Набоков В. Хемингуэй Э. Европейский экспресс

 

Актуальные проблемы  теории и методологии науки о языке  Международная научно-практическая конференция  4-5 декабря 2006г. СПб ЛГУ им А. С. Пушкина,2007-200с.  стр
104-108

ISBN 5-8290-06-04-9 (978-5-8290-0604-4)


Европейский экспресс Э. Хемингуэя и В. Набокова как символ времени 
( Статья написана совместно с аспиранткой Гусевой С. Н. и полное название её- Европейский экспресс как символ субъективного времени в художественном континууме Э. Хемингуэя и В. Набокова)


 Два произведения американских писателей - «А сапагу fог опе» и «Сопсlusive Evidence» - пересекаются как по содержанию, так и по символике в одной довольно значимой для того и другого точке евро¬пейского пространства - движущемся поезде. Героиня Э.Хемингуэя Тhе American lady с попутчиками, семейной парой американцев, едет из Палермо через Канны, Марсель и Авиньон в Париж, прибывая через пригороды (Раris тоwns) на вокзал Gаге dе Lions. С тщательно¬стью Э.Хемингуэй описывает интерьер купе (the соmраrtment, window-blind, glass, three beds, washroom, blue light) ТИПЫ вагонов (геstaurant-cars, brown wooden sleeping-сагs, cars with seats on their roofs), пространство железной дороги, лежащее за окнами движущегося по¬езда (tracks, tram - сагs, а truck, fortifications, switch-yards ).



 Параллельно с развитием действия и диалогом пассажиров купе развертываются картинки нехитрого пейзажа за окном – а long red house, cutting rocks, sea, harbour, dusty trees, oiled roads, flat fields, factory smoke, chimneys, fire in a farmhouse) и т. д. Героиня не спит ночью, ожидая крушения (а wreck), и оно происходит, но с другими людьми и другим поездом. На станциях ощущается обстановка тревожности, ожидания событий (солдаты - негры на перроне в Авиньоне, пасса¬жиры, покупающие газеты с парижскими новостями, скопление поез¬дов и вагонов вблизи Парижа, сбои в расписании движения, пожар в степи). И, наконец, финал рассказа - вопреки безобидной болтовне пассажиров о канарейке, парижской моде и платьях, о мужьях и ме¬довом месяце - дочь американской леди тоскует в одиночестве в Америке, молодая супружеская пара намеревается разводиться в Париже, поезда стоят, горит дом фермера, тлеют останки потерпев¬шего крушение поезда.


 Небольшой по объему рассказ Хемингуэя вместил в себя огром¬ную информацию о психологическом состоянии героев, их прошлом, настоящем и будущем, а также о внешнем мире, через который дви¬жется поезд, от пейзажных зарисовок до изображения атмосферы ожидания какого - то негативного события. Абстрактное мышление писателя создало так называемую «континуитивность»- непрерыв¬ную совокупность пространства, движения и времени, при которой субъективные посылки автора, созданные его воображением или па¬мятью (канарейка, платья и модистки Парижа, крушение поезда, ме¬довый месяц в Виви. развод в Париже и др.), опираются на объективные, неизбежные детали реальности (железнодорожные станции, время в пути, вокзал, сам поезд - европейский экспресс, следующий из Италии во Францию).


 Экспресс Хемингуэя, везущий американцев из Италии в Париж, идет быстро (the train was rapid) и завершает свой путь на Лионском вокзале. Пассажиры оказываются в «другом» мире, со своими пред¬стоящими заботами и делами. Плавная жизнь поезда, ограниченная стенами и стеклами литерного купе (a lit compartment), прерывается вдруг, переходит через «скачок» в конкретное «другое» состояние, с другим пространством, временем и движением.


 Европейский экспресс В В. Набокова несколько другой. Он появляется уже на первых страницах «Других Берегов» («Сопсlusive Evidence») как детское воспоминание о 1903 годе в пространстве между Парижем и Ривьерой, как сожаление «о давно несуществующем тяжелозвонном train de luxe, вагоны которого окрашены «по низу в кофейный цвет, а по верху - в сливочный». Глазами четырехлетнего мальчика вглядывается В. Набоков в «горсть далеких алмазных ог¬ней, которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а за¬тем как бы соскользнули в бархатный карман».


       Через несколько страниц образ поезда вновь появляется, сопро¬вождаемый тем же чувством детского восторга; «Древесным дымом отдающий детский восторг возвращения на родину («Ездили мы на разные воды... но никогда не оставались так долго - целый год - за границей...»). Более двадцати раз в дальнейшем повествовании по¬является поезд в воспоминаниях В. Набокова, называемый по - рус¬ски Норд - экспрессом с карими (в другом месте - коричневыми) вагонами, по-английски – the long international sleeping car (сравним с Хемингуэем - Ьгоwn wooden sleeping cars). Международный экс¬пресс был предметом детского воображения и детских игр В. Набокова (неудачный рисунок гувернера - мистера Куммингса - «а locomotive looked as if it had been acquired second-hand for the Trans-Siberian line after it had done duty at Promontary Point, in the sixties…», как и игрушечный паровозик, упавший набок и продолжавший работать бодро жужжащими колеси¬ками). Всякий приезд гостей и родственников Набоковых в имение под Вырой к югу от Петербурга сопровождался впечатлениями от же¬лезной дороги (встреча Маdemoiselle на станции Сиверская - желтый вагон, сумеречная глушь небольшой станции в глубине гиперборей¬ской страны.. - , встреча и прощание в дачном поезде с Тамарой - «She turned on the steps to look back at me before descending into the jasminscented , cricket, mad dusk of a small station.»
 Глава седьмая «Других берегов», пожалуй, более, чем другие на¬сыщена информацией о международном экспрессе, так отчетливо врезавшемся в память В. Набокова с детских лет, пришедшихся на начало века, до зрелости в 50-е годы. По - видимому, это изобрете¬ние человечества имело значительный успех и в Европе, и в России.


Память писателя сохранила двухаршинную модель коричневого спального вагона (оак - Ьгоwn international sleeping car), выкрашенно¬го под дуб, с медной надписью над окнами. Для маленького Володи вагоны поезда, модель которого была выставлена в агентстве на Невском, были символом детского счастья, ты - и машинист, и пас¬сажир, за окном - цветные огни, пролетающие станции, блестящие рельсы и туннели. Волшебным было и внутренне убранство купе -«the еmbossed leather linen of the compartment walls, polished panels, inset mirrors, tulip-shaped lamps, ..frosted glass..».


Разительно противоположны были вагоны и поезда новой, совет¬ской России, вызывавшей у Набокова чувство брезгливости - «изящ¬ные, устланные бобриком, лаково - зеркальные, полные воспоминаний детства, страстно любимые мною Норд - экспресс и Ориент - экспресс были заменены гнусно - грязными полами и сигар¬ной вонью укачливых и громких шнельцугов или вялым уютом русских казенных выгонов, с какими - то половыми вместо кондукторов – the filthy floors and stale cigar smoke of swaying and pitching Schnelzugs («половые» и «кондуктора» в английском тексте опущены).


В главе двенадцатой (раздел 3) Набоков едва сдерживает раз¬дражение по поводу атмосферы российского поезда 1916 года - «ва¬гон первого класса был жарко истоплен, лампы были целы, в коридоре стояла и барабанила по стеклу актриса. Где - то в сере¬дине России настроение испортилось: в поезд набились какие - то солдаты, несколько солдат влезли на крышу вагона и пытались употребить вентилятор нашего отделения в виде уборной (аs a toilet)». В другом месте Набоков не скрывает своего раздражения по поводу новой России, представляемой поездами: «шофер Цыга¬нов... не задумался проехать от самого Петербурга на буфере, по всему пространству ледяной и звериной России» (on buffers and in freight cars , through the immense, frosty and savage expanse of Russia…» .


Совершенно очевидно, что Набоков, уже будучи в возрасте 54 лет, когда он писал свои мемуары, остался верен своим детским впе¬чатлениям - «европейский экспресс» всегда был для него «страстно любимым», обожаемым, возбуждающим в душе и ребенка, и взрослого романтику приключений, атмосферу курортной, красивой, беззаботной жизни, наполненной яркими огнями, причудливыми тенями и светом ночных фонарей: «Только ночью оправдывалось вполне волшебное название «» «Боже мой, как гладко снимался с места мой волшебный Норд - экспресс» !


Завораживающие названия окружали Monsieur-a Nabokoff-a, когда он следовал маршрутом евро¬пейских экспрессов (Норд - экспресс и Зюйд - экспресс) - Ваs1е, Вегlin, Suisse, Ваvaria, France, Раris, Тоur Еiffel, Ноtе1 du Ра1аce, Ривье¬ра, Биарриц… Эстетствующий русский, европеец, а затем - и америка¬нец В. В. Набоков тщательно «живописует» узкие голубые коридоры вагонов, нарядные столики в широкооконном вагоне - ресторане, белые конусы сложенных салфеток, аквамариновые бутылки минераль¬ной воды, швейцарский шоколад, запах и зыбь «глазчатого» бульона в толстогубых чашках.»


Американка Э. Хемингуэя тоже едет в европейском экспрессе, но как отличаются ее (вернее, автора) ощущения от быстрого движе¬ния поезда ! Она выходит на перрон, покупает минеральную воду, завтракает в вагоне - ресторане и умывается в отдельном туалете своего купе. Однако автор напряженно всматривается в жизнь за ок¬ном вагона - это и солдаты - негры, и пожар в степи, и соседние по¬езда и вагоны, и афиши на стенах домов - все говорит о жизни за пределами этого вагона, о тревожном ожидании перемен. Нет той брезгливости к другому миру, той зацикленности на собственных ощущениях и зрительных образах, характерных для эстетствующего потомка баронессы Марии Фон Корф.


Автор «Канарейки для дочери» лично участвовал в событиях на¬чала века в Италии, Испании, много работал как военный журналист в Европе и в Америке, Набоков же покинул «звериную», «вонючую» Россию еще будучи юношей и оставался до конца дней русским европейцем или же американцем, так и не признавшим идеи пролетарской России, оставивший в своей памяти впечатления от заснеженного и дикого пространства Выры. названного им Раradise lost (Потерянный рай), от детского паровозика и вагонов, похожих на кофейно - сливочное мороженое, от группы русских солдат 1916 года, использующих вентилятор комфортабельного вагона в качестве отхожего места...


Сын Набокова Дмитрий, находясь с отцом и матерью в Сен - Назере в 1940 году, держит в ручках уже не паровоз, а пароходик. И в реальной жизни пароход «Шамплен» принял на свой борт европейцев Набоковых, чтобы увезти их в Америку. И вновь, как в детстве, Набоков восторгается: «...среди хаоса косых и прямых углов... вырастают из-за белья великолепные трубы парохода, несомненные и неотъемлемые, вроде того, как на загадочных картинках, где все нарочно спутано, однажды увиденное не может быть возвращено в хаос никогда. »

Итак, все, что случилось в России и Европе в первой половине ушедшего века, для Набокова, аристократа, ученого, писателя, «русскорожденного» (Russia- born), всё - хаос. Время прошло, оно окрашено яркими тенями детских впечатлений и никогда не может возвратиться. Россия двадцатого века чужда Набокову, он её не знает. Потому, наверное, будет справедливо, вслед за Британской энциклопедией, считать этого человека известным «американским писателем» и, возможно, попытаться в дальнейшем найти признаки «национальной идеи» в его ностальгических воспоминаниях и подтвердить его собственную характеристику памяти: «Память была настроена на один лад - музыкально недоговоренный, русский, а навязывался ей другой лад, английский и обстоятельный».