Острова…!
Эти прекрасные Острова находятся… Нет! Я не буду говорить, где они находятся, я даже не приведу на этих страницах их название. Пусть это все останется в тайне. Хотя я согласен, что тайна эта весьма относительна, потому что каждый из вас, так же, как и я может случайно, а может и неслучайно, отыскать эти чудесные Острова, но все же путь к ним я вам указывать не хочу.
Как нашел их я?
Да очень просто. Наскучило мне сидеть на одном месте, наскучило заниматься изо дня в день одним и тем же, наскучило постоянно думать о том, как прожить день сегодняшний и что принесет мне день завтрашний, бросил я все это и отправился в путь, не планируя маршрута, не определяя цели. Привел меня мой путь на Острова, случайно это произошло или было определено кем-то свыше, я не знаю, но, попав сюда, не смог не начать записывать то, что видел, свидетелем чего становился сам, или о чем удавалось услышать от других.
С тех самых пор, как я нашел Острова, только становится мне туго или грустно, я сразу же отправляюсь туда, находя в этом пути великое для себя облегчение.
Но, впрочем, я отвлекся.
Острова, их восемь, располагаются довольно близко друг к другу, конечно, не настолько, чтобы их можно было соединить мостами, но достаточно, чтобы когда-то, еще очень давно, пустить между ними паром, который и по сей день перекатывает океанскую воду своими огромными, обросшими ракушками и водорослями, деревянными колесами, несмотря на все чудеса современной электроники и энергетики.
Отличаются Острова друг от друга и своей природой, и размером и, что особенно удивительно, даже климатом. Сев на паром, можно за какие-то полчаса-час перенестись из современного города, наполненного выхлопными газами и светом неоновой рекламы, в неторопливый быт и чистоту деревеньки, где автомобиль и тот есть не в каждом доме.
Познакомлю вас с одним из этих Островов.
Часть истории я расскажу, как очевидец, а часть со слов местных жителей, с которыми я довольно быстро подружился.
1.
Стояла осень.
Прохладный октябрьский ветерок вечерами напоминал об этом все более настойчиво, а по ночам даже начинал накрапывать дождь. Опустели океанские пляжи, разъехались курортники, с городских улиц исчезли бойкие лоточники, убрав до следующего лета свои полосатые тенты, вот-вот должен был закрыться дополнительный сезонный цех на заводе «Мороженое для всех возрастов».
Остров готовился перевести дух перед следующим приемом гостей, надо было немного прибраться и выспаться.
Но тот день выдался на удивление теплым и солнечным.
Казалось, сама природа предвещала что-то необычное и радостное, все вокруг дышало свежестью и ожиданием.
Хотя Ганн и вылез из постели, как обычно, злой и мрачный – это при его-то любви подрыхнуть и понежиться под теплым одеялом до полудня, каждый день вставать в такую рань, - но и он, поддавшись очарованию яркого дня, улыбался своему отражению в зеркальце, встроенном в приборную доску, насвистывая себе под нос какую-то веселую песенку, ведя автобус по горному серпантину, прислушиваясь к шелесту колес и детской возне за спиной.
Ганн на секунду оглянулся и посмотрел на своего любимчика, маленького Жика, которого прозвали Вертуном. Обычно мальчик с лихвой оправдывал свое прозвище, был самым озорным и подвижным. Говорят, что он успевал, идя по классу к доске, дважды выстрелить из рогатки, трех девочек дернуть за косички, толкнуть трех приятелей и трижды повернуться вокруг своей оси. Но сейчас он сидел молча и угрюмо, уперев сосредоточенный взгляд в спинку переднего сиденья. Соседи громко смеялись, рассказывали ему наперебой разные веселые истории, в основном, из жизни их деревенского пастора, но мальчик даже бровью не вел. Спор есть спор, и его надо выигрывать. Для учителей сегодня, видимо, будет трудный день – после такого долгого вынужденного простоя Вертун на уроках наверстает упущенное.
«Ну и выдержка, - подумал Ганн, - почти как у меня.»
Себя он считал молчуном и «очень сдержанным мужчиной средних лет».
Ганн был достопримечательностью всего Острова, именно не города, а всего Острова. И в этом нет ничего удивительного, его знали везде и все – он же работал водителем маленького, им самим раскрашенного, автобуса, на котором Ганн каждое утро, ни свет, ни заря, объезжал пригородные горные селения, собирая детей, и вез их в низину, на побережье, в городскую школу.
Говорят, когда-то кто-то из ребят пересказал ему всего Фенимора Купера, и с тех пор Ганн носил клетчатую рубашку, косынку на шее, широкополую шляпу и пояс с пустой кобурой. В добавление к этой красочной картине он отпустил бороду, которая росла на его маленьком сморщенном, как моченое яблоко, лице отдельными седыми кустами. С тех пор он объявил себя «молчуном» и «сдержанным мужчиной…», как настоящий житель Дикого Запада.
Когда я приехал на Остров, я некоторое время снимал комнату в домике Ганна и тогда нашел подтверждение истории с пересказом Купера. Дело в том, что у Ганна в большом кованном сундуке вместе со старым тряпьем лежали тома полного собрания сочинений писателя, и неграмотный Ганн признался мне, что давал читать эти книги детям, с условием, что они будут пересказывать ему прочитанное. В некотором смысле из-за Купера мне пришлось переехать от Ганна. Ведь все в жизни должно уравновешиваться, и напускная молчаливость моего хозяина компенсировалась его необузданной разговорчивостью во сне, а если к этому добавить, что стены в его домике были сделаны из фанеры, то становится очевидной оправданность моего переезда уже после первых бессонных ночей.
Если мир держится на трех китах, то у нашего (я долго прожил на Острове и поэтому данное слово считаю законным) города тоже были свои киты – это гостиница, школа и театр, и не потому что они были уж такими шикарными и известными, а потому что в городе больше ничего интересного не было, если не считать целебный, как говорят, источник на площади, оборудованный в виде фонтанчика.
В двух наших «китах» Ганн был завсегдатаем – в школе и в гостинице.
Скрипя тормозами, автобус останавливался у школьного крыльца, дети веселой гурьбой скрывались за дверью, а за ними, не спеша и вразвалочку, следовал Ганн. По гулким школьным коридорам он шествовал в кабинет Директора, чтобы засвидетельствовать свое почтение и сообщить, что все дети живы и здоровы, или, что кто-нибудь не приехал и по какой причине. Затем он отправлялся поздороваться с учителями: м-ром Саэлем и м-с Мердод, остальным учителям он не был представлен и поэтому обходился лишь легким кивком головы.
После этой церемонии, занимавшей не более получаса, он садился в автобус и, объехав фонтанчик с целебной водой на площади, останавливался возле гостиницы, которая находилась как раз напротив школы. Автобус он оставлял, вернее привязывал, к старой, Бог знает, как сохранившейся коновязи, похлопывал его по капоту, словно хороший хозяин свою кобылу, и шел в бар (он называл это заведение исключительно: «Saloon»).
Так как гостиница была единственная, и спутать ее ни с какой другой было невозможно, то она не имела названия, и …
Но постойте, что это?
Как раз в это утро хозяин гостиницы – старый Орэ и его жена прибивали какую-то вывеску над входом. Ганн остановился и, хмыкнув, осмотрел вывеску, гласившую:
«Первая городская гостиница «ЗАТЕРЯВШАЯСЯ В ГОРАХ»»
Ганн сделал вид, что читает, пошевелил губами и снова хмыкнул.
-Что это, Орэ?
- Название, Ганн, - Орэ, тяжело дыша и отплевывая гвозди, слез с лестницы.
- К чему?
- Так положено. Мой сын приехал с Центрального острова, там он был в большом городе, ты же знаешь, он ездил туда учиться, и говорит, что там солидные предприятия имеют названия.
- Но там их много.
- Ну и что? Вдруг у нас построят еще одну, а может две, или даже три гостиницы. Пусть люди знают, что моя была первая. Все, жена, слезай, я уже прибил, - вспомнил Орэ о своей супруге, все еще придерживавшей вывеску.
Отойдя чуть подальше, Орэ, как истинный художник, полюбовался плодами своего труда:
- Совсем другое дело!
- Кто это тебе рисовал? – спросил Ганн, рассматривая искусно изображенные горы и океанское побережье, на вывеске явно не хватало парочки вигвамов.
- Известно кто, калека Мик. Кто еще в городе может такое изобразить?
Мик был сыном режиссера нашего городского театра.
- Проходи, Ганн, - стоя на крыльце, Орэ широко распахнул дверь.
Первый этаж гостиницы занимали холл и бар, дверь в который находилась рядом со стойкой портье. В холле стояли несколько старых кресел и кадки с пальмами, на окнах висели тяжелые портьеры, а пол укрывал старый истертый ковер, когда-то он был большим, но постепенно, по мере того как из него вырезались наиболее протертые куски, он превратился в несколько небольших ковриков, которые постоянно меняли свое место из-за спотыкавшихся об их неровные края постояльцев.
Второй этаж занимали номера.
Хотя гостиница была двухэтажной, Орэ упорно именовал этажи нижним и последним.
Жена Орэ ушла на кухню, а сам хозяин отправился в бар за стойку, оставив дверь в холл открытой на случай, если вдруг забредет к нему какой-нибудь случайный путник.
Ганн со вздохом забрался на высокий табурет у стойки.
- Как обычно? – спросил Орэ, протирая стаканы за стойкой.
Ганн кивнул.
- Эй, Орэ - старина, мне кажется, что с этого «ковбоя» надо взимать дополнительную плату! – раздался веселый голос из угла.
Ганн вздрогнул и съежился.
- За что, Босс? – спросил Орэ, ставя стакан на стойку.
- Его кобыла, - Босс кивнул в сторону приоткрытой двери, за которой был виден привязанный автобус, - съест все твое сено.
Босс и трое парней, сидевших с ним за столиком, громко захохотали.
- Ну-ка, Ганн – дружище, испепели меня своим мужественным взглядом! – не унимался Босс.
Ганн не шевелился, а только затравленным взором вопрошал у Орэ, когда это банда появилась в городе, и почему никто не знал об очередном налете?
Следует отметить, что банда также является достопримечательностью нашего города. Когда и как она появилась в этих местах, сейчас уже никто точно не скажет, некоторые старожилы утверждают, что нынешний Босс получил свой титул по наследству от отца, организовавшего сей доходный бизнес (но я еще однажды слышал, что нынешний Босс является бандитом не второго, а даже третьего поколения, однако, если учесть, что слышал я это в баре поздно вечером, то к данному утверждению следует относиться с определенной долей скептицизма). Хотите, верьте этим рассказам, хотите, нет, но факт остается фактом: банда существовала, и налеты на город, а точнее на гостиницу и ее постояльцев, она совершала регулярно.
Обычно это происходило так: банда врывалась в город на огромном черном лимузине, под звуковое сопровождение квакающего клаксона и скрежета на поворотах и ухабах. В клубах пыли, совершая лихой разворот, лимузин со скрипом останавливался около гостиницы, при этом от него всякий раз отваливалась какая-нибудь, видимо, лишняя деталь и со звоном откатывалась к фонтанчику. И в бар входили пятеро молодых, загорелых, ослепительно улыбающихся парней с револьверами в руках (говорят, что эти револьверы никогда не заряжались, а злые языки утверждают, что это вообще были детские пугачи). Парни, выпив по стаканчику и заказав обед, расходились по гостинице и собирали «налог», так они это называли, затем спускались в бар, где к этому времени поспевал заказанный обед, ели, садились в лимузин, подъезжали к городской управе, давали, полагающуюся по случаю налету, взятку нашему полицейскому Глэбу и уезжали.
Банда была в очень хороших отношениях с жителями города, бандитов частенько приглашали на свадьбы и другие общегородские торжества и праздники.
Как-то, когда в школе, благодаря всё тому же Вертуну, случился пожар, бандиты пожертвовали очередной «налог» на ремонт.
Такие налеты продолжались долгие годы, но вот как-то постепенно количество жертв, облагаемых «налогом» становилось все меньше и меньше. Происходило это потому, что каким-то неведомым образом жители города, а, следовательно, и постояльцы гостиницы начали за день-два до налета узнавать о готовящемся мероприятии. Получая это известие, постояльцы съезжали из гостиницы на частные квартиры и возвращались назад после отъезда банды. Налеты, таким образом, превратились в мирные обеды пяти молодых друзей.
Но однажды в наш город приехал маленький очкарик неопределенного возраста, назвался профессором из университета Центрального острова, целыми днями лазал по горам и собирал каких-то букашек. Его, как полагается, предупредили об очередном налете, но он не поверил, и, оставшись в гостинице, был обложен «налогом», при этом сильно напугав Босса, потому что в самый ответственный момент бросился снимать с его плеча редкий экземпляр местной бабочки.
В следующий раз профессор за два дня до появления банды переехал в соседний дом к старухе Изме, сняв у нее маленькую, светлую комнатку, а в третий раз снова остался в своем номере. На многочисленные расспросы он отвечал, что размер «налога» оказался значительно меньше платы за временное жилье.
С тех пор никто больше не покидал своих номеров, и все покорно платили «налог», считая это оплатой дополнительных услуг.
Опять же те же злые языки распустили в городе слух, что хозяева сдаваемых квартир и комнат вступили в сговор с бандой, и именно через них Босс предупреждал местных жителей о готовящемся налете, за что и получал часть квартирной платы, но этот слух ничем не подтвердился.
Не известно, долго ли продолжались бы насмешки Босса над Ганном, но вот в бар вошел пятый бандит, о чем-то пошептался с товарищами, и они все вместе поднялись по старой винтовой лестнице, которой пользовались лишь они и хозяин гостиницы, на второй этаж в «жилой зал».
Гостиница состояла из двух частей: старой и новой.
Старая имела шикарный фасад с широким крыльцом и колоннами, но была она деревянная, о чем свидетельствовала осыпавшаяся кое-где штукатурка. Фасад был голубой, а навес над крыльцом и рамы окон – белые. Покраска осуществлялась раз в год, в апреле, когда заканчивались бесконечные зимние дожди, и подсыхала грязь на улицах. Первый этаж старой части занимал холл, о котором я уже говорил, и бар – полутемное помещение с одним окошком, с высокой прокопченной стойкой, множеством полок с бутылками, отдельными столиками в зале, центр которого украшала, уже упомянутая, винтовая лестница с резными перилами, как штопор пронизывающая здание от чердака до подвала. На втором этаже, над баром, была квартира хозяев – «жилой зал» и комната несуществующей прислуги, а над холлом два шикарных трехкомнатных номера с ваннами. Они были постоянно за кем-то забронированы, и в них почти никогда никто не жил. Венчала это сооружение плоская красная крыша с башенкой и шпилем.
Новая часть была пристроена к задней стенке старой и являла собой образец современности – минимум удобств, максимум населенности.
Когда сапог последнего из бандитов скрылся из вида, Ганн с облегчением вздохнул и залпом осушил стакан, на глазах его навернулись слезы, он глубоко задышал.
- Свадьба будет, - кивнул вслед ушедшим Орэ.
- Что?
- Свадьба, говорю. Гарик на дочке директора женится.
- Да ну?
- Вот тебе и ну. Сам слышал. Еще стаканчик?
Ганн кивнул.
2.
Пятеро мужчин в строгих черных костюмах, белых рубашках с галстуками, широкополых шляпах, не спеша, спустились по лестнице в бар, поскрипывая половицами, провожаемые любопытными взглядами Орэ и Ганна, вышли на крыльцо, спустились на пустынную залитую солнцем площадь и направились к зданию школы. Их, до блеска начищенные, сапоги мгновенно покрылись ровным слоем пыли, поэтому, войдя в тень школьного навеса и остановившись у массивных дверей, они, как по команде, вытащили белоснежные носовые платки и, стряхнув ими пыль с обуви, вошли в школу.
Их шаги гулко разносились по пустынному прохладному коридору, заглушая доносившееся из-за дверей классов гудение голосов, со стен на них смотрели портреты великих деятелей науки.
Около кабинета директора они остановились, и Босс тихо с уважением постучал в дверь.
- Войдите, - раздался густой бас директора Рихтера.
Банда гуськом вошла в кабинет и выстроилась напротив огромного дубового стола, за которым, откинувшись на резную спинку старинного кресла, возвышался Рихтер – высоченный мужчина лет пятидесяти, с длинной курчавой бородой, сверкающими из-под густых бровей глазами и неизменной трубкой в зубах.
- Добрый день, господа, чем могу быть полезен?
- Добрый день, господин директор, - за всех ответил Босс, - Простите, что отвлекаем вас от дел, но пришли обсудить очень важный вопрос.
- Прошу садиться.
Гости расположились на удобных мягких стульях для посетителей, расставленных вдоль высоких стеллажей с книгами, при этом у одного из бандитов из кармана выпал револьвер. Молодой человек густо покраснел, быстро поднял и спрятал оружие, расстроено шмыгнул носом, заметив строгий взгляд Босса. Рихтер сделал вид, что занялся своей трубкой и не заметил происшествия.
- Итак, господа, - наконец сказал директор, - я вас слушаю.
Босс поднялся со своего места и сделал шаг вперед.
- Господин директор, я и все члены моей …, нашей организации с большим уважением относимся к вам и тому большому, общественно важному делу, которому вы себя посвятили.
Рихтер улыбнулся и одобрительно кивнул.
- Поэтому, - продолжал Босс: - Мы бы не посмели занимать ваше время по пустякам. Мы все первоначально взвесили и обсудили, и вот мы пришли к вам просить руки вашей дочери.
- Как? – захохотал Рихтер. - Все вместе?
- Нет, - невозмутимо продолжал Босс, - этой чести добивается один из нас – наиболее достойный член нашей организации.
- Кто же это?
- Гарик.
Гарик смущенно поднялся и потупил глаза, разглядывая паркет, который сам настилал во время ремонта, после пожара в школе. Он был самым молодым в банде – стройный юноша с тонкими чертами лица и нежным взором.
- Что ж, господа, - задумчиво разглядывая Гарика, пробасил Рихтер, - прошу охарактеризовать мне данного кандидата. Прежде всего, на какие доходы собирается он содержать будущую, вернее, возможную семью?
- Мне понятно ваше беспокойство, господин директор, - торжественно продолжал Босс, - естественно, служба в нашей организации несовместима с высоким званием вашего зятя. Но пусть вас этот вопрос не беспокоит. Гарик имеет университетское образование, полученное в одном из лучших зарубежных университетов. Я тоже не принимаю на работу недостойных, - Босс с гордостью посмотрел на Рихтера. - Поэтому после…, после возможной свадьбы Гарик мог бы занять пост учителя в вашей школе.
- У него есть какие-нибудь рекомендации?
- Да, господин директор, - Босс подошел к столу и протянул Рихтеру несколько писем, - прошу ознакомиться, эти рекомендации даны ему с прежнего места службы, где он работал до вступления в нашу…, нашу организацию.
Поджав губы, Рихтер полистал письма и довольно хмыкнул.
- Что ж, рекомендации прекрасные. Но, господа, я человек современный и не хочу принимать решение, пусть это решение примет моя дочь сама.
Он нажал кнопку звонка.
В дверь заглянул одноглазый уборщик Фут.
- Пригласите мою дочь, - распорядился Рихтер.
- Слушаюсь, господин директор.
Через несколько минут на пороге появилась Молли.
Бандиты поднялись и поклонились. Увидев их, девушка вспыхнула и сделала невольный шаг назад, будто собиралась убежать.
- Вот, дочка, эти уважаемые господа пришли ко мне просить твоей руки. Питаешь ли ты к кому-нибудь из них достаточно серьезные чувства, чтобы….
- Да, - от волнения Молли даже не заметила, что перебила отца.
- Кто же твой избранник?
Девушка украдкой взглянула на Гарика и еще ниже опустила голову. Юноша хотел шагнуть к ней, но, заметив предостерегающий взгляд Босса, остался на месте.
- Он, - прошептала Молли.
- Что ж, дочка, ты можешь пока идти.
Девушка быстро выскочила в коридор.
Директор обратился к Боссу:
- Я считаю, что молодые люди могут быть свободны, а нам с вами необходимо обсудить список гостей и некоторые другие детали предстоящего мероприятия.
Бандиты поднялись, откланялись и чинно вышли в коридор. Здесь их степенность как рукой сняло, они шумно бросились поздравлять Гарика, который, насилу вырвавшись из объятий товарищей, убежал разыскивать Молли.
3.
Теперь, видимо, пришло время рассказать о третьем «ките» города – театре, а точнее о некоторых его обитателях, а еще точнее об одном обитателе, который, как выяснилось, имел самое непосредственное отношение к событиям тех дней. Я говорю о Мике – сыне режиссера нашего театра.
Мик был очень поздним и потому еще более желанным ребенком в семье режиссера и одной из наиболее талантливых актрис театра. Но матери не удалось долго наслаждаться счастьем – она умерла через неделю после появления малыша на свет, и вся, рассчитанная на двоих, любовь пожилого уже тогда Самуэля выплеснулась на малыша. Но судьба подготовила для отца еще один не менее жестокий удар – мальчик родился калекой. Бедному ребенку никогда не было суждено ходить, и он на всю жизнь оказался прикован к креслу на больших колесах с блестящими спицами, собранному всей дружной труппой театра.
Среди детей актеров у Мика не было ровесников, и, лишенный возможности участвовать в детских забавах за стенами театра, мальчик был обречен на одиночество.
Физический недостаток компенсировался у Мика рано проснувшимся талантом художника. Его картины были великолепны, декорации, которые он рисовал к спектаклям, вызывали бурю оваций благодарных зрителей. Слава о его оформительском таланте долетела до соседних островов. Оттуда стали приезжать заказчики из крупных театров и мюзик-холлов. Кроме декораций, как я уже сказал, Мик писал картины, но их он показывал лишь отцу и нескольким наиболее близким друзьям отца. Картины были прекрасны, но чего-то неуловимого не хватало в них, они были лишь плодом фантазии ребенка, лишенного возможности наблюдать жизнь более, чем позволяло небольшое окно его комнаты. Он черпал сюжеты своих полотен из общения с пропахшими нафталином истлевшими костюмами в театральной костюмерной.
Но сюжетам его картин суждено было измениться, и все это благодаря Молли.
Но давайте все по порядку.
Театр был расположен на окраине города в помещениях старинного замка, мощные стены которого когда-то были призваны отпугивать неприятеля, а теперь использовались как реклама острова для привлечения туристов. В хорошую погоду поросшие мхом камни двора замка, помнившие тяжелую поступь закованных в латы средневековых рыцарей, становились сценой под открытым небом, где зрители, сидевшие на мягких подстилках или скамейках, как бы становились участниками представления. В непогоду спектакли играли в огромном сумрачном зале с высокими сводами – бывшей трапезной. Сколь крепко и надежно не строили в старину, но время властно и над камнем, замок потихоньку осыпался, и статья городского бюджета на его ремонт росла из года в год.
В неизменной целости оставались лишь многочисленные подвалы и бесконечные запутанные подземные ходы замка, тянувшие к себе детей со всего города и даже окрестных селений. Зачитываясь Томом Сойером, они мечтали о приключениях, тайнах и кладах, не спя по ночам, разрабатывали грандиозные планы опаснейших походов, открытия новых закутков, покорения новых замковых глубин.
Этой возрастной болезнью переболели в свое время все поколения обитателей города, и нынешние родители, в очередной раз отправляясь на поиски заблудившихся детей и кляня нынешнее непоседливое поколение, в глубине души улыбались, вспоминая свои собственные приключения и страхи, связанные с сырыми и мрачными подземельями городского замка.
Помню, я как-то попал на официальный прием, устроенный в городской управе в честь приезда знаменитого деятеля. Там я, после окончания официальной части, разговаривал с Мэром и директором Рихтером, в разговоре я упомянул увлечение детей замком. Если бы вы видели, как эти два уважаемых, убеленных сединами, степенных человека начали возбужденно спорить о том, кто из них сорок лет назад первым спустился в нижний зал подземелья, и кто дольше выдержал находиться в темноте подвалов с погашенным факелом. Они даже забыли о приеме и начали спорить так громко, что привлекли общее внимание. Вскоре в спор включились почти все находившиеся в управе горожане.
Я прошу прошения, что отвлекся.
Однажды компания детей, в которой была и Молли, отправилась в очередной раз изучать подземное царство. Девочка отбилась от остальных, долго блуждала в темноте, перепачкав платье, ободрав коленки и локти, и уже отчаялась найти выход, как вдруг заметила светящуюся щелку над головой. Она ловко вскарабкалась по выступам в стене, откинула люк и очутилась в маленькой комнатке лицом к лицу с удивленным Миком, сидевшем в своем кресле у окна.
- Ты кто? – спросила девочка, стряхивая паутину с лица.
- Мик. А ты?
- Молли. А почему я тебя не знаю?
- Я никогда не гуляю…
- И зря, - тут она заметила колеса на кресле. - Что это?
- Каталка. Я не могу ходить.
- Никогда, никогда?
- Никогда.
- И у тебя нет друзей?
- Нет.
- Что ж ты делаешь?
- Читаю, рисую.
- Ладно. Я буду твоим другом, - щедро пообещала добрая девочка. - Что ты рисуешь?
- Вот, - он указал на противоположенную стену, к которой были прислонены его произведения.
- Так много?! И это все ты?
- Я.
- Молодец.
Она подошла и начала перебирать картины, внимательно их рассматривая.
- Здорово нарисовано! – сказала Молли. - Но что-то здесь не так. Что-то не похоже.
- Я же не знаю, как.
- Я тебе расскажу. Хочешь?
- Да.
И она начала свои рассказы. Она поведала Мику о детских играх, о походах в горы, об исследовании подземелий, о школе, о налетах банды, о городских жителях, о других островах, то, что она не знала, то она быстро придумывала, щедро фантазируя по ходу дела. Так завязалась их дружба, тянувшаяся долгие годы.
Не проходило и трех дней, чтобы девочка не забежала к Мику хотя бы на часок, а иногда засиживалась и целый день, рассказывая, что нового произошло в городе и в ее жизни, просматривала его новые картины, сюжеты которых становились все более современными и реалистичными. Молли искренне радовалась его успехам, весело смеялась над тем, с каким юмором Мик изображал горожан, пришедших в его жизнь из ее рассказов.
Раньше Мик каждую ночь бегал во сне или просто ходил по своей комнате, теперь в его снах стали появляться другие дети, с которыми он играл так, как говорила Молли.
Раньше все дни казались Мику одинаково длинными, теперь дни ожидания стали еще длиннее, а дни встреч с Молли, наоборот, пролетали как миг.
Вся жизнь разделилась для Мика на грусть ожидания т радость встреч.
Как-то старый Самуэль, проходя по коридору, услышал смех из комнаты сына. Замерев, он прислушался, никаких сомнений – смеялся Мик. Заглянув в приоткрытую дверь, режиссер увидел, что рядом с его сыном сидит белокурая девочка и что-то рассказывает ему. Это был наиболее счастливый день в жизни Самуэля, он никогда еще не видел такой радости в глазах своего ребенка.
Шли годы.
Мик поймал себя на том, что начал испытывать непонятный трепет при встречах с Молли. Он теперь ощущал неизвестное ранее волнение, когда она касалась его, но девушка ничего не замечала, она была по-прежнему весела и разговорчива, в то время как Мику все труднее и труднее становилось поддерживать с ней беспечные беседы.
Кроме того, он с волнением заметил перемены и в ней, они начали происходить после того, как она рассказала о пожаре в школе и о том, что бандиты помогали им с ремонтом. А в последние дни Мик сделал ужасное открытие – Молли начала исчезать с его картин.
Дело в том, что существовали полотна, которые он никому не показывал, пряча в укромной нише в углу своей комнаты. На этих картинах были изображены он и она – Мик и Молли. И вот сегодня, посмотрев на них, Мик увидел, что он изображен один, а от девушки остался смутный силуэт, который то проступал явственней, то совсем исчезал.
Ночью Мик не мог уснуть и только под утро впал в тяжелое забытье, в котором ему сразу же явилась Молли:
- Прости меня, Мик!
- За что?
- Прости. Я пришла к тебе с просьбой, - в голосе девушки звучали слезы.
- Я слушаю тебя.
- Я выхожу замуж.
Мик вздрогнул и опустил голову.
- Мик, ты мешаешь мне. Ты, не осознавая этого, не отпускаешь меня!
- Ты любишь его?
- О, да! Но, Мик, я не смогу быть счастливой, мое сердце разрывается! Отпусти меня!
Мик проснулся и встал.
Да, да, именно встал, не ощутив при этом никакой радости. Это просто был его долг, и он переборет все. Первые шаги были неуверенные, нетвердые, но, выйдя на свежий предрассветный воздух, он почувствовал себя лучше.
Выйдя за ворота замка, Мик собрал в поле огромный букет цветов и пошел в город. Он никогда не бывал здесь, но дорогу знал прекрасно из ее рассказов. Подойдя к школе, он обошел здание и, найдя открытое окно комнаты Молли, отодвинул занавеску и. положив рядом с рассыпанными по подушке волосами букет, ушел прочь.
4.
На следующее утро я зашел в бар гостиницы, у крыльца которой стоял лимузин банды, украшенный лентами и цветами. Орэ был за стойкой, о чем-то беседовал с Ганном. Я подошел к ним.
- Доброе утро.
- Доброе, - ответил Орэ. - Сегодня свадьба, слыхали?
- Да.
- И еще новость.
- Да?
- Калека Мик ушел из города.
- Не может быть!
- Точно. Старый Самуэль ушел тоже, искать сына.
По винтовой лестнице в бар спустились бандиты, как и накануне в строгих черных костюмах.
1989 год. Ленинград