Владимир СОЛОВЬЕВ «ДВА ШЕДЕВРА О БРОДСКОМ: Три еврея. Post mortem». – М.: РИПОЛ классик, 2007. – 816 с. Тираж 5000 экз.
Эту книгу я взял по ошибке – думал, что автором является уважаемый мной тележурналист. Но это был не Владимир Рудольфович, а Владимир Исаакович – автор «Записок скорпиона», «Плачущего человека» и еще полутора десятка подобных книг. В предисловии он себя позиционирует, прежде всего, как литературного критика, а потом уже «кандидат наук, член Союза писателей, Всероссийского театрального общества и проч.».
Эта книга – ярчайший пример пустословия. Главная линия, на которую нанизаны словесные выделения автора, – соперничество двух поэтов: Иосифа Бродского и Александра Кушнера.
Уже на первых страницах начинаешь понимать, что автор обладает очень специфическим складом ума, который позволяет ему писать:
«Эмма Бовари – это я!
И Анна Каренина – тоже.
Не знаю, прыгал ли Лев Николаевич под паровоз, но то, что он раскидывал ноги перед Вронским, будучи в то же время им и ревнуя к нему (все-таки не он!), - несомненно». Характеристика Натальи Гончаровой (жены А.С. Пушкина) предельно лаконична – «слаба на передок».
Сразу становится ясно, что главной целью автора является эпатаж и скандал вокруг своего имени.
Автор с гордостью рассказывает о сплоченном сообществе друзей в зимнем Доме творчества в Комарове. Они спаяны личным и идейным единством. В этот круг редко кого и редко когда приглашают. Соседи (писатели-побратимы), тайно завидуют и почитают за честь, если его когда-либо пригласят на вечерние посиделки. Но единство это мнимое, общность – фиктивная. Все уже надоели друг другу и втайне друг другу завидуют – тот получил квартиру, а этот еще нет; у того вот-вот выходит книжка, а у этого отложили. Зависть и злоба за фасадом тесной дружбы и взаимной любви. Некий клубок друзей-приятелей…
Говоря о своих знакомых, Соловьев убежден – лишенные государством прочих своих «мужских» прав, они все свои силы бросили на секс, надеясь хоть тут утвердить пошатнувшееся свое мужское достоинство, а заодно и самолюбие.
Судить об этом можно по той характеристике, которую автор дает Лидии Яковлевне Гинзбург – «старая толстая еврейка, когда-то красивая, сейчас – бесформенная, до сих пор страстная лесбиянка, и ее любовные конфликты с домработницей – сюжет для небольшого рассказа». Вместе с тем – именно она была подпольным вождем литературного Ленинграда в середине 70-х годов прошлого столетия. Самые теплые слова в ее адрес: «мелкий бес крупных габаритов».
И эта женщина берет под свое покровительство молодого поэта Александра Кушнера. А вот молодой Иосиф Бродский этим окололитературным «бомондом» был отвергнут. Отвергнут из-за несговорчивости, неуступчивости, бескомпромиссности. К тому же были в нем независимость, высокомерие и ораторский гипноз, необходимые, чтобы увлечь слушателя. Тут автор сравнивает Бродского с теми евреями, которые сводили с ума толпы солдат, матросов, крестьян, рабочих на революционных митингах, заряжая слушателей прожектерским своим пафосом и утопическими проектами.
Владимир Исаакович пишет, что если бы не он, то Кушнер (которого Вл. Соловьев именует не иначе как «Сашей») на всесоюзную арену так быстро бы не вышел.
В другом месте Владимир Исаакович рассказывает о своих контактах с сотрудниками КГБ. Здесь он исходит из своего глубокого убеждения, что спокойнее иметь дело с государством, – безопаснее, чем с народом: «народ бы давно нас, интеллигентов, растерзал, остались бы одни рожки да ножки, народу нашему не впервые уничтожать свою интеллектуальную элиту, а наше полицейское государство – своеобразный заслон, наша защита и спасает нас от народного самосуда, присваивая себе прерогативу расправ и погромов, регулируя и смягчая наше уничтожение…»
Вот автор и встал, вместе со своим тогдашним другом - Сашей Кушнером, на сторону государства. Потом Кушнер укрепился в своей позиции, а Соловьев стал от нее уклоняться. Друзья расходятся всё дальше. Соловьев с удовольствием цитирует Бориса Слуцкого, который говорил: «Зачем нам ваш Скушнер, когда у нас уже есть Давид Самойлов».
Тут возникает очередной парадокс в авторских рассуждениях. Он уверяет своих читателей, что русские виноваты во всех бедах, которые принесла с собой советская власть в Россию.
Даже русский язык (родной для автора) вызывает его гневную филиппику: «Язык – родина? Язык – связь? Панацея, надежда, утешение в слезах? А что мне позволено на нем говорить? С чем он меня связывает – с бесправием, с рабством, с раболепием? Язык – не связь, но узы, оковы, кандалы. Я ненавижу этот язык – если что-нибудь на нем можно произнести, то только украдкой, втихаря, шепотом, когда не слышен собственный голос. Либо – мат: последнее наше прибежище и убежище. Хотя скоро и этого будет нельзя, ничего нельзя – язык стал моделью нашего сознания и нашего общежития. Если мы лжем ежедневно, то и он весь изолгался. Если мы ходим на деловые свидания в КГБ, то и он вместе с нами. Как и мы, он застыл в немом величии, скрывая под ним малодушие и безволие. Он стал ханжей и трусом, как и все мы. Он хлебнул нашей общей несвободы и перестал быть свободным. Это и есть отпадение от языка, отлучение от истории, онемение, атрофия, смерть».
Тут меня удивляет только то, что во всех перегибах советской власти обвиняют русских. Ведь ни для кого не является секретом национальный состав руководителей Октябрьского переворота и первого правительства. Да и марксистскую теорию отнюдь не русский разрабатывал. И в самое кровавое время ЧК и НКВД возглавляли Дзержинский и Ягода. Так почему же обвинения звучат в сторону русских, а самыми обиженными опять являются диссиденты, удобно устраивающиеся далеко за рубежами России?
Вот писатель и политолог Владимир Исаакович Соловьев (ныне живущий в Нью-Йорке) раздает свои беспощадные оценки творчеству Кушнера и Бродского.
А для меня всё равно остаются дороги ранние стихи А. Кушнера и множество стихов Иосифа Бродского. Какими бы неудобными (и не всегда порядочными) людьми они бы ни могли показаться своим соседям и «друзьям», но их безусловный талант и неординарное творчество перевешивает. Сам Владимир Исаакович планку не преодолел, хоть и установил ее предельно низко. Теперь он грозится опубликовать книгу с броским названием «Жидовская исповедь», где декларирует своё чувство гордости тем, что он принадлежит к еврейской нации. Под словом «жид» автор понимает любого человека, бегущего к свободе (по западному образцу, разумеется). Ощущение «жида» - как оскорбленного, униженного, затравленного. Слово «жид» тут менее всего этническая характеристика. И тут же авторское заявление, что «жид звучит куда более гордо, чем человек». Жидовство, как свободный выбор. Если хотите, избранность.
И это – слова самого писателя.
Вообще-то, гордится своей национальностью крайне глупо. Тут нет никакой твоей личной заслуги, в том, что ты родился чукчей, англичанином, турком, арабом, евреем, негром или русским. Вспышки национальной гордости являются своеобразной реакцией на унижение твоего народа. Так немцы, после проигрыша в Первой мировой войне, очень легко купились на пропаганду нацизма – уж очень она льстила народу Германии. И сейчас в России множатся всякие группы славянофилов, родолюбов, поклонников Сварога, Велеса, Семаргла и Мокоши (о реальном культе которых остались очень короткие и недостоверные сведения). Только странно получается, – когда звучит критика России и русских – это воспринимается достаточно спокойно. Но стоит прозвучать хоть намеку на критический анализ любых воззрений, связанных с евреями, так сразу такому оратору приходится «массу постороннего кала скушать» (Салтыков-Щедрин).
Ну нельзя же любое слово критики, любую попытку разобраться в происходящем, сразу же клеймить юдофобством и антисемитизмом.
Думающий человек сумеет самостоятельно оценить подобные игры на национальных чувствах, а тем, кто полагается на чужое авторитетное мнение, бесполезно приводить любые аргументы – у них уже есть собственная железобетонная точка зрения.
И их с неё не столкнуть.