Болезнь

 
Она поселилась с нами третьей – наглой, непрошенной гостьей. Болезнь. Легла между нами на подушке – холодная, безжизненная – и смотрела бездушными, бледно-голубыми, водянистыми глазами. Я ощущала её болью – и она кивала: «Да, это я», морща в усмешке белые губы. Муж бодро говорил, что мы меня вылечим, и всё будет хорошо. Я слушала, глядя ему в лицо, с готовностью верить – она пронизывала цепенящим взглядом и повторяла чуть слышным эхом: «Хорош-ш-о-о…», запрокидывая белую длинноволосую голову в беззвучном смехе. И я понимала, что хорошо уже не будет никогда.
Ночью ледяной глыбой она лежала рядом на кровати и смотрела. Я отворачивалась. Она заглядывала с другой стороны: белая, равнодушная, неотступная.
Она вломилась в мой реал - расставила холодной рукой обстоятельства по своему усмотрению. Она пролезла в мои сны – вымела ледяным дыханием смех, вытравила радость. В голове – бело, чисто, скупо, как в больничной палате. Я просыпаюсь от боли – «Да, это – я», - улыбается в темноте белыми губами.
Ночью я с ней один на один. Схватываю её шею, сжимаю изо всех сил – её шея холодная и крепкая, как железо. Мои пальцы скользят, мышцы слабеют. Она широко открывает рот, судорожно захватывает воздух – захлёбывается… Нет! Хохочет. Я откидываюсь на спину, реву от злости и бессилия. Она с тупым удивлением наблюдает мои слёзы.
Уколы! Больно вонзающиеся острия шприцов... Я морщилась и терпела, а она улыбалась: «От этого я не уйду».
Я молюсь. Я прошу Бога избавить меня от неё. Она леденит дыханием затылок: «И даже это тебе не поможет».
Я выхожу на улицу и надеваю тёмные очки: мне кажется, она смотрит из моих глаз своими холодными зрачками. Я прячу её от окружающих.
Она летит рядом со мной в маршрутке. Водитель обгоняет её на изгибе Днепрогэса. Я топлю её в синеве Днепра, посылаю к кричащим чайкам, валю на верхушки затопленных порогов – она подсаживается к соседу. И улыбается. Тихо-тихо.
Я иду в больницу, с каждым шагом чувствуя боль. Она идёт рядом, цокая ледяными пятками, юродиво подмигивая, прихрамывая и кривляя мой неуверенный, болезненный шаг.
Она похожа на молодящуюся старуху: морщины разглажены пластикой, пигментные пятна заштрихованы, неестественно полные губы растянуты в кокетливо наклеенной улыбке – но от всего веет смертью. Скоро её глазницы провалятся, губы стухнут, обнажая зубы и дёсна, с переносицы слезет кожа, сгниют хрящи – вместо носа останется зияющая дыра.
Болезнь предтеча Смерти. Она бы с радостью надела балахон и взяла бы в руки косу, но собирать жатву душ – не её парафия. Она предупреждает, что человек – на краю, что скоро ему вручат повестку… Я просматриваю свою жизнь: мне она кажется счастливой, а непрошенная, навязчивая подруга ласково подмигивает: «Смотри, у того жизнь – ещё счастливее. Сколько ты ещё не испытала, сколько шансов ты упустила, лохушка!»
Я взбираюсь на 3 этаж больницы. Она прячется за ширмой кабинета – на ближайшие полчаса.
Меня засовывают в большую чёрную трубу. Там темно и тесно – как в могиле. Через несколько минут получаю результат: предварительный диагноз не подтверждён.
Я танцую. Я целую окружающих. Я пью шампанское. Я захлёбываюсь радостью.
Я захожу в комнату.
 Она лежит, подогнув ноги, свернувшись калачиком. Дерзко поблёскивает водянистыми белками глаз – готова к последней драке.
- Пшла вон, с*к*! – её инеистое тело тает под шипящей здоровьем слюной.
Я разваливаюсь на кровати. Широко и свободно. Свободной – от боли и страха.