Она, совершенно отрешённая, а точнее – с головой погружённая в невесёлые мысли, сидела на своём обычном месте во втором ряду и не замечала, что рядом с ней, против обыкновения, кресла пустовали, не чувствовала косых взглядов, не слышала шушуканий.
Расширенное заседание городской Думы началось не по регламенту: возле трибуны колыхалось тучное тело одного из депутатов, ещё с прежних – советских – времён законсервировавшегося в непыльном и доходном номенклатурном кресле. Господин тряс развёрнутой газетой и праведно-возмущённым фальцетом вещал. Лишь услышав своё имя-отчество, она очнулась от раздумий и тут же увидела и с ужасом узнала презрительный взгляд и приоткрытый рот. Крупным планом на страничке той газетёнки красовался её портрет в кошмарном ракурсе, а под ним жирно чернел заголовок: "Козлы!"
– Вы должны извиниться перед коллегами, которых оскорбили на прошлом заседании, – обратился к ней председательствующий.
Ах, вот в чём дело! Вчера депутаты – почти сплошь мужчины, вопреки её стараниям и несмотря на её эмоциональное выступление, всё же проголосовали за бюджет, в котором культуре и образованию отводились "объедки с царского стола" – и те в урезанном виде. После заседания, выходя из зала расстроенная и раздавленная, она бросила в сердцах неожиданно даже для самой себя: "Коз-з-злы!"
Было шумно, и вряд ли кто-то мог услышать, но папарацци не дремали. И вот уже сегодня этот возглас отчаяния и её злое лицо – в газете.
Она уверенно прошла к трибуне. Привычным движением поправила непослушный локон, близоруко сощурившись, всмотрелась в зал и спокойно произнесла:
– Господа, кто считает, что именно его я вчера назвала козлом, поднимите, пожалуйста, руки. Я подойду к каждому персонально и публично извинюсь за доставленную неприятность.
И воцарилась гробовая тишина. Будто это не зал заседаний гордумы, а обычный школьный кабинет с замершими в тревожном ожидании учениками, кого же сейчас учитель вызовет к доске. Пискнуло кресло под тучным номенклатурщиком. Через минуту в задних рядах, где обычно размещались гости и пресса, кто-то прыснул, затем – второй, третий...
Так и не дождавшись ни одной оскорблённой руки, она оглянулась на председательствующего, как бы виновато пожала плечами и поцокала каблучками к своему месту – серьёзная и невозмутимая, будто снова не замечала творящегося вокруг. А зал сотрясался от неудержимого хохота, словно от "продолжительных аплодисментов, переходящих в овации", как писали газеты ещё в не столь давние времена.