Александр ГЕРАСИМОВ
ЦИММЕР
1
Лидочку Циммер индейка-судьба обделила со всех сторон. Красавица народная – ноги от зубов, глаза, как два ореховых озера, брови собольи – Лидочка была вынуждена существовать за шкафом, разделяющим единственную комнату, принадлежавшую семье Циммеров на две неравные части – большую, где каким-то непостижимым образом умудрялись помещаться бабушка, Цецилия Ароновна, мать семейства, Мира Борисовна, младшая сестренка Лорка да старая рыжая такса Мальвина, – и малюсенькую с одним окном, Лидочкину. По утрам «общая комната» просыпалась ни свет, ни заря. В 7 часов допотопный «зисовский» будильник глухо, но громко молотил по ржавому звонку. Бабка тяжело поднимала рыхлое старое тело с двух оружейных, наполненных всякой семейной дрянью ящиков, служивших ей кроватью, и, «кляня свою судьбу», тащилась на микроскопическую кухню ставить: себе в медной джезве кофе, внучке овсянку, матери-дочери парафиновые бигуди в подгоревшей алюминиевой кастрюльке. Лидочка ненавидела эти наполненные утробными стонами просыпающейся Лорки, оглушительным звяканьем о стакан единственной в доме чайной ложки, шарканьем бабкиных тапок, срывающимся на свист скулением Мальвины, хлопаньем дверей и прочими утренними шумами, часы. Наконец, после обычных Лидочкиных заверений, что первой пары не будет (смотри, Лидия – тебе жить! Не забудь с собакой погулять!), Мира Борисовна с болтающейся на шарфике Лоркой удалялась в садик, после чего отправлялась на бессмысленное и беспощадное восьмичасовое сидение в КБ, бабка, кряхтя, успокаивалась на своем «арсенале», и Лидочка еще с полчаса могла поворочаться на продавленной посередине узенькой кушетке.
2
Хочешь, не хочешь, а подниматься надо. Лидочке нужно еще малюсенькое мгновение на борьбу с собой, затем – головокружительный прыжок с точным попаданием в тапки и… Лидия Циммер! Победительница конкурса МИСС ВСЕЛЕННАЯ! Не надо оваций! Пошла умывацца! Три капли воды в глазки, поход к холодильнику, где, по рецепту «Cosmo-girl», в морозилке – кусочек замороженного чая. Вместо умывания – обтирание льдом, жемчужные зубки – хозяйственным мылом. Противно, зато реально чистит и отбеливает, не то, что все эти «Colgate»’ы палёные. Вся французская косметика нынче производится в Польше вьетнамскими гастарбайтерами. А они знаете какие? Написают в чан с CHANEL №5 и сидят довольные, щурятся. Даже магазины tax-free от подделки не застрахованы.
После водных процедур десять минут – растяжечка. Затем, три четверти часа на боевую раскраску – это святое. Верная рука – друг индейца. Колготочки «Golden Lady», 80 den, имитация кружевного чулка, целые – результат бережного отношения к вещам. Поверх них – коротко оторванные от старых застиранных джинсов, практически ничего не скрывающие шортики. Далее – высокие, до колен кедики «Converse» на рыбьем меху. В завершение на не прикрывающую недавно пирсингованный пупок маечку-топик от фальшивого Гальяно – коротенькая шубка из стриженной и задутой под шиншиллу цигейки, последний взгляд в зеркало в прихожей – и вперед! На волю! В пампасы!
3
Пампасы – интуристовская гостиница «Иртыш», временное прибежище специалистов-консультантов английской автомобильной кампании «Giant», носатых торговцев вечно живой мимозой и ситцевыми гвоздиками, командированных из центра и датских водителей-дальнобойщиков, волею судеб по пути в Китай оказавшихся вдали от беспечной страны желчного сказочника Андерсена, недальновидно расковырявшего атомное ядро Нильса Бора и черноватого кинематографиста Ларса фон Триера. Лидочка сунула швейцару дяде Грише «проходную» десятку и устроилась в холле за разрисованным орхидеями столиком.
Лидочка Циммер не была валютной проституткой. Она спала с постояльцами «Иртыша» в поисках простого девичьего счастья. А проще выражаясь, хотела хоть как-нибудь вырваться из костлявых лап своей незавидной судьбы, а для этого – окрутить простого датского паренька-дальнобойщика и выскочить за него замуж. С этой же целью в валютном баре «Иртыша» околачивалось примерно с десяток таких же, как она, бедолаг, раскрашенных на манер заслуженного индейца восточной германии Гойко Митича - особ неопределенного возраста, а порой и пола. Девушки пользовались косметикой, изготовленной из подручного материала предприимчивыми темными личностями. Покупалась эта «химия и жизнь» из-под полы в районе железнодорожного вокзала у замотанных поверх цветного тряпья крест накрест серыми оренбургскими пуховыми платками цыганок. «Тени-помада, девочки! Тени-помада! Тени-помада!» Пудра и тени представляли собой перетертый с каплей постного масла цветной школьный мел, упакованный в круглые коробочки с завлекательными надписями «Lancоme» и «Nina Richi», тушь для ресниц приготовлялась из туалетного, пополам с сапожной ваксой, мыла. От такого макияжа постоянно чесалось лицо, щипало глаза, нежная девичья кожа сохла и покрывалась мелкими аллергическими прыщиками. Но, чего только не сделаешь ради неземной красоты. Morituri te solutant!*
***
От нечего делать Лидочка начала шариковой ручкой обводить изображенные на столе экзотические цветки. Это высокоинтеллектуальное занятие провоцировало усиленную работу головного мозга. Лидочка стала вспоминать своего отца, подмосковного армянина Саркиса Арутюняна. Когда Лидочку отдавали в первый класс, перед родителями встала нелегкая дилемма: под какой фамилией дитя будет записано в школьном журнале. Хрен, конечно, редьки не слаще, а только фамилию Циммер можно с небольшой натяжкой выдать за немецкую, на том и порешили. От отца Лидочка унаследовала с легкой горбинкой нос, густые, сходящиеся к переносице брови и чудного темно-янтарного оттенка глаза. Все остальное, слава Богу, досталось девочке по материнской линии. Выросший на чужой земле, лишенный корней армянин Саркис Арутюнович был низкорослым жизнерадостным толстячком, обаятельным говоруном в компании, робким и подкаблучником в семье. Служил он врачом-рентгенологом в военном госпитале и носил на плечах пухлые, как и он сам, майорские звезды. Свою красавицу Мирочку армянин любил до самозабвения, доходящего порой до несвойственного кавказцам женообожания…
***
Ноэль Гонсалес был кубинцем, но жил в Дании. Работал, как и многие датские дальнобойщики, на одного хозяина, толстого Кнуда Эресунна. Разговаривал по-русски прекрасно, почти без акцента – учился в СССР. Когда узнал, что Лидочка хочет вырваться из Союза, одобрил – сказал, после «любви» набивая рот дармовыми ромовыми булочками, которые по какому-то непонятному гостиничному обыкновению всегда лежали в блюде на журнальном столике посреди номера: «Правильно! Нечего тут делать. Что тебя здесь ждет? – и, дожевывая белую патоку, мутной ледяной шапкой венчавшую ром-бабу, сам отвечал: «Ничего путного. Сопьешься, постареешь раньше времени. Только в Данию тебе ехать не стоит – налоги задушат. Езжай-ка ты лучше на Кубу. На Кубе хорошо – лето круглый год, рыбы, фруктов – завались! Государство о людях заботится». Латинянин рассуждал, как крепкий белорусский мужичок – сказывались шесть лет проведенные в Минском политехническом институте. Сам Гонсалес на родину не стремился, должно быть, драконовские налоговые уложения Дании были ему слаще бананов и сахарного тростника Острова Свободы. Заготовленную заранее, перетянутую аптечной резиночкой пачечку долларов мелкого достоинства он клал на краешек журнального стола только после того, как получал свою порцию дежурно-холодных Лидочкиных ласк. Женихом Ноэль был незавидным, и держался на всякий случай, или, как выражалась соратница Лидочки Ленка Евстигнеева, «до кучи».
***
Лидочка посмотрела в окно. На синем, свободном от грязного снега асфальте дикий круглый воробей маленьким желтым клювиком ожесточено долбил старую каплю от белой краски, пролитой когда-то разметчиками гостиничной автостоянки. С улиц пропали снегири. Желтогрудые простушки синицы, по старой памяти о вкусных мороженых кусочках сала, каждую зиму волшебным образом выраставших на ветках заледеневших кустов персидской сирени, еще прилетали в ставший неприветливым и как будто в одночасье постаревший город. А толстый упитанный важный господин в розовой манишке, завсегдатай букваря снегирь, исчез, будто бы его и не было…
***
В холл преувеличенно бодрым шагом вошел местный оперативник Леша. В его обязанности входила «работа с молодежью», а значит и с Лидочкой. Он приветливо махнул девушке тоненькой папкой и озабоченно побежал по прозрачной лестнице на второй этаж, в кабинет начальника 1-го отдела, старого и противного кашлюна Егора Кузьмича Рындина, геморрой всех «работающих» в гостинице девушек.
***
На улице продолжалась нехитрая жизнь. Молоденький мальчуган-разнорабочий в драном ватном пиджаке поверх синего халата по неверной стремянке подобрался к черному стволу высокой старой березы и стал громадным гвоздем прибивать к нему фанерку с рисунком стрелы, какая обычно, в знак любовного томления, пронзает татуированное символическое сердце на плечах не в меру страстных и глупых мужчин. Немая амурова стрелка указывала на что-то невидимо важное в глубине гостиничного двора. «Вот бы к тебе, дураку, приколотить что-нибудь таким страшным гвоздем – небось, не понравится», - подумала Лидочка. Она представила, что рабочий стоит в позе распятого Спасителя, а два других таких же, как он молодых паренька прилаживают к нему плакат с изображением высоколобого мужчины в мышином костюме и с такой же серой книжечкой в решительным жестом вытянутой руке - «Храните деньги в сберегательном банке!»…
***
-Нет, ты мне скажи! – Лидочка вздрогнула и вышла из оцепенения, - Какого лешего он ко мне вяжется? – оперативник Леша подошел, как всегда, неслышно и, присев на край столика и изящно отставив холеный мизинчик, помешивал ложечкой ароматную кофейную пенку в круглой фарфоровой чашке. – Я ему говорю, мол, не могу я за всеми ними (вами, то есть) уследить. Ведь верно? А он мне - ты, говорит, командирован помощником партии, комсомолом, на идеологическую передовую, так что будь любезен успевать и соответствовать. Вчера подружка твоя, Ленка-Пидораска, обула Кнута на триста бачков. Вытащила из «колбасы»* и думала, он не заметит. А там все сосчитано. Он эту штуку на выплаты шоферам приготовил. Полетит теперь твоя Леночка сама колбаской по Малой Спасской и до самой Мордовии, пожалуй, что долетит. Это тебе не воробьям фиги показывать, а нарушение правил валютных операций, статья 118 УК. Правильно я говорю?
Лидочка машинально кивнула, как бы соглашаясь, и посмотрела на ухоженные руки оперативника. Ни для кого, кроме, может быть, его патрона, не было секрета в неравнодушном отношении Леши к гостиничным «девушкам». И это притом, что он, как и всякий член ордена Щита и Меча, вел «правильный» образ жизни – имел жену и, несмотря на молодость, одного или, кажется, двух детей.
***
Между тем, во дворе ватный молодец справился с работой и стал слезать со стремянки. Спускаясь, он засмотрелся на витринное стекло гостиницы, за которым сидела Лидочка и, неловко поставив ногу на ступеньку, съехал сначала на асфальт, а, потом, не удержав равновесия, нелепо взмахивая руками, попятился назад и со всей дури рухнул в как будто нарочно оказавшуюся на его пути огромную лужу. Finita la comedia!
***
От нарочитой комичности происшествия Лидочка расхохоталась.
- Не вижу ничего смешного, - заметил оперативник, - Более того, загремит твоя подруженька по полной программе, если, конечно, ты не того-этого… ну ты понимаешь…
***
…Леша вдруг закинул голову, шумно прерывисто задышал, дернулся и свалился с Лидочки, как мешок с картошкой.
- Ну…ты… дорогая…как… молния – аж в глазах черно!.. Лидочка…
Она чуть не разревелась. Школьный шут Гришка Мельников, весельчак и бонвиван, любил, завидя ее, «цитировать Горького»:
Над седой равниной моря
Ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
Гордо реет… Лида Циммер…
Черной молнии подобна!
Лидочка отвернулась к окну, зажала между коленок казенное одеяло и, чтобы не расплакаться, зашептала по-португальски: ушшь-замушшь-невтерпёшшь…
А расслабившийся Лёша всё повторял: Лидочка, Лидочка, Лидия…
***
Вообще-то Лидочке не очень нравилось ее имя. Что за Лидия? Кислятина какая-то. Ну а то, что ее всяк норовил звать уменьшительно-ласкательно, ее и совсем раздражало. Но так уж повелось. С детства. Саркис Арутюнович, окончив Военно-Медицинскую Академию, распределился в Молдавию, вследствие чего был большой любитель ординарных десертных вин. Поэтому, вопреки желанию жены и тещи назвать ребенка каким-нибудь завуалировано-еврейским, вроде Марии или там Ребекки, нарек дочку звучным, как ему тогда казалось, именем любимой его сердцу виноградной лозы. Имечко и действительно того, попахивало гагаузскими винными погребами. Не чая души в малышке отец называл ее только Лидочкой, или Брюковкой. Второе прозвище с годами износилось и пропало, а Лидочкой ее называли все, кому не лень.
***
- Слушай, - говорил опер, крутя в пальцах ее локон, - давай поженимся. Нет, я кроме шуток. У меня с Ольгой давно все в прошлом. Честное слово. Мы полово уже почти два года не живем.
Они лежали на широкой кровати спецномера, нарочно для «оперативных» целей снимаемого «конторой». Вообще-то сердобольная Лидочка отрабатывала фол Ленки Евстигнеевой. Лёша шантажировал мягкосердечную девушку, заранее зная, что ради подруги она пойдет на всё…
***
А что же Саркис Арутюнович, спросите вы? И с чего бы это семья военного врача, офицера-рентгенолога оказалась в таком, мягко говоря, стесненном положении? А произошло вот что – маленький армянин вдруг, ни с того ни с сего, занялся поиском своих корней. Приходя с работы, настраивал радиоприемник на Ереван и часами просиживал, прислонившись ухом к динамику. Стал захаживать в армянскую церковь на Покровах, ставил там тоненькие желтые свечки в насыпанный в специальные корытца песок и неловко крестился. Вдохнул, так сказать, «опиума для народа». Произошел антагонизм христианина и коммуниста. В результате тронулся умом. Зашел в финчасть госпиталя и стал настаивать на том, что ему не доплатили за последний месяц двадцать семь тысяч рублей семьдесят восемь копеек золотом. Казначей успокоил его, сказав, что немедленно во всем разберется и виновные в недоразумении будут примерно наказаны. Приказал секретарше подать Саркису Арутюновичу сладкого чаю покрепче, а сам из соседнего помещения вызвал санитаров, и те препроводили беднягу в психиатрическое отделение. Сначала лечил его завотделением госпиталя подполковник Аверченко. Последствия лечения были печальными. Бедолага скоро превратился в «овоща», стал ходить под себя и пускать пузыри. Мира Борисовна пыталась бороться с недугом горячо любимого мужа всеми доступными ей средствами. Но болезнь прогрессировала, и скоро Саркис Арутюнович скончался от правостороннего инсульта. Отпевали его в той самой армянской церковке, в которую он зачастил, было, перед грустной развязкой. Со служебной жилплощади семью несчастного военврача вежливо, но твердо «попросили», предоставив крохотную комнатку с микроскопической кухней в семейном общежитии рабочих завода «Красный Молот».
4
Эта история могла бы иметь трагический конец. Но всё обошлось. Из Лидочкиных стараний выйти замуж за иностранного водителя автопоезда ничего путного не вышло. Но зато оперативник Лёша развелся с женой и взял Лидочку за себя. Из ставшего непопулярным и безденежным «комитета» он перешел работать в дорожную полицию, получил майора, изленился, обзавелся изрядным пивным брюшком и поигрывает в «автоматах» – понемногу и никогда не зарываясь. Еще в нем обнаружилась творческая жилка – он раскрашивает темперой крошечных оловянных солдатиков и отдает их в магазин «Военной Книги», что приносит небольшой приварок к и без того приличному заработку дорожного полицейского. Некоторое количество средств уходит в алименты, но это пустяки по сравнению с действительным положением дел на его финансовом фронте.
Итак, Лидочка, собрав свой нехитрый скарб, переехала из-за шкафа в Лешину «распашонку». Подряд несколько раз они пытались завести деток, но дело заканчивалось неизменным выкидышем. Лидочка обмякла, занялась общественной работой, стала депутатом законодательного собрания, и ее даже выбрали заместителем председателя какого-то там комитета по надзору то ли за беспризорными детьми, то ли за памятниками архитектуры.
Вот, собственно, и всё.
Стр.3 Ave Caesar, morituri te solutant (лат.) – Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя! (Обращение римских гладиаторов к императору перед боем).
Стр.5 Свернутые в тугую толстую трубку, перехваченные резинкой доллары, или другая валюта.