система
Звуконепроницаемый подвал раньше принадлежал спецслужбам. Там проводились допросы, и поэтому он был выложен специальной плиткой, не пропускающей колебания воздуха любой частоты и мощности. Группе «ТрУп» - «Траурное Управление» - он достался через одного доверенного человека, радеющего за дело панка в этом зачуханом городишке. Название ребята взяли из реального списка бесчисленных контор, работающих под управлением Главного департамента. Эта контора занималась рассылкой уведомлений о безвременной кончине тех или иных граждан их родственникам, а также делегировало своих сотрудников на церемонии захоронения (или кремации) с целью выражения скорби администрации по поводу смерти такого-то и такого-то. В последнее время контора никогда не оставалась без работы. Да что уж там, работала не переставая. Наверное, его сотрудникам даже присесть некогда, чёрт бы их побрал.
Группу парни создали уже довольно давно – с тех пор прошло 4 года. Они сочинили и сыграли 83 песни, записали их на магнитные носители и распространяли тайно в сети противников администрации, а также выпустили в подпольной типографии сборник своих стихов. За каждую вторую их песню могли дать лет десять, за каждую третью – расстрелять на месте.
Сегодняшняя репетиция проходила в тревожном настроении. Все играли как на иголках, дёргались по пустякам. Ожидали. Предчувствия почти никогда их не обманывали. Они сменили три съемные квартиры, каждый раз успевая за 2-3 дня до рейда. Они сожгли три ящика с записями, утопили в реке два комплекта самодельных инструментов, каждый раз успевая в последний момент, так что улик у полиции никогда не было. И уходили с репетиций они всегда по одному. Но, похоже, сегодня их решили взять с поличным. Все это чувствовали, но играть не прекращали. Был момент, когда музыка прекратилась. Все замерли в настороженном ожидании, глядя друг на друга, и молча вопрошая: «Может уже пора? Может ну его на фиг?» Но солист и основатель встал на колонку и, развернувшись к своей команде, прокричал: «Панки – хой!!!» и они продолжили репетицию. Потому что панки – хой. Поэтому-то они и занялись этим. И сейчас они не сдадутся. Если респираторам нужно, они придут и возьмут их.
Через три минуты все ощутили – время пришло. И заиграли с удвоенной яростью. Солист орал: «Мы все одобряем тоталитаризм!» Гитарист, не прекращая играть, повернулся к стене и протянул руку к рычагу, торчавшему из неё под углом. В ту же секунду на лестнице затопали подкованные сапоги. Доносящийся из-под противогаза глухой голос приказал всем лечь и не двигаться именем Департамента. Гитарист дёрнул рычаг и тут же получил пулю в ногу. На лестницу выкатилась граната, и моментальный взрыв раскидал полицейских, как игрушечных солдатиков.
Бойцов специального отделения полиции, предназначенного для силовых и антитеррористических операций, обычно называли респираторами либо крысами. Первое определение было дано из-за того, что в форму оперативника помимо каски и бронежилета входил противогаз или респиратор. Небезосновательно, так как операции порой проходили в заражённых участках города, да и преступники не пренебрегали химическим оружием. Многие считали, что полицейские не снимают респираторы даже когда спят, моются или занимаются любовью. А многие думали, что от постоянного ношения респиратора у полицейских изменилась форма лица, что оно теперь повторяет очертание защитного средства, а вокруг глаз – ребристые круги. Некоторые всерьёз утверждали, что при поступлении в оперативную часть полиции человеку противогаз суперклеем присобачивают, после чего его можно снять только с кожей. Ну а крысами их звали потому, что они крупные, сильные, ловкие, живучие и сколько бы ты их не убил, они всё равно вернутся.
Два осколка гранаты застряли в потолке, вслед за ними в комнату вкатились две крысы. Басист, успевший отцепить от пояса пистолет-ускоритель, отлетел к стене с дырой в голове. Вторая крыса выпустила очередь, выбив из-под солиста колонку и прошив клавишнику грудь двумя бронебойными снарядами. Он не успел среагировать, всегда был чуть-чуть приторможенным. Упав на пол и больно ударившись головой о каменный пол, солист подумал, что теперь вся надежда на барабанщика. Тот не подвёл. Кувыркнувшись назад, он выхватил из бочки пистолет-пулемёт, заряженный разрывными. Чуть слышный хлопок – нынче всё оружие бесшумное – и оба респиратора валятся с дырами в груди. Через них видно, как в подвал забегает ещё человек десять. Барабанщик кричит и стреляет – секунды три. Потом замолкает. Оставшиеся крысы медленно подходят. Боковым зрением солист видит, как раненый гитарист успевает вытащить из кармана минишприц, заправленный самодельным ядом из кактуса. С криком: «Я увижу солнце!» он вонзает его себе в бедро. Солист тоже тянется за ампулой с ядом, но ему уже заламывают руки и вытаскивают на поверхность. Обернувшись, он видит предсмертные конвульсии своего друга, так хорошо игравшего на электричке. Подул ветер, запорошив мелким снегом лицо. «Зима» - последняя мысль. После чего удар приклада в затылок на некоторое время лишает его способности воспринимать окружающий мир.
Очнувшись, солист увидел некрашеные каменные стены какого-то коридора, взгляд упёрся в решётку. Он сидел у стены на стуле, руки были стянуты за спиной нерастяжимой полицейской верёвкой. Голова болела, в мозгу пульсировало понимание того, что друзей уже нет в живых. Сфокусировав взгляд, поэт обнаружил в противоположной стене дверь. За дверью бормотали мужские голоса. Наконец, она распахнулась и вышли четверо – два респиратора, капитан конвойной службы и человек в штатском костюме – кабинетный червь-чиновник. Над карманом пиджака была пришита белая тряпочка с именем, фамилией и должностью бюрократа – судебный распорядитель. Наверное, для того, чтобы начальник при встрече с ним не утруждал свой мозг вспоминанием. Этот самый распорядитель возбуждённо прокаркал, обращаясь к офицеру: «Мы не можем рассмотреть его дело вне очереди! Даже при всей важности! У нас уже очередь из тех, кто вне очереди!» «Но у меня уже все камеры забиты под завязку, по пятьдесят человек в каждой, хотя должно быть по двадцать пять. Мне что, амнистировать прикажете?» - оправдывался конвоир. «Амнистируйте, я предоставляю вам такие полномочия. Вот вам постановление» - распорядитель протянул капитану сложенный вчетверо листок желтой казённой бумаги. «И не засоряйте мне голову всякой ерундой. Чтобы через полчаса его здесь не было!» - распорядился распорядитель и, убрав пот со лба платочком, зашагал прочь.
«Так, значит это следственный изолятор. Тогда я здесь не задержусь» - подумал панк. «И хорошо. Чем быстрее, тем лучше».
Капитан повернулся к поэту и вгляделся в его лицо. «Так-так. Значит панк. Ну, вы, ребята, можете идти. У нас не убежит, мы его живо оприходуем» - проговорил он. Крысы расслабленно вздохнули и начали снимать свою амуницию. Сняли каски и бронежилеты, стянули респираторы. Солист бывшей группы «ТрУп» с равнодушным удивлением отметил, что под противогазами скрывались одинаковые лица. Родные братья-близнецы не были бы так похожи между собой, как эти два оперативника. Притом, что они были одного роста и телосложения и внешне напоминали десятки тех крыс, что повидал панк на своём веку, вывод напрашивался сам собой. «Клоны» - молчаливо и уныло согласился с собой поэт. Отличались же бойцы лишь одним – серийным номером, вытатуированным у каждого за правым ухом. Один – 2317, другой – 2321. Можно сказать, действительно братья.
Переодевшись в гражданские куртки и штаны, натянув шапки на уши и упрятав всю амуницию в мешки, респираторы удалились. На улице они смешаются с толпой, и никто не скажет, что час назад они убили троих, в сущности, невиновных, людей. Солист так и не узнал, обучены ли крысы говорить или приказ сложить оружие записан на магнитофон. Но уже не важно.
Капитан похлопал арестанта по плечу. «Сиди тихо, враг государства» - успокоительно сказал он, глядя поэту в глаза. «Я скоро вернусь. Надеюсь, у тебя не возникнет глупой мысли о побеге. Он может закончиться смертельным случаем» - заулыбался своей шутке конвоир.
«Любопытно, чем тогда может закончиться моё заключение в общей камере вместе с пятьюдесятью уголовниками?» - думал панк, глядя вслед ушедшему в зарешеченный коридор капитану.
Сверившись с ведомостью, капитан обнаружил, что очередь на амнистию остановилась на 26 камере. Дойдя до таблички с соответствующим числом, конвоир вежливо постучал в железную дверь – мало ли чем занимаются сейчас зэки? Ему совсем не хотелось быть случайным свидетелем. «Кто там?» - поинтересовался настолько же вежливый голос арестанта. Мало ли, кто пришёл? Нахамишь важной шишке или надсмотрщику в плохом настроении – приведут крыс и изобьют до полусмерти.
Капитан представился и открыл дверь своим ключом. Все заключённые повернули к нему свои бритые головы и устремили любопытные взгляды ему в переносицу. Дабы не изводить этих опасных людей нетерпением, конвоир с порога объявил амнистию. Ликованию зэков не было предела. Закончив радоваться все, как по команде, устремились к корзине с шарами. Расталкивая друг друга, они вытащили оттуда каждый по одному шару и выстроились в колонну по два, подняв шар вверх на вытянутой руке. Убедившись, что все честно выполнили условие лотереи, и никто не сжульничал, капитан запустил лототрон.
В каждой камере, несмотря на дефицит места, выделялась отдельная, огороженная верёвкой, площадка. Там стояла тумбочка, а на ней – священный лототрон. Его протирали мягкой тряпочкой каждый день, за порчу лототрона можно было легко стать петухом. Те камеры, в которой лототрон разбивали, ломали или каким-то образом пытались схитрить, пропускали одну свою очередь на амнистию.
Пересчитав шары в стеклянной полусфере, капитан запустил руку внутрь. Долго, минуты три, он перемешивал шары, чтобы сидельцы убедились в его честности. Во время священнодействия те смотрели на него с высунутыми языками, выкаченными из орбит глазами и полной гаммой чувств на зверских лицах. Кто-то молился, кто-то бормотал заклинания на везение, кто-то сжимал амулеты, приносящие удачу.
Все они – воры, убийцы, маньяки, насильники, извращенцы, нарушители различных прав и похитители всевозможных собственностей – все они имели равный шанс стать свободными – абсолютно и полностью, до самого конца. Вера в великую справедливость амнистийной лотереи поддерживала сотни тысяч заключённых по всей стране. Возможность освобождения всем и каждому предоставила система правосудия, не имеющая времени и средств на возню с осуждёнными.
Наконец, надсмотрщик вытянул шар. Раскрутив его, он показал внутренность строю и громко и отчётливо произнёс: «Сорок пять! Граждане заключённые, предъявить шары к осмотру».
Затем он прошёл вдоль строя, и каждый по очереди опускал свой шар вниз и протягивал конвоиру. Капитан зорко следил боковым зрением, чтобы никто не начал передавать или раскручивать шары. Случись это, он мог бы моментально прекратить амнистию. Он не боялся за свою жизнь, если бы его в камере задели хоть пальцем, завтра же набрали бы новых зэков, а старых закопали бы на заднем дворе. Все стояли смирно, никто не шевелился. Один за другим, зэки возвращались на трёхэтажные шконки, не скрывая разочарования. Некоторые выли от обиды, другие избивали жесткие матрацы, на которых спали. Один начал биться головой о стену, пока не потерял сознание. Где-то на середине строя, капитан взял очередной шар у обычного на вид зэка – худой, но не очень, глаза запавшие, кожа бледная, волосы неопределённого цвета, над висками – залысины. Раскрутив его шар, конвоир обнаружил число 45. Он вскинул руку вверх и вскричал: «Всем стоять! Победитель найден, он свободен. Остальным – разойтись». Затем он схватил обалдевшего победителя за руку и выскочил с ним в незапертую дверь камеры. Едва щёлкнул автоматический запор, в железную дверь застучали кулаки. Заключённые ярились, выкрикивали проклятия, сулили капитану скорую смерть. В ответ конвоир пообещал им, что если они не успокоятся сами, их успокоит специально приглашённая команда успокоителей. Крики стихли, в тишине послышалась примирительная речь пахана. Выслушав своего предводителя, зэки, ворча, разошлись по своим местам. Они затаили злобу глубоко в себе. Нужен был только объект, на котором можно было бы её выместить.
Вздохнув, капитан протянул бывшему заключённому ручку и листок с амнистией. «Впиши имя, фамилию, свой порядковый номер и иди с этим листком в канцелярию. Там тебе объяснят, где получить одежду и прочие личные вещи. Ты свободен». Бывший зэк отреагировал ровно, словно всё это время только и ждал, когда его освободят таким вот образом. Он взял листок и зашагал в сторону канцелярии. Капитан же открыл дверь, из которой выходил в самом начале, и исчез в своём служебном помещении. Через минуту оттуда вышел парень в звании младшего надсмотрщика. Он жестом приказал панку подняться и следовать за ним. Дойдя до камеры №26, они остановились. Стараясь не смотреть в глаза, конвоир развязал панку руки и начал открывать дверь камеры. Распахнув дверь, младший надсмотрщик подтолкнул бывшего солиста группы «ТрУп» к входу. Тот кивнул, вскинул правую руку с подогнутыми средним и безымянным пальцами, резко выкрикнул: «Панки – хой! Мама Анархия! Долой фашистское государство!» и влетел в камеру, изготовившись к бою.
Через пятнадцать минут окошечко в двери камеры открылось изнутри, и в нём показалось благообразное лицо пахана. «Слышь, браток! Подь сюды. Невезучий нам панк попался. Видно, под несчастливой звездой родился. Сразу, как зашёл, поскользнулся и упал. Голову об угол шконки разбил, глаз у него вытек прямо на рубашку – кошмар. Да видно, эпилептик был: в конвульсиях биться начал, по хате кататься. Переломал себе все руки-ноги. В общем, ты пришли кого, пусть приберут. Ага?» «Конечно, Зелёный, позову бригаду. А я слышал, у вас сегодня амнистию проводили? Наверно обидно, что тебе не выпало? Так к лучшему же: такого душегуба, как ты, нельзя на свободу отпускать – мешок народу положишь!» «Я-то?! Смеешься, чё ли? Старый я стал для таких делов. Да даже в молодости чё – подумаешь, потравил до смерти 3-4 говнюков. Так они того заслуживали! А кого отпустили сегодня? Такого упыря, мы его «Сколько время» прозвали. Он, помнится, нам хвастался, что убил 32 человека, мнил себя рукой слепой судьбы. Принцип отбора жертвов простой был – кто у него про время на улице спросит, тот до утра не доживёт. Вот уж кто идиот и маньяк долбанутый, так это он. Но – против лотереи не попрёшь. Значит, Судьбе угодно было, чтобы он на свободу вышел, а я, старый дурак, здесь догнивал. Пока, сынок».
Пахан закрыл створку, а парень пошёл в дежурку за санитарной бригадой. «Надо будет матери позвонить, сказать, чтобы на улице у людей время не спрашивала» - отметил он про себя, а всё остальное выкинул из головы.