Это знакомо каждому художнику: хотелось сделать лучше и лучше, и...
Но здесь о другом.
Однажды мне стало интересно, как устроено это самое высокое художественное элитное творчество.
Все говорят: высокое искусство! Смотрят на картины, сосредоточенно, оценивают!
Знатоки высокого искусства!
Я помню, когда нас, детей-школьников, водили в музей, мы – дети – сосредоточенно разглядывали картины, вздыхали, вполголоса говорили: замечательно, великолепно, великие произведения!
Сам я стоял, ничего не понимая, и удивлялся, что они там такое видят?!
Своих-то товарищей я знал, балбесов, поэтому и удивлялся, чего они там такое особенное видят! Высокое искусство! Ничего, наверное, они там такого, как и я, не видели, обезьяний рефлекс работал.
Можно, конечно, отличить, даже не умея петь, в песне фальшивую ноту. В каждом из нас – гармония, этот необыкновенный универсальный "слух" – чувство гармонии, инстинкт истины.
Но можно ли действительно по-настоящему оценить высокое достижение, восторгаться шедевром, если ты сам никогда такого сделать и не пробовал.
Попробуйте. Возьмите кисточку, нарисуйте Солнышко!
Я с детства думал, что не умею рисовать.
В школе перед нами ставили яблоко или молоток и предлагали нарисовать.
А у меня не получалось.
Даже линию правильно провести не мог.
Поэтому я думал, что рисовать не умею.
Вот Петров, например, художник, а я нет.
Будучи уже взрослым, я увидел картины неожиданные, буйные, без обязательных правильных линий, в многослойном густом цвете, не такие, какие мне показывали, а для меня интересные.
Вот как, оказывается, можно!
И я бы так смог! И выясняется, эти картины тоже обладали высокой художественной ценностью!
Когда узнаешь, что то, что ты можешь делать, является ценностью, тебе и хочется это делать, хочется работать! Успех открывает веру в себя.
Это было первое откровение.
За второе я благодарен другу, художнику Рахману, который сказал, что рисовать – это кайф.
Этого про творчество я никогда не слышал и не читал, что творчество – это кайф.
Обычно говорят: муки творчества. Говорят, что творчество – труд.
И отпугивают от поиска свободы.
Это отголоски психологии удержания рабов.
Кайф!
Сам он рисовал, взад-вперед ходя по комнате и напевая.
И вот тогда, когда я сам начал рисовать, мне стала открываться, как говорится, суть вещей.
Суть истины открывается, как оказалось, через осознание усилий, необходимых для ее достижения. Осмысленный труд, это и есть кайф.
Тогда и видно достижение.
Мучаясь и радуясь над картиной, работая то в одном настроении, то в другом и наблюдая, как влияют на картину эти настроения, и краски, и величина холста, и все на свете, я уже мог теперь понять, что все на свете не случайно. Что за каждой счастливой неповторимостью мазка стоит целиком вся жизнь; и состояние здоровья, и сомнения, и вера в правоту своих идей, и вера в себя.
Теперь уже я мог понять, что шедевр получается не умелым смешением красок, а концентрацией всех человеческих сил, победой духа!
Произведения хорошие, говорят, понятные. Про кого-то, бывает, говорят, что это – в стиле Пикассо, Шагала или Ван Гога…
Я доволен, когда про меня говорят, что я – это я… У меня свое лицо.
А молоток я и сейчас рисовать не умею. Ну да бог с ним, с молотком.
Но вначале, когда я только начинал рисовать, в те самые первые дни, я уже открыл три вещи, которые нужны, чтобы создать произведение.
Хотя мой друг художник Рахман сказал, что этих открытий будет еще миллион и что в живописи каждый раз открываешь что-то новое, эти три вещи мне открылись сразу.
Первое: в каждой картине, хотя бы в одной ее точке, должно быть то, что наполняет ее прелестью загадки.
Тогда тебе открывается в ней все, как в сказке.
Второе: для этого в точке должны быть собраны все цвета, разбросанные на холсте. Как в горсти земли содержится почти вся таблица элементов Менделеева.
И третье…
Это – тот самый смысл.
Художник, конечно, это не тот, кто пишет картины, а тот, кто языком картины выражает смысл.
Абстракционисты, модернисты, авангардисты...
Одним движением мазка можно выразить характер. Но кому-то нужно больше точек, чтобы увидеть связи, нужен реализм, а кому-то и… фотография.
Мне не нравятся абстракционисты, модернисты, авангардисты. Это поиск, стадия эксперимента, попытка взятия высоты.
Художник – это тот, кто, взбираясь через абстрактные вершины, возвращается через эти высоты к земле, к жизни.
Из восточной философии: кто не испытал сатори (просветления), для того речка есть речка, горы есть горы, лес есть лес.
Кто приближается к сатори, для того речка – не речка, горы – не горы, лес – не лес.
А кто испытал сатори, для него, пробужденного, горы – опять есть горы, речка есть речка, лес есть лес.
Самая большая высота – это жизнь. Это и в поэзии. Как сказал поэт: от экспериментов Пастернака – к Пушкинской ясности.
Вот, про эту ясность.
Рисовал я бешено. Каждую ночь до шести утра. С полным посвящением, так сказать. Поэтому с первой попытки сделал картину – непохожую.
(Это не для критиков, критики найдут в этом любителя, но она – непохожая.) Не было у меня школы. Одна только страсть. Да опыт жизни. И философия бесценности живого.
И так вдохновился! Вошел в работу!
Для меня – не умеющего – картина за картиной!
Весь в краске!
Кофе пил? Да!
Не досыпал? Хронически.
Перекуривал? Да!
К друзьям потом пошел? Пошел!
Пиво пил? Уже несколько дней.
Сидели с другом, министром, говорили, что культуры народов должны быть в Центре представлены!
Как все цвета на холсте.
Это и есть политика Центра и периферии.
А в чем же еще политика?
Тогда и Центр будет уважать регионы, и регионы будут уважать Центр.
Друг, случайно что ли, стакан сверху хлебом накрыл.
И я сижу, и смотрю на этот стакан, накрытый сверху хлебом.
Вот, думаю, и смысл для большой картины: один большой граненый стакан, на весь холст, накрытый хлебом.
– Я тебе подарю эту картину! – сказал я потом другу.
И всю ночь, опять, до шести утра рисовал.
Стал переделывать уже почти законченную картину. Светло-желтую со светло-красным.
Пустыня была красивая, зной ветров. Шедевр был.
И пошли на холсте в этом пьяном угаре краски синие на черном, стакан никак не получается, хлеб ржаной не получается, все зелено-болотное, сам я весь в краске болотной.
А в шесть утра, когда спать лег, давление, наверное, поднялось.
Глаза закрыл – а передо мною холст.
И как подумаю о чем-то, картины мгновенно меняются, и все так гармонично, шедевры мгновенно создаются!
Вот пятно зеленое, а на нем черная правильная тень, именно как надо, или, вдруг, угол синий, а на нем – еще синее темный такой провис, и хлеб возник не так, как старался, а именно как надо – как натурально ржаной, а стакан под ним – не так, как рисовал, а как надо – углом!
И так до утра: все рисуется, каждое мгновение все меняется! Мозг кипит. Как бы открылось сразу, как надо рисовать! Как будто барьер перешагнул!
Теперь – художник!
А жутко-то как! Никак не уснуть! Мозг кипит!
Вспоминал потом. Анализировал.
Все не случайно.
Было в жизни три необыкновенных подобных случая.
Как-то долго-долго на машинке печатал, несколько дней и ночей подряд, а потом, как о чем подумаешь, так будто печатаешь: отстукиваются мысли в голове как буковки на ленте. Навязчивость такая от истощения.
Или в другой раз.
Был в гостях у пограничников. Устроили мне рыбалку.
Целый день под солнцем рыбу удили. Сидишь себе, смотришь на поплавочек…
Поплавочек тихо-тихо на воде стоит, покачивается.
Долго, долго. А потом вдруг тук-тук... Вверх-вниз и под воду. Потом опять стоит и тук-тук, и резко под воду… И под водой вдруг тянет… Дергай! Только успевай!
Ночью растянулся, утомленный, в плащ-палатке и, только глаза закрыл, вздохнул – поплавок перед глазами.
Обрадовался. Приятный образ, можно спокойно заснуть.
А поплавок вдруг – тук-тук. Потом опять – тук-тук. И – дергаешь!
И так до утра!
А вот и третий поразительный случай. Однажды, когда летел на рассвете утомленный, в самолете вдруг шум моторов переменился и музыку слышать стал, как из радио, такую красивую! Оркестр. Как подумаю о чем-то – она плавно меняется, такая гармоничная! Потом вдруг шум двигателей опять переменился, и божественная музыка из головы исчезла... А в детстве меня из музыкальной школы выгнали из-за отсутствия слуха! Гармония, стало быть, внутри каждого из нас.
И в этот раз то же самое, как в самолете, когда я услышал музыку, как на рыбалке с поплавком, как после печатания на машинке… Только теперь в голове навязчивы были не музыка или поплавок или мысли как буквы печатные. В этот раз в голове после интенсивной работы с красками были картины. Да какие!
Видимо, гармония в нас живет одна, но сила включения этой гармонии, таланта нашего универсального, полностью зависит от того, чем мы с интересом заняты. У музыканта гармония в музыке. У шахматиста – в шахматах. У живописца – в живописи.
Только мера всё же нужна! Нельзя так себя насиловать.
Три дня умирал после этого творческого и пивного угара. Никак в себя прийти не мог.
В комнату с картинами входить не мог. Напряжение и депрессия.
Запах красок страх ада вызывает.
Но, слава Богу, наконец, возродился.
Отоспался, водой отпился.
Весна жизни!
Может, потому и пьют, несчастные, чтобы так разбиться на смерть и ожить! Как смена времен года!
Может, душа требует прожить так за одну жизнь миллион маленьких жизней: через миллион смертей и возрождений.
Как в стихах моего друга Абдуллы: "Жизнь разбилась на тысячу жизнишек..."
Потом дошло: не тебе одному такая обманчивая мысль в голову приходит, что именно тебя, как творца-мученика, Бог-творец пожалеет!
Каждому так кажется, что именно его минует.
Дуринушка!
Как же он тебя пожалеет, если он тебя живого сотворил, а ты дикарь и варвар по отношению к себе, сам себя разрушаешь? Перепутал творчество с разрушением, с обыкновенной примитивной перегрузкой! По дикости своей.
Культуры мало. Культура – это забота о живом. Вот!
Подошел к своей картине с хлебом на стакане. Жуть какая-то прошибает, не картина – ад! Как из преисподней! Ясно стало: чудо прекрасное с больной душой не сотворить.
Ни одно психическое нарушение не остается без материальных следов.
И тоска, тоска по испорченной картине!
Были знойные ветры! Какая раньше была картина!
Как теперь тот шедевр повторить?!
Краски на холсте толстым слоем – грязные, стакан и хлеб – зелено-болотные, сам я, как вспомнил – так вздрогнул, – весь в краске болотной.
А теперь голова-то ясная! Но куда этот ад вчерашний деть? Взглянуть страшно. Забирает.
Не прикасаться к аду! Взять быстрее новый чистый холст, потому что жутко?
Невозможно подойти. Страшно.
Или, набраться мужества и – поверху!
Мне еще раньше говорил Рахман, что когда творческой поисковой фактуры на холсте больше – картина богаче.
Как и сама жизнь.
Я же хочу быть художником! Надо доделать!
И взял я кистью по этому зелено-болотному и размешал это зелено-болотное по всему холсту!
Затер все зелено-болотным. Вдруг этот же самый зелено-болотный цвет елочки выстроил, а между ними, этим же цветом, но более светлым, – обозначил кружочек.
Образовалась точка, которая окрасила все вокруг загадкой сказки.
Потому что она хоть и светлая, но, в ней – все цвета, что на холсте, как в горсте земли почти вся таблица элементов Менделеева. Солнышко!
И появилась ясность! Жизнь. Смысл!
Берегите жизнь.
Культура, оказывается, – это способ достижения истины без саморазрушения.