человек такой неглупый, – когда я находился в зените славы, мне все сходило с рук.
Пресыщение неизбежно как все неизбежное (автор афоризма утверждал, что это изречение – квинтэссенция человеческой мудрости за все века его страданий). Мое пресыщение расцвело как кактус: внезапно, мгновенно, раз и навсегда. Я решил, что и слава, и богатство – тлен, и страстно пожелал передать потомкам нечто более основательное – пергамент. Пусть материал кажется слишком мягким, податливым и ненадежным, – я растяну его на прямоте своих суждений, сложу, скреплю знаменитой витиеватостью стиля и закалю в огне своих письмен. В этот раз я уже не успел подумать и сразу решил записывать. Так началось падение с вершины. Нежный и благодарный смех, бывший для меня сигналом «можно», теперь означает «можно фиксировать». Если раньше я вдохновлялся мягким овалом лица, полуоткрытым ртом, влажными глазами, то теперь эту функцию с прискорбным успехом выполняет чистый лист бумаги. Я стал прерывать приятные и ответственные беседы тет-а-тет только для того, чтобы записать родившийся афоризм. Я стал добавлять к изречениям, ценным не только точностью, но и краткостью, неуместные в диалоге слова «об этом я еще расскажу гораздо подробнее и в письменном виде, но, конечно, позднее», и со мной что-то уж очень охотно стали соглашаться, причем, как специально, ловят момент, когда я еще только открываю рот. Поставив на карту грядущих свершений заработанные славу и богатство без остатка, я пришел к тому, с чего когда-то начал, – почти бескорыстному служению своей Музе (пусть муза моя немного повзрослела и теперь не такая ветреная и игривая и охладела ко мне слегка, – я добьюсь от нее прежнего жара взаимной страсти), а значит, передо мной, как когда-то, открытая, сверкающая, зовущая дорога: признание меня не испортило, не лишило ориентиров и не сбило с пути, – сладкое, но разнеживающее и размягчающее волю признание со стороны прекрасных богинь. Немногие знают, что именно Нарцисс, поначалу также бывший простым сексуально озабоченным поэтом и мечтателем, до определенного момента любил повторять, – «не умаляй моих заслуг признаньем», – бедный Нарцисс. Но я не Нарцисс! Трудности мне не внове, и теперь я снова в походе. Я заряжаю новое оружие, взвожу курки и, как и прежде, яростно штурмую манящий пантеон. Венера – моя!