Говорят, самый темный час перед рассветом
***
Надежда тихо напевала колыбельную, меряя комнату шагами. Шестимесячный сын то успокаивался на ее руках, то снова начинал плакать и выгибаться. Наконец, пухлая ручка перестала теребить ее волосы. Маленькое, теплое тело обмякло. Она осторожно положила ребенка в кроватку и укрыла одеяльцем. Часы показывали половину первого. Мужа до сих пор не было. Густая тьма заполняла пространство за окном. Казалось, беспокойство начинает выползать из всех щелей. Надежда пошла в душ. Дверь в ванную оставила открытой, чтобы услышать, если Данилка проснется. Долго стояла под струями горячей воды, смывая накопившуюся усталость. Вымыла голову, замотала полотенце тюрбаном. Снова посмотрела на часы: пять минут второго. Решила больше не ждать и легла в холодную постель.
Неизвестно, сколько удалось поспать, когда длинный звонок заставил подпрыгнуть на ноги. Она знала: это - он. Муж. Когда-то горячо любимый. Пошла открывать босиком в ночной рубашке. Колени предательски дрожали. Через мутную линзу глазка всегда трудно разглядеть, кто пришел. Не глядя, она догадалась - он абсолютно пьян. Тело Нади начало привычно трястись крупной дрожью. Страх сковал цепями по рукам и ногам. Она знала, что сейчас будет до мельчайших подробностей. Когда Лёша напивается, сценарий всегда одинаков. Вообще-то, оправдывалась она перед собой и знакомыми, он у нее хороший и добрый, но когда пьяный – просто зверь.
***
Этот кошмар вошел в ее жизнь незаметно, постепенно. Даже трудно сказать, когда это было впервые. Еще до рождения ребенка. Алексей всегда отличался крайней требовательностью к себе и другим, обостренным чувством справедливости. Надю сначала все устраивало: муж – глава семьи, хозяин в доме. Она покорялась с радостью. Но постепенно за цепью жизненных неурядиц его характер испортился. Подававший большие надежды в юности, к тридцати годам он так и остался никем. Имея неуживчивый характер, больше двух месяцев на одном месте работы он не задерживался. Поводов сорваться на жене становилось все больше. Однажды он дал ей пощечину, когда она очень поздно вернулась домой. Поплакала, но призналась себе, что заслужила. Он тогда долго просил прощения. Он уверял ее, что искренне хотел, чтобы у них с Надей была настоящая счастливая семья. Сам он рос с отчимом, который пил и часто избивал мать. Отчима он ненавидел, мать боготворил. Став подростком он часто вступался за нее. Но, хотя родительская семья и была отрицательным примером, постепенно и их с Надей отношения стали выстраиваться по такой же схеме.
***
Алексей стоит, прислонившись спиной к стене подъезда, курит, грязная куртка расстегнута, шапка съехала на макушку. Ждет. Потом начинает долбить в железную дверь и орать: «Открой! Открой, мать твою!». Она стоит тихо за дверью. И тоже ждет. Лёха несколько раз ударяет в дверь ногой, потом начинает давить кнопку звонка. Шум поднимается ужасный. «Сейчас Данил проснется и начнет плакать,– думает она. - Соседи, наверное, тоже слышат. Но что толку от них? Не выйдут. Не их проблемы. Даже милицию не вызовут» .
Выждав еще немного, она щелкает задвижкой замка и отступает назад. Сердце бьется, с шумом проталкивая напитанную ужасом кровь. Пьяный Лёха вваливается в дом весь грязный, костяшки правой кисти сбиты до крови, и падает мешком на пол. Не дышит с полминуты. Потом с хрипом и свистом глубоко втягивает в себя воздух и с ревом выдыхает кислый перегар. Бормоча ругательства, встает. Брови насуплены, глаза горят недобрым огнем, на губах кривая ухмылка: «Кто у тебя, сука? Признавайся!». «Лёша, ты что? С ума сошел? Тише. Данила разбудишь»,- шепчет она, а ноги трясутся так, что едва может стоять.
Она знает, что будет через секунду и это происходит. Муж поднимается, хватает ее за запястья, с силой заламывает руки и орет хриплым не своим голосом, разрывая сонную ночную тишину: «Кто-о?! Кто он?! Ты, ****ь, с кем путаешься?». Сейчас нельзя ничего говорить, лучше молчать и не шевелиться. Он с силой отшвыривает ее к стене и, резко повернувшись, несется вихрем по комнатам, заглядывая во все углы, за шторы, хлопает дверцами шкафа. Потом разражается недобрым мехом и садится на пол: «Дура ты, дура!». Его глаза сверлят пространство по сторонам. Он кому-то ухмыляется, подает какие-то знаки. Она стоит холодная, как статуя, и тихо молится. Сопротивляться происходящему ей даже не приходит в голову. Очень боится, что проснется и испугается Данилка.
Воспользовавшись тем, что он затих на какое-то время, Надя скользнула в ванную и заперла дверь. Может, повезет, и он против обыкновения заснет пораньше. Через некоторое время она слышит громкий храп. Осторожно Надя выходит из своего убежища. Домашний деспот растянулся на полу рядом с дверью туалета. Тихо переступает она через его ногу. Еще шаг и она будет в детской. Но внезапно проснувшись, он хватает ее за лодыжку, и она шлепается с криком на пол. Он разражается неестественным, демоническим хохотом. Надя пытается вырваться, но муж во много раз сильнее, подтягивает за ногу к себе и хватает за горло. Она смотрит в его лицо и не узнает. Вместо глаз мутные стекла. «Лешенька, миленький, это же я, отпусти меня, пожалуйста, мне больно»,- плачет она, но не вырывается, иначе, знает, он сожмет горло сильнее. Услышал. Что-то мелькнуло тенью в глазах, ставших опять родными. «Надюшка, ты чего? Испугалась, дурочка? Я же люблю тебя. Больше жизни люблю. Тебя и Данила. Я же каждую каплю крови за вас отдам.» Слезы катятся по его лицу, вытекают из носа. Она осторожно высвобождается из его клешней, растирая помятую шею. «Давай спать. Уже поздно. Завтра вставать рано. Я устала».
Он шаткой походкой идет по коридору в спальню, скрежещет зубами, ищет выключатель на стене, ударяет по ней кулаком, со злостью срывает мешающую ему веревку с бельем. Мокрые ползунки и пеленки мягко падают на пол.
Она на цыпочках идет в детскую и ложится. Сердце колотится. Живот и глотку сводят спазмы. Прикинуться ветошью, стать невидимой. Может, забудет о ее существовании, может, не тронет больше сегодня. Она знает, как может бесконечно тянуться время.
Проходит пятнадцать минут. Дверь отворяется, он быстрыми шагами подходит к кровати, сдергивает одеяло и рывком скидывает ее на пол: «Ты что думаешь, я так все и оставлю?!». Она вжимает голову в плечи. «Все. Разбудит ребенка». Но Данил почему-то не реагирует на крик отца и продолжает безмятежно спать. Она покорно встает с пола и идет на кухню, чтоб только увести из детской папашу-монстра. Он догоняет, хватает ее сзади за волосы и швыряет на пол. Это провокация. Надо молчать, не плакать и не сопротивляться. Она встает и аккуратно садится на край табурета.
Тогда он решает уничтожить ее морально: «Ты - ничтожество! Ты понимаешь, что ты никто?! Ты - балласт! Я тащу тебя на своей шее уже пять лет. У меня нет больше терпения. Ты понимаешь, что я так больше не могу? Я не железный. Ты у меня вот где,- он с силой ударяет себя ребром ладони по кадыку. Все кончилось терпение! Проваливай!!! Вали отсюда я сказал!». Он хватает ее за руку и тащит к выходу. Она упирается и задыхается от слез: «Данилка! Сынок! …Что же дальше? Что делать?», - проносится в голове.
«Лёша, прекрати, отпусти меня! Ладно-ладно. Я уйду. Дай мне вещи собрать».
«Вещи??! Какие тебе, сука, вещи нужны?» - он выбрасывает ее босую на лестничную площадку и с грохотом захлопывает железную дверь.
Тут просыпается Данил и начинает истошно, визгливо кричать в своей кроватке. Надя холодной, мокрой ладонью отчаянно колотит по листовому железу. Дверь открывается. Лёха хмуро глядит на жену: «Чего уставилась? Иди сына корми».
Дрожа от стыда перед соседями, которые наверняка все слышат в своих квартирах, Надя берет на руки этот бесценный свой теплый комочек и прижимает к груди. Молока совсем мало. Малыш долго и недовольно тянет по капле. Ее пока не трогают, ребенок с ней, тело к телу. Усталая, она почти сразу засыпает.
Через минут сорок немного протрезвевший муж заходит в комнату и тихо просит положить ребенка в кровать. «Пошли, поговорим». Она подчиняется.
Приходят на кухню. Он наливает крепкий чай себе и ей, садится, закуривает и начинает долго объяснять, как сильно он ее любит, что весь смысл его жизни – это Данил. Что она, Надька-ведьма, приколдовала его. Надя слегка ухмыляется. Что ему трудно одному тащить воз семейной жизни. Странно, она думала того, что она стирает, готовит, убирает, гладит, следит за ребенком, ходит за продуктами, вкалывает на даче, выслушивает его монологи и делит с ним постель достаточно. Он жалуется, что она его не понимает и не любит (ближе к истине). Надя молчит, не возражает. Главное, не злить его сейчас. Она вспоминает удар по печени (это очень больно!) и растирает запястья, на которых выступили синевато-багровые пятна.
Он продолжает давить на психику: «Ну, что ты можешь? Да ни черта! Ни на что не способна. Я пять лет тянул тебя, пока ты в институте училась. Ты же пустое место без меня. Маленькое ничтожество»,- он участливо погладил ее по голове. «Я и терплю тебя только из-за Данила,-продолжает он.-А зачем мне это? За что? Вали к своей мамочке!». Тут гнев начинает закипать в ее от природы смирной душе, но она продолжает молча слушать.
Супруг не останавливается: «Только не думай, что сможешь забрать Данила. Сына трогать не смей. Вырастет, я ему объясню, что у него за мамаша была».
Это уже слишком даже для нее. Ярость взрывает грудную клетку. Даже мышь, загнанная в угол начнет кусаться. Надя испускает нечеловеческий вопль, пытаясь дать ему пощечину, но он уворачивается и ловит ее запястье. «Данила? Данила тебе?..Ты..Ты понимаешь…Ты хочешь Данила у меня..?»- она задыхается, хватает воздух, как рыба, и подбирает слова что бы выразить, как его ненавидит и презирает, но слышит из своей глотки только нечленораздельные вопли и шипение, бросается на него, как кошка.
Данил снова плачет. Родители ринулись наперегонки в детскую. Лёха оттолкнул жену и схватил ребенка на руки. Алкоголь пропитал его мозг так, что он еле держится на ногах. Надя страшно боится, что он упадет и уронит малыша. У него на руках ребенок заходится криком. Надя требует отдать ей сына. Он же сквозь рев Данила вопит, что это - его ребенок (ну хоть Это не оспаривается) и он сам сможет его успокоить, яростно трясет младенца. Пару раз он чуть не задел хрупкой головкой о стену. Мать истошно кричит, но вырывать ребенка боится, чтоб чего-нибудь не повредить. Наконец, он отдает ей сына. С ребенком на руках она в истерике кричит мужу, как ненавидит и презирает его. Данилка плачет все громче. Надя качает его, рыдает сама, сует в рот соску, которую малыш не берет. Занявшись ребенком, она не видит, что Лёхины глаза наливаются кровью.
Как в замедленной съемке она замечает, что муж поднимает кулак, как этот кулак, размером с детскую голову летит в ее лицо. Но в эту секунду случилось странное: внутри у нее стало очень тихо и спокойно, снизошел мир, словно кто-то невидимый заслонил ее. Или шепотом пообещал, что все будет хорошо. Наверное, такое могли почувствовать мученики перед смертью, знавшие, что за ними нет вины, и страдания их ведут в вечный рай. «Господи, да он не ведает, что творит»- мелькнуло в голове. В мгновение она увидела всю эту картину со стороны. Она не почувствовала ни страха, ни боли, когда кулак некогда близкого человека разбил ее губу. Только солоноватый, металлический вкус крови во рту. Она испугалась только за ребенка, которого прижимала к себе. За гранью страдания наступает равнодушие, и она ждала второго удара.
Но все прекратилось. Он ухмыляется, стоя против нее. Играет желваками. И, размазав пальцем кровь по ее обезображенному лицу от губы до уха, уходит, шатаясь, в другую комнату.
Надя села на кровать и разрыдалась. Данилка притих и смотрит на мать удивленными детскими глазенками. Губа очень быстро распухла и начала болеть, соленые слезы разъедают ссадину, капают на Данила и на пол.
Это был предел ее сил. Дальше Некуда! Это гадко, гадко. Но она знала, что это еще не конец «спектакля». Еще будет «секс».
Он подойдет к ней, битой, обессиленной, охрипшей, будет просить прощения, осыпать поцелуями безразличное тело, потащит в спальню…
В ее мозгу успокоительно пульсировала мысль : «Я убъю его. Я его обязательно убъю».
***
Через два часа она наконец-то сидела одна на кухне, с отвращением вспоминая мерзости, которые ей пришлось выделывать в постели, лишь бы этот урод отстал от нее.
Опустошенная и чистая после тщательно принятого душа, она сидела, опустив лицо на сложенные на столе руки. Рядом лежал хорошо наточенный мужем кухонный нож. А за ее спиной стояли невидимые двое:
НЕКТО В ЧЕРНОМ: Она моя. Сейчас возьмет со стола нож, пойдет и перережет ему спящему горло. Или покончит с собой. Или то и другое вместе. Этаж девятый. Внизу асфальт. Вполне возможно и Данила с собой возьмет. Моя, сто процентов!
НЕКТО В БЕЛОМ: Не спеши. Ее рука не поднимется на убийство. Да, ты довел ее до черты. Но это не значит, что она выберет нож. Во-первых, она шептала молитву, значит, хоть немного верит в Бога. А во-вторых, она слаба и труслива. Побоится, что не сможет одним движением прикончить его, побоится суда, крови. А еще для нее очень важен ребенок. Ни убить его, ни бросить она не сможет. И, в-третьих, она хочет жить.
НЕКТО В ЧЕРНОМ: Возможно, ты прав. Некоторые не совершают греха из трусости. Думаешь, поревет и оставит все, как есть? А что? Ей на самом деле это нравится! Мне кажется, она не симулировала сейчас оргазм. Она же извращенка. Мазохистка. Ее возбуждает, когда он сжимает ей горло. Типичный случай асфиксиофилии. Конечно, она не признается в этом даже себе, но в чем еще причина, что она до сих пор с ним? Не в христианском же терпении. Она даже в церковь не ходит.
НЕКТО В БЕЛОМ: Это ничего не значит. То, что ты говоришь – мерзость и клевета. Она на пути к Вере и Богу. И действительно умеет любить и прощать, раз безропотно прошла через все твои козни. И посмотри, как трогательна ее любовь к сыну.
НЕКТО В ЧЕРНОМ: Ха! Она строит из себя трепетную мамашу, а сама, когда ребенок подолгу кричит, с трудом сдерживается, чтоб не придушить его подушкой.
НЕКТО В БЕЛОМ: Но ты же сам подбиваешь ее на это! И мужа ее ты в чудовище превратил. Это ты уверил его в своей правоте.
НЕКТО В ЧЕРНОМ: Ну, я. Но впустил-то он меня в свою душу сам. Твоя подопечная мышь и то больше сопротивляется моему влиянию. Вон и ножик в сторону отложила. Эх, жаль, не состоится сегодня трагическая развязка.
Надя сняла с полки икону Казанской Божьей Матери и поставила перед собой. Она сидела и спрашивала у нее, что может быть хуже того, что с ней происходит? Как вообще она докатилась до такой жизни? Ведь раньше все было по-другому. Они счастливы были когда-то. По любви поженились. Он же добрый был, очень работящий. Но как-то все не складывалось. Алексею постоянно не везло с работой. Он начал срываться на ней. А в чем ее вина? Что позволяла с собой такое обращение? Она всегда надеялась, что его агрессия не повторится, искала ей объяснение. Она всегда верила его утренним обещаниям и прощала. Потому, что утром мы не такие, как ночью. И он становился утром трезвым и нежным, и она утром была другая, новая. Но сегодня, когда она увидела этот кошмар со стороны, что-то надломилось в ней. Словно в груди у нее огромная сквозная рана от артиллерийского снаряда. И она с ужасом поняла, что так будет всегда, пока однажды он не убьет ее. А сегодня она устрашилась мысли, что сама может реально стать убийцей. Вот так запросто взять нож, зайти в комнату и с наслаждением резануть от уха до уха, с возбуждением смотреть на фонтан теплой, липкой крови. А потом без сожаления уйти.
«Пресвятая Богородица, ты - Матерь Божья, я тоже мать. Ты Сына родила. Я тоже в муках своего рожала. Кто там у вас на небе, лучше тебя поймет меня? У кого мне еще просить помощи?.. Покрой меня своим омофором(не знаю что это, но слово хорошее)… Пречистая, Пренепорочная, избави мя от кровей, спаси меня от себя самой, - Надя шептала слова из молитв в перемешку с собственными. Собственных слов выразить то, что накопилось в душе, не хватало. Надя отыскала на книжной полке молитвослов:
«Свет невечерний рождшая, душу мою ослепшую просвети.. Молю, Дево, душевное смущение и печали моея бурю разорити; Ты бо, Богоневестная, начальника тишины Христа родила еси…Исцели, Пречистая, моя многонедужныя струпы, яже в души; прожени враги, иже присно борются со мною…Тока слез моих не отвратися. Яже от всякого лица всяку слезу отъемшаго Христа рождшая. …Радости мое сердце исполни…О, Владычице Царице Небесная! Ты мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь. Покрый Твоим ходатайством моя прегрешения, защити мене от враг видимых и невидимых…Радуйся, Благодатная…»
Она молилась долго и жарко, и Тишина была ей ответом. Тишина обнимала за плечи и целовала в темя. И постепенно пустота внутри заполнялась светлой радостью, как наполняется пустой глиняный кувшин живительной водой родника.
С прошлого раза у Нади были собраны необходимые вещи, приготовлены документы и немного денег. Она сложила все в большую спортивную сумку, быстро оделась, разбудила и собрала ребенка. Светало, когда она бросила последний взгляд на разгром в квартире и на своего теперь бывшего мужа. Четкого плана, куда идти и что делать, у нее не было, но уверенность, что с прошлой жизнью покончено навсегда, наполняла мышцы Наденьки невиданной силой. Легко подхватив сумку и малыша, она шагала по пустынной еще улице в сторону автобусной остановки.