«Эроса нынче узнал я: жесток он. Как видно, недаром
Львиным вспоен молоком и воспитан он в чащах дремучих;
Пламенем жжет он меня и до мозга костей пробирает».
(Феокрит)
Марфа два дня приходила в себя после визита брата. Георгий, конечно, узнал, что императорский сын остановил свой выбор на Кассии, но она «дерзко ответила» на его вопрос, и потому он взял в невесты другую. Протоспафарий впал в дикий гнев, какой не находил на него за всю его жизнь. Как?! Эта девчонка! Она посмела! Неслыханно!.. Он, Георгий, мог бы стать родственником императора – о, какие это сулило выгоды, должности, титулы, деньги! А он и его родные всего этого лишились по милости этой дуры! Вот оно, это вольное воспитание, к чему привело! Он всегда говорил сестре, что излишняя самостоятельность... Это их монахи испортили! Этот студийский святоша, будь он неладен!..
На другой день после смотрин Георгий прямо из дворца, не заходя домой, отправился к сестре. Марфа сидела в саду и читала, Евфрасия тут же на лужайке играла с двумя котятами, Кассия была у себя наверху. Когда служанка доложила о приходе Георгия, Марфа прошла в гостиную ему навстречу; там-то и разразился скандал.
– Что, сестрица, доигрались? – закричал протоспафарий, даже не поздоровавшись. – Доигрались?!
– Ты о чем, Георгий? Что это ты такой... растрепанный?
– Будешь тут растрепанным с вами, ослицами!
– Да что случилось?
– А тебе будто и дела нет, что ты не стала тещей императора!
– Ну, не стала. Но чем я виновата, если Кассия ему не понравилась?
– Не понравилась?! – Георгий вытаращился на сестру. – Э, да ты, верно, и впрямь не знаешь! Ну, конечно, девчонка скрыла... Маленькая святоша! Безмозглая монашка!
– Послушай, прекрати кричать и ругаться, или я сейчас уйду! Ты можешь спокойно сказать, в чем дело?
– Спокойно! – воскликнул Георгий, но под гневным взглядом сестры всё же сбавил тон и заговорил тише, хотя по-прежнему очень возбужденно. – Тут не до спокойствия! Император выбрал другую, ты говоришь? Наивная дурочка! Это так тебе Кассия сказала, да? А ты и поверила?
– Что ты хочешь сказать?
– А то, что он-то сначала хотел выбрать Кассию, да только она ему надерзила, и пришлось ему выбрать другую... потому что уж очень неприлично выходило! Ты подумай, что она сделала! О-о!.. Мы с тобой могли бы сейчас быть родственниками императора! И всё провалилось из-за этой девчонки! Ну, как она могла, а?! – протоспафарий в сердцах стукнул кулаком по столу.
Марфа, пораженная, смотрела на брата и не знала, что сказать. Значит, Кассия скрыла от нее... но почему?! Не хотела огорчать? Но ведь Марфа дала ей понять, что вовсе не рвется войти в родство с императорским домом и понимает нежелание Кассии идти на смотрины... Брат довольно подробно рассказал, что произошло во время выбора невесты, но ясности всё равно не было. Кассия сказала свою ответную фразу нарочно, чтобы Феофил не взял ее в жены, это несомненно... Но почему она не рассказала об этом?..
Марфа не стала подвергать дочь допросу, однако начала исподтишка наблюдать за ней. Сначала, впрочем, она не заметила ничего необычного, кроме того, что девушка в первые дни после смотрин была несколько подавлена, но это прошло, а после исповеди у архиепископа Евфимия Кассия как будто бы вернулась в прежнее свое состояние, была весела, писала стихи, много читала, занималась со Львом и с младшей сестрой – девушка сама давала Евфрасии уроки. Марфа уже было успокоилась и подумала, что, возможно, дочь скрыла от нее происшедшее, просто чтобы не пугать и не огорчать ее, ведь внешне поведение Кассии на смотринах выглядело несколько дерзким, а Марфа настаивала на участии девушки в них именно ради того, чтобы не гневить императора... Но где-то к середине лета она стала замечать, что в Кассии нарастает, с одной стороны, какое-то возбуждение, а с другой стороны ее будто подтачивала изнутри тоска. Иногда мать заставала ее сидящей за книгой, но глядящей не в нее, а куда-то в пространство, и думающей явно о чем-то постороннем. О чем?.. И глаза у нее иной раз так блестят странно... Марфа даже вызвала врача, под предлогом собственного недомогания, а заодно заставила и Кассию показаться ему. Он послушал ее пульс, заглянул в глаза, в рот, задал несколько вопросов: «Тут не колет? Там не режет?» – пожал плечами и сказал:
– Юная госпожа совершенно здорова, дай Бог и дальше так!
Но уже переступая порог дома, он обернулся к провожавшей его Марфе и, загадочно улыбнувшись, произнес:
– Хариклея! – и поклонившись, вышел.
Марфа удивленно поглядела ему вслед. Хариклея? Какая еще Хариклея?.. Ах, да, это героиня повести Илиодора... Марфа читала ее когда-то, много лет назад; они с Василием потом обсуждали ее – повесть чем-то напоминала рассказы о христианских мученицах: целомудрие, твердость и мужество... Но что хотел сказать врач? Надо будет перечитать, что ли, эту повесть... Впрочем, ведь эту книгу муж у кого-то одалживал... У кого? Марфа уже не помнила. А вот, пожалуй, у Льва нет ли ее? Он говорил, что у него много книг...
Когда учитель пришел давать Кассии очередной урок, перед его уходом Марфа вышла к нему и спросила, нет ли у него повести про Хариклею. Лев ответил утвердительно и обещал принести в следующий раз. И вот, наконец, в среду утром Марфа устроилась с книгой в саду в плетеном кресле. Повесть весьма увлекла ее; она обнаружила, что почти всё забыла, и читала словно впервые.
«Отвергает она брак и упорно желает оставаться всю жизнь девственницей, – читала Марфа сетования названного отца Хариклеи. – Моя жизнь невыносима: я надеялся выдать ее замуж за сына своей сестры, юношу очень учтивого, приятного нрава и умного, но это не удалось из-за такого ее сурового решения...»
«Забавно! – подумала Марфа. – Наверное, брат мог бы примерно так же рассуждать о поведении Кассии... “Ту опытность в разнообразных суждениях, которой я ее научил, чтобы подготовить к выбору наилучшей жизни, она применяет для восхваления девственности, сближая ее с блаженством бессмертных, называя ее незапятнанной, ненарушенной, непорочной и понося эротов, Афродиту и весь брачный сонм...” А это как похоже!»
«Как описать состояние, в котором мы, придя, застали Хариклею? – читала она немного дальше. – Она всецело была под властью своей любви, цвет сбежал с ее щек, и блеск очей был словно водой потушен слезами. Лишь увидев нас, она приняла спокойный вид и через силу старалась придать обычное выражение взгляду и голосу. Харикл обнял ее, осыпал тысячью поцелуев и нежными ласками. “Дочка, дитя мое, – говорил он, – неужели ты скроешь свой недуг от меня, отца твоего? Тебя сглазили, ты молчалива, словно виновата в чем-то, между тем как виновен здесь дурной глаз”...»
– И это тоже похоже, – пробормотала Марфа. – Но «дурной глаз» тут, конечно, не при чем...
«Меня не сглазили, я, по-видимому, больна какой-то иной болезнью...»
Марфа остановилась. Так! Неужели... врач имел в виду именно этот... недуг? Хотя... почему бы и нет? Кассия сейчас как раз в таком возрасте... Но в кого она могла влюбиться? И где? И когда?.. Увидела кого-то там, во дворце?..
Но точно ли так? И ведь она молчит, не говорит! А сама... да, сохнет... Надо всё-таки это выяснить!..
В тот же вечер за ужином Марфа, внимательно наблюдавшая за дочерью, едва притрагивавшейся к еде, наконец, спросила:
– Ты что такая скучная? Что с тобой? Может, – она улыбнулась, – тебе что-нибудь купить?
– Нет, мама. Не поможет...
Марфа обошла стол и села рядом с дочерью, взяв ее за руку.
– Что случилось?
Кассия помолчала, вздохнула и сказала, чувствуя, что мать уже о многом догадывается, и нет смысла скрывать:
– Зря я пошла на эти смотрины! Лучше бы мы навлекли на себя гнев императора, как ты боялась... Да точно ли навлекли бы? Это еще неизвестно, а так... я только беду себе нажила!
– Беду?..
– Да. Ведь страсть – это бедствие... А я...
Она закрыла лицо руками.
– Ты влюбилась?
Кассия отняла руки от лица и ответила, не поднимая глаз:
– Да.
– Но... в кого же?
– В императора Феофила.
– О, Боже! Но...
– Да! Я ему возразила, ты знаешь... Я знаю, дядя рассказал тебе, я слышала, как он тут кричал... Только это не потому, что я не подумала. Я ответила так нарочно, чтоб он не выбрал меня. Но... Помнишь, что писал мне отец Феодор? «Избегай взглядов мужчин, чтобы не быть пораженной или не поразить»... Вот, я и поразила... и сама поражена!
В субботу Кассия пошла в Книжный портик – посмотреть, не появилось ли там каких-нибудь новых книг, и заказать список «Никомаховой этики». В лавке Филиппа знакомый продавец радостно приветствовал девушку, записал ее заказ, а когда она принялась рассматривать книги на прилавке, сказал:
– У нас, госпожа, такая книга появилась... очень интересная! Господин Филипп недавно ездил в Эвиссу и вот, привез оттуда. Тебе она должна понравиться!
Он открыл шкаф, где лежали особо ценные рукописи, достал оттуда книгу в обложке, обтянутой синей кожей, с золотым узором из птиц и цветов, и положил перед Кассией. Девушка открыла книгу наугад и прочла: «Ведь несчастная любовь приводит в неистовство. Я знаю, что не должна так поступать, но, говоря о таинствах Эрота, я не чувствую никакого стыда. Ведь я говорю об этом с человеком, который посвящен в них. Ты-то понимаешь, что я испытываю. Для других людей стрелы этого бога остаются невидимыми. Никто не может показать стрел, которые нанесли рану, – одни влюбленные знают, насколько они мучительны...» Щеки ее порозовели, но она продолжала читать, не в силах оторваться. Пришли еще какие-то покупатели, продавец разговорился с ними, а Кассия всё читала и читала. Наконец, она остановилась и закрыла книгу, потом снова открыла уже ближе к началу, полистала, зарумянилась еще больше, и тут торговец, распрощавшийся с очередным покупателем, обратился к ней:
– Ну как, госпожа, нравится тебе книга? Я ведь нарочно отложил ее, никому не показывал, тебя ждал, думал – ты-то должна оценить эту повесть!
– Да, я ее возьму, господин, – тихо ответила девушка после небольшого молчания.
В понедельник Лев пришел, как обычно, давать очередной урок. В гостиной его уже ждали – ученица стояла у окна. Он вошел и остановился, точно прирос к полу: такой Кассию он еще никогда не видел. На ней была очень нарядная темно-синяя шелковая туника, расшитая серебром и искусно, так что было хорошо видно фигуру, препоясанная широким серебряным плетеным поясом с кисточками из жемчужных нитей; вместо мафория – только серебристая повязка вокруг головы, тоже украшенная жемчугом; толстая коса, перекинутая на грудь, была переплетена серебряной лентой. Когда он вошел, Кассия поздоровалась, сделала два шага к нему и остановилась. Глаза девушки странно блестели, точно ее лихорадило, на щеках играл румянец. Она явно забавлялась его изумлением и в то же время делала вид, что ничего необычного не происходит. Никогда еще она не казалось ему такой красивой. Но что означала ее выходка?.. Лев был в смятении. Он знал, что не должен смотреть, но то и дело устремлял на нее глаза – и почти каждый раз встречал ее взгляд, в котором сверкал какой-то вызов. «Я погиб! – подумал он. – Неужели она... хочет меня соблазнить?» Эта мысль показалась ему невероятной и постыдно-дерзкой; он тут же отругал себя за нее. А может, она поняла, что он к ней неравнодушен... и решила его испытать?.. Жестоко с ее стороны! Но он всё равно должен выдержать!
Он принял деловой вид, уселся, как обычно, за стол и сказал, что сегодня расскажет о сопоставлении христианского учения с учением эллинских философов на примере «Стромат» святого Климента и отчасти об аллегорическом толковании некоторых мифов...
– Аллегории? – перебила его Кассия. – Вот это кстати, господин Лев! Мне тут по случаю попалась одна книга... Она не философская, а просто про жизнь и... очень мирская по духу. Мне бы вот хотелось узнать, можно ли ее истолковать аллегорически?
– Почему же нельзя? Всё можно истолковать аллегорически.
– Очень хорошо. Давай тогда сегодня устроим внеплановое чтение. Ты не будешь против?
– Нет, отчего же.
Она встала, взяла с подоконника какую-то книгу, раскрыла и положила перед учителем. «Ахилла Татия, Повесть о Левкиппе», – прочел Лев.
– Читать с начала, госпожа?
– Да, – Кассия снова уселась в кресло, чуть наклонившись вбок и опершись локтем на ручку; другой рукой она теребила свою косу.
Чтение сразу увлекло Льва. Книга была ему незнакома, и это разжигало интерес; изящество же слога повести поразило его. Он уже было обрадовался такому «внеплановому чтению», надеясь хоть немного отвлечься от страстных мыслей, но радость эта была очень недолгой. Прочтя слова Клитофонта по поводу «таинств» Эрота: «Ты вызываешь своим вопросом целый сонм рассказов, похожих на сказки», Лев вздрогнул: «Любовная повесть? Значит, она это нарочно? Значит... Боже мой, что же мне делать?..»
Но приходилось продолжать.
«...В тот миг, как я увидел ее, я погиб. Ведь красота, ослепившая глаза и проникшая в душу, ранит более стрелы. Дорогу любовным ранам открывают наши глаза. Я почувствовал, как душу мою одновременно обуревают восторг, смятение, трепет, стыд, бесстыдство...»
Лев остановился.
– Какое точное описание страсти, не правда ли, господин Лев? – сказала Кассия.
Он взглянул на нее: девушка улыбалась, но улыбка была странной; Льву пришло в голову, что Кассии, наверное, хочется плакать, а не смеяться.
– Да, – сказал он. – Но пока я не вижу тут повода для аллегорий, – в его голосе прозвучали мрачные нотки.
– Ну, как же? – возразила девушка. – Не то же ли самое можно найти в «Песне песней», а ведь святые отцы только аллегорически и толковали ее.
– Да, – промямлил Лев и выдохнул: – Глаза надо беречь! Не столько телесные, сколько душевные.
– Твоими бы устами нектар пить! – усмехнулась Кассия, как показалось Льву, с долей сарказма. – Но читай дальше.
«...Ведь рассказы о любви всегда разжигают влечение. Даже если человек стремится обуздать себя благоразумием, то чужой пример обязательно побуждает его к подражанию...»
Лев опять взглянул на Кассию. «Так ты для того и заставляешь меня читать это?» – спрашивал его взгляд. «А как ты думаешь?» – ответили ее глаза. Но он всё еще отказывался верить – и в то же время не знал, читать ли дальше. Прерваться и спросить прямо, зачем всё это? Или делать вид, что ничего не происходит? Или прекратить урок, сославшись на... например, на то, что он внезапно вспомнил о неотложном деле?.. Между тем, Лев ощущал теперь неотступное желание читать дальше – и продолжал. Как ни странно, голос его больше не срывался, хотя сердце колотилось, а на щеках показался румянец. Он знал, что Кассия наблюдает за ним, но уже не смущался этим. Какая-то дерзость поднималась в его душе.
«...“Отец, – отвечает Харикл, – задумал женить меня. Причем он прочит мне в жены уродку, таким образом суля мне двойное зло. Ведь жена – сама по себе уже зло, даже если она красива, а уродливая жена – это зло вдвойне. Но отец спешит породниться с ней, чтобы таким образом получить богатство. И я, несчастный, должен жениться на ее деньгах, продают меня в рабство”. Когда Клиний услышал это, вся краска сошла с его лица. Он принялся отговаривать мальчика от вступления в брак и при этом осыпал бранью весь женский род. “Отец понуждает тебя вступить в брак. В чем же ты провинился, чтобы надевать на тебя эти оковы?”...»
– Ты, должно быть, согласишься, что жена – зло, а брак – оковы? – спросила Кассия.
– В этом, конечно, есть немалая доля истины, – ответил Лев, не глядя на нее. – Потому-то я раньше всегда думал, что брака лучше избегать. То есть не потому, что женщины – зло сами по себе... Это, конечно, не так... Но потому, что это действительно рабство – прежде всего для ума...
– Раньше думал? А теперь что же, передумал?
– Н-нет... То есть...
– А что ты думаешь о женской красоте? Точно ли она смягчает приносимое женщиной зло? Ах, да, мы еще до этого не дошли. Читай же дальше! Там еще много интересного.
«...О женщины, способные на всё! Они любят и убивают, они не любят и тоже убивают!..»
– Да, – проговорил Лев, прервав чтение. – Простор для аллегорий! Всё верно – животворит только небесная любовь, а земная – убивает.
– И иначе не бывает? – тихо спросила Кассия.
– Думаю, нет. Страсти всегда губительны.
– А может ли Бог и погибельное обратить ко благу?
– Может, конечно... Но только если мы сами будем стремиться к Богу.
– А если нет сил?
– Ты же знаешь, госпожа, что выше сил искушений не бывает.
– Ты в этом уверен? – в ее голосе послышалась насмешка.
Лев уже не был в этом уверен. Кажется, еще немного – и он явно обнаружит свою неуверенность... Неужели она этого и хочет от него? Но зачем?! А если... если она так намекает, что ждет предложения... выйти за него замуж?.. Нет, это был бы уже что-то слишком необычный способ... Так в чем же дело?!..
– Ну, продолжай! – сказала она нетерпеливо; никогда еще она не говорила с ним в таком тоне.
Он с трудом собрался с силами, и чтение возобновилось.
«...Неужели ты не знаешь, что значит смотреть на возлюбленную? ...Свет красоты, из глаз пролившийся в душу, это своего рода обладанию любимой, хотя бы и на расстоянии. Оно сладостнее, чем настоящее слияние тел, потому что необычно...»
Лев снова умолк. И как теперь смотреть на нее? Ведь он выдаст себя одним только взглядом! А не смотреть – нет сил...
– Что же ты остановился?
Лев выпрямился, закрыл книгу и в упор взглянул на свою ученицу.
– Чего ты хочешь от меня, Кассия?
Он впервые назвал ее просто по имени, без прибавления слова «госпожа», – что-то говорило ему, что так нужно. Дерзость в ее взгляде мгновенно исчезла, и в лице проглянуло что-то беззащитное и страдальческое. Она подошла к столу и села напротив Льва, не поднимая на него глаз.
– Да, так честнее, – сказала она очень тихо после небольшого молчания. – Чего я хочу? А ты до сих пор не догадался, господин Лев?
– У меня возникли разные мысли на этот счет, но всё же я хочу слышать от тебя самой. Ты, может быть, не знаешь, но я обещал твоей матери... блюсти себя и не позволять по отношению к тебе ничего противного благочестию. Между тем, такое чтение... Но я вижу, с тобой что-то произошло?
– Скажи, Лев, – она тоже назвала его впервые просто по имени; глаза ее были опущены, она будто боялась взглянуть на него и слегка покраснела, – у тебя в жизни были... женщины?
– Нет.
– Правда? А я думала, что, может быть... У вас, мужчин, с этим, говорят, проще... Значит, мы в равном положении... невинных девственников! – она усмехнулась.
– Теперь я уже не могу назвать себя невинным, – тихо проговорил он.
– Я тоже... Странно, да?
– Почему же? Даже один великий святой где-то сказал: «Не познал я жены – и я не девственник». Обычное искушение.
– Обычное?..
Она оперлась локтями об стол и, уткнувшись лбом в скрещенные руки, медленно проговорила:
– Обычное – это когда видишь кого-то и... соблазняешься мечтаниями... Потому что он красив, например, а ты плохо следишь за собой и поддаешься помыслам... просто похоть. Но вот, бывает, ты долго живешь, не думая ни о чем таком, тебе даже думать об этом не хочется и противно, никто на тебя не производит никакого впечатления...
– И ты уже думаешь, что все эти чувства – ерунда, и ты обойдешься без этого?
– Да-да, примерно так!
– Я тоже рассуждал в таком духе, – усмехнулся Лев. – Ты не читала Илиодора, историю про Хариклею?
– Нет.
– А я тут заглянул на днях, освежить в памяти... «В такую великую беду он впал, так сильно палим он любовной тоской, он теперь впервые охвачен любовью. Он рассказывал, что до сих пор не имел дела с женщинами, и много раз клялся в этом; всегда он испытывал презрение к женскому полу, к самому браку и к любви, когда слышал об этом рассказы, – пока, наконец, красота Хариклеи не обличила, что не от природы был он так сдержан, но просто до вчерашнего дня не встречал еще женщины, достойной его любви».
– Да! Как это точно!.. Да, ты встречаешь человека – и всё вдруг переворачивается, все эти твои представления... И ты понимаешь... чувствуешь, знаешь... что он – твоя «половина», как там, у Платона... И вот, что тогда?
– Тогда надо вступать в брак, я думаю.
– А если нельзя?
– Нельзя? Почему?
– Ну, разные могут быть причины. Например, он еретик... Или... или ты уже обещала посвятить себя Богу... В общем, так или этак, а надо от него отказаться... навсегда! Понимаешь? Невыносимая боль! Но это не всё... Отказавшись, ты не освобождаешься... Ты всё равно хочешь его – душой, телом, всем существом влечешься к нему... И хотя с ним уже ничего невозможно, всё равно страсть не отпускает... И хочется даже... отдаться первому встречному!
– И ты для этой цели выбрала меня?
Она молча кивнула, не поднимая глаз.
– Но я не возьму.
– Из благочестия будешь лицемерить? Ведь ты же хочешь, я вижу.
– Да, но не так. Я... хотел бы... взять тебя в жены...
Она передернула плечами.
– Я не пойду за тебя... и вообще ни за кого.
– Ты хочешь идти в монастырь?
– Да, я уже давно решила... Но вот, – голос ее задрожал, – что со мной случилось...
– Я тоже давно решил не жениться, а только заниматься науками. Думал, что жена будет только мешать этому...
– Что ж, теперь передумал?
– Ты бы не помешала.
Она вздохнула.
– Но, видно, не судьба, – сказал он.
– И что дальше? – она положила руки на стол и взглянула на него. – Будешь бороться?
– Да. Что же еще делать?
– Я вот тоже боролась... А теперь уже что-то больше не могу.
«Кого же она полюбила?» – подумал Лев. Тут он вспомнил, как странно она вела себя на том уроке по «Пиру» после трехнедельного перерыва. Может, она тогда куда-то уезжала и познакомилась с кем-то?..
– Не могу! – повторила она. – Платон – лжец, вот что я скажу! «Эроту служат добровольно»! Как бы не так! Нет ничего сильнее, чем это насилие!.. Тебе легко будет... отказаться от надежды на меня?
– Нет, но это не имеет значения.
– А что имеет значение? Благочестие?
Она вдруг быстро встала с места, обошла стол и очутилась рядом со Львом, пододвинула стул, села. Если бы он сделал легкое движение, их колени соприкоснулись бы; он мог бы сейчас ее обнять...
«Я не выдержу!» – с ужасом подумал он.
– Видишь, до чего я дошла? – голос ее дрожал. – Готова умолять первого встречного... соблудить со мной! Так ты не хочешь? Зря! Знаешь ли ты, сколько мужчин дорого бы заплатили за такое предложение? – ее губы кривила усмешка. – Ну что ж... придется поискать другого... Не все же такие глупцы, как ты!
– С другим ты не сможешь...
– Дойти до такой откровенности? Да, это будет труднее. Впрочем, у меня есть один родственник... Его не пришлось бы долго уговаривать и не нужно было бы ничего объяснять. Вот только он мне противен слишком...
– А я... не противен?
– Нет.
Наступило молчание. Лев сидел, не шевелясь, почти не дыша, не глядя на нее; это стоило ему таких усилий, что на лбу выступила испарина. Он пытался мысленно молиться, но не мог даже прочесть до конца Иисусову молитву и только повторял: «Господи, спаси нас, погибаем!..»
– Это пройдет, – наконец, проговорил он еле слышно.
Она качнула головой и закрыла лицо руками. Он взглянул на нее и ощутил властное желание привлечь ее к себе, утешить... Нет! Если он сделает хоть одно движение к этому, – всё пропало!
Лев резко поднялся, обошел стол и сел с противоположной стороны; в глазах у него на миг потемнело. Кассия осталась сидеть неподвижно, опустив взор.
– Ты выдержал искушение, Лев, – сказала она, помолчав. – Значит, скоро освободишься... Тебе хорошо!
– Ты тоже освободишься...
– Нет!.. Не знаю... Ты думаешь, что я тоже не совсем поддалась искушению? Просто я тебя не люблю. Если б сейчас на твоем месте был он, меня бы ничто не остановило.
Лев стиснул зубы. «Как больно! – подумал он. – Я не избежал общей участи... А думал, буду одни науки любить... Философ! – он язвительно усмехнулся про себя. – Но... кто же он?»
Кассия словно прочла его мысли.
– Больше ничего не скажу, не спрашивай! – она встала. – Ну, вот тебе и урок... как связываться с женщинами! Красивая женщина – великое зло, да... Без всяких аллегорий! Знаешь, я думаю, нам лучше на какое-то время прекратить занятия.
– Да.
– Я сообщу тебе письмом, когда можно будет опять приходить.
Она говорила быстро, отрывисто, сухим тоном, глядя в сторону; на щеках ее горели два красных пятна.
– Хорошо.
– Забудь обо всем, что тут было.
– Постараюсь...
– Прости меня!
– А ты – меня!
– Бог простит... И помолись обо мне, Лев!
– Попробую... А ты – обо мне, Кассия...
– Да.
...Больничник осторожно переворачивал тонкие листы: эта рукопись с разными химическими описаниями и указаниями была написана на папирусе и разваливалась от старости.
– «Очищение олова», – бормотал монах, – «Удвоение серебра»... «Иной способ»... Чего тут только нет! Даже «отбеливание жемчуга»... Да еще и не один способ... Ого! Целых четыре подряд! Кому бы это могло понадобиться, интересно?
– Тем, кто носит жемчуга, конечно, – усмехнулся Грамматик; стоя у окна своей «мастерской» с двумя стеклянными колбами в руках, он отливал из одной в другую водный раствор камеди. – Жемчуг тускнеет от времени... Вообще, эта рукопись местами производит впечатление записок фальшивомонетчика.
– Пожалуй, – рассмеялся больничник. – Да и не только! Вон тут дальше: «изготовление смарагда», «изготовление жемчуга»... Интересно, почему так много способов именно для смарагда? Чем он так уж ценен в сравнении с другими камнями?
– Камень Гермеса Тривеличайшего. Древние верили, что он возбуждает стремление и любовь к ученым занятиям, посвящает в тайны мудрости...
– А, точно, Скрижаль! Как это я позабыл!.. «Размягчение хрусталя»... Хм... «Изготовление хрисопраса»... А ведь забавно! Может, Гермес-то ничего особенного и не имел в виду, когда избрал для своей Скрижали именно смарагд... А потомки из этого вывели целые легенды о зеленом камне!
– Что ж, – Иоанн принялся растирать в медной ступке пестиком кристаллы серы, – за каждой легендой так или иначе скрыта какая-то действительность. В каком-то смысле смарагд действительно возбуждал и продолжает возбуждать любовь к наукам: в попытках истолковать Скрижаль люди открыли немало интересного! Думаю, что и еще откроют.
– Это похоже на историю про человека, который сказал своим сыновьям, что если работать в некий день в году, то разбогатеешь, а вот что это за день, он забыл...
– Да, – улыбнулся Грамматик. – «Вечный прообраз, установленный природно, по которому бывает бываемое», как сказал Ареопагит.
– Но тогда, – больничник поднял глаза на игумена, – может, и сама Скрижаль говорит вовсе не о «философском камне», а о чем-то другом?
– Или «философский камень» – о чем-то другом, а не о получении золота. Ведь было бы странно, если б такой ученейший муж, как Гермес, зашифровал в свои указания способ изготовления металла, дающего всего лишь земное могущество и господство. Тем более, что даже в этом падшем мире далеко не всё покупается золотом. Самое начало Скрижали уже не допускает такого низменного толкования.
– «Истинно без всякой лжи, достоверно и в высшей степени истинно...» Ты думаешь, отче, что Тривеличайший имел в виду... что-то духовное?
– Не сомневаюсь.
– Но что?
– Проще всего истолковать Скрижаль как пророчество о воплощении Христа. Но это самый высокий смысл, духовный; конечно, здесь должны быть и душевные смыслы.
– А телесный смысл? Тогда должен быть и он?
– Да, только вряд ли он состоит в изготовлении «философского камня», который превращает вещество в золото.
– Как же толкуется Скрижаль в смысле пророчества о воплощении?
– «То, что внизу, подобно тому, что вверху, да осуществятся чудеса единой вещи». Сын, сошедший на землю, подобен вышнему Отцу, и сошел Он, чтобы «разделенное собрать воедино», по апостолу, соединить и ангелов, и людей, да и вообще всё творение в едином Боге. Не так ли?
– Действительно!
– «Происхождение от Единого» – сотворение мира, а второе «рождение» – во Христе. «Солнце» – Бог-Отец, «Луна» – Богоматерь, «Ветер» – Святой Дух, «Земля» – земная плоть, воспринятая Христом. «Сила ее остается цельной, когда она превращается в землю», – это о тридневной смерти и погребении. «Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого осторожно и с большим искусством», – это, думаю, уже о воскресении и как раз о том, чего не признают нынешние еретики: плоть Христа по воскресении утратила прежнюю дебелость и то, что они называют описуемостью. Восхождение «от земли к небу» и обратно и восприятие силы – это уже о жизни христианина во Христе. «Таким образом ты приобретешь славу мира, поэтому отойдет от тебя всякая тьма». «Сила всякой силы» – конечно, божественная благодать. Отсюда и заключение Скрижали вполне понятно.
Больничник слушал игумена с восхищением. В последнее время Иоанн стал гораздо чаще делиться с ним своими мыслями в области ученых изысканий, и это, с одной стороны, окрыляло монаха, но, с другой стороны, его не покидало опасение, что такой подарок судьбы может быть в любой момент от него отобран, и Грамматик опять «закроется» и превратится в того молчаливого аскета, каким он был до недавнего времени – занятого умной молитвой и отвечавшего лишь на вопросы, и то весьма кратко... Иногда больничника посещало странное чувство – что Иоанн, возможно, хотел бы на самом деле поговорить не с ним, а с кем-то совсем другим. Впрочем, может быть, монаху это только казалось.
ОГЛАВЛЕНИЕ РОМАНА: http://proza.ru/2009/08/31/725