Зов

Зов

Предисловие

Мое сердце бешено колотилось, глаза искали в оживленном потоке, летящем впереди по улице, его красную машину. Где же она, неужели где-то свернула, а я не заметил? Он наверняка уже знает, кто я. Я несся по крайнему левому ряду со скоростью сто километров в час, - нет, он определенно где-то свернул. Он мог повернуть на соседнюю улицу, сделать небольшой круг, вернуться на проспект и оказаться у меня в хвосте…
В этот момент я услышал и почувствовал удар сзади. Удар расчетливый, слегка вправо, чтобы машину выкинуло. Автомобиль стало водить, и я чуть не вылетел на переполненную встречную полосу. Я быстро выкрутил руль, и меня выбросило в противоположную сторону - вправо. Ударившая меня красная машина поравнялась со мной и я еще раз увидел этого человека.
Ему было лет сорок, лицо несколько округлое, гладко брит, на голо стрижен, коренаст, подтянут, по всему видно в прошлой жизни военный. Но это все было не важно, если не считать, что эта его возможная профессия повышала его шансы и снижала мои. Важно, что сейчас на нем были очки, и я не мог видеть его глаз. Хотя в эту минуту я был уже на сто процентов уверен, впрочем, также как и он.
Пистолет промелькнул в его правой руке. Еще секунда и я решето. Мой пистолет нелепо далеко, миллионы световых лет отсюда в этой системе координат, в закрытом бардачке. Его пистолет уже уверенно направлен на меня, дуло сейчас засосет меня навечно, как черная дыра.
Но за дело взялась кровь, под давлением выплеснув инстинкт самосохранения, накопленный поколениями. Резко лево руля. Удар. Красная машина вылетает противоположную полосу. Мощнейший удар об идущий на встречу грузовик. Грузовик - махина, слегка разбитый перед, но в целом ничего серьезного. Красная машина переворачивается. Открываются подушки безопасности.
Останавливаю свою машину у обочины. Немного прихожу в себя. Беру далекий пистолет и кладу его в карман. Пропуская идущие машины, я подбегаю к его перевернутому автомобилю.
Пускай все думают, что я хочу помочь ему. Но ведь все совсем не так. Мне лишь надо окончить дело.
Я кидаюсь к машине, открываю двери. Отстегиваю ремень безопасности, начинаю его вытягивать. Люди в оцепенении смотрят на меня. Я кричу, что я доктор, прошу не мешать мне, а сам осторожно нащупываю пульс на сонной артерии, слабый, но ровный.
Якобы замешкавшись с ремнем безопасности запутавшимся, в районе его шеи, я на самом деле крепко сжимаю руки, и душу - хитро и безжалостно…
Я положил тело возле машины, и посмотрел в эти глаза в последний раз. В эти глаза, такие же как мои, не отличимые от моих, только безжизненные. Тело еще было теплым, но глаза уже выдавали пустоту души, еще секунду назад непомерно живой, я то это знал.
Я облегченно вздохнул, он был одним из… Нас. Сомнений больше не было.
Я спокойно отошел. Все думали, что за помощью, но я просто уходил для этих людей в никуда.
Что я испытывал? Когда-то в юношестве я ухаживал за девушкой, и она в конце концов меня поцеловала. Я получил нечто непомерно чистое, свежее, освобождающее и всецело переполняющее, и я чувствовал облегчение. Но со временем, краски померкли, и я стал угасать. Никогда больше я не испытывал ничего подобного много лет пока во мне не проснулся Зов Крови. Сейчас я чувствовал, что меня одновременно поцеловали миллионы девушек, шли слезы, нет не радости – эмоционального подъема. Это отдаленно напоминает слезы болельщиков при совместном напевании гимна много тысячной толпой. Раньше я кое-что знал об этом. Только это во много раз сильнее.
Пауза длилась секунду. Секунда транса и непомерного восторга, секунда сантиментов и умиления. Я тихо отошел.
Я не видел Нас три года. Это время я провел с пользой - совершенствуясь, потому что знал, что любая следующая встреча с Нами могла быть последней, и что Мы тоже не сидим на месте, а совершенствуемся. А я не хотел, чтобы это была последняя встреча с Нами, сейчас-то я уже точно знал, что хочу именно этого, так сейчас требовала моя кровь.
Совершенствуясь, я провел все последние шесть лет, с того момента как Зов Крови повел меня за собой.
Как я докатился до этого? Я сам назвал это эволюцией крови, если Вам интересно - могу рассказать.
 
Сила мысли

Я думаю, что это началось, когда мне было девять лет. В тот июльский вечер я ложился спать, было несносно жарко и отец открыл форточку в моей комнате. Из форточки шла сомнительная прохлада, а еще проникал гул. Это был гул далекого элеватора, на котором работал мой отец. В сущности, это был гул жизни. Такой гул есть в любом индустриальном городке по обе стороны Атлантики, практически неотличимый гул идет от леса, моря, океана, короче от всего что так или иначе способно создавать звуковые колебания, и он не значит ровным счетом ничего, кроме содроганий воздуха.
Но после того как я допоздна смотрел какой-то антивоенный фильм про атомную войну между Советским Союзом и США, этот гул стал стойко ассоциироваться у меня с полетом ракет с ядерными боеголовками. Я даже хорошо запомнил, что выпущенная из американской шахты она будет лететь двадцать восемь минут, а из европейской всего четырнадцать. И меня это не столько пугало, сколько заставляло думать. Причем думать быстро (а вдруг всего четырнадцать). И я успевал передумывать многое. Так я думал, что даже если ракета не прилетит, как это случалось прежде, то все равно до очередного конца света, который то и дело предрекали религиозные деятели, осталось всего одиннадцать лет, и что я успею сделать? Я думал, что я стану очень умным и заработаю, кучу денег, куплю на эти деньги – сначала кроссовки Рибок, а потом построю огромный дом размером двадцать на двадцать метров в четыре этажа. И еще я думал, что потом что-нибудь придумаю. Красовки Рибок несколько позже мне купила старшая сестра, - чистое глупое счастье, которое, как оказалось в последствии, не купить ни за какие деньги, а про дом я потом и думать перестал, - зачем мне такая безвкусная громадина.
Но главное я стал много думать. Все мои сверстники играли в войну, а я думал. Думал о том и об этом, обо всем и не о чем. Хотя конечно чаще обо всем. Мысли помогали мне жить. С одной стороны это была вуаль, закрывавшая меня от той «обычной» жизни, которая меня окружала. В обычной жизни мои родители добросовестные труженики великой родины давали мне всю возможную ласку и тепло, заключавшуюся в редком мороженном, и еще более редких походах в кино и парк культуры и отдыха. В обычной жизни – сверстники и в я одинаково военной форме ходили в школу, принимали различные присяги, ничего не делали. Путь в обычной жизни был прост: ходи в школу, потом в соседнее училище каменщиков, потом строй великую родину.
Но великая родина уже давала трещины.
Дядя Шура никогда не был как все. Сквозь щель между старой простыней и краем окна мы могли видеть в его видеосалоне другой мир. Где люди не строят что-то великое, например, будущее, где женщины просто красивы, без бытия «спортсменками и комсомолками», где есть богатство и роскошь, которой не надо бояться. Богатство и роскошь сами по себе ничего не значат. То есть, если кто-то говорит, что ему нравится «Мерседес», по тому что в нем хорошо ездить, он мягко говоря лукавит. Счастье дает лишь статус. Ведь какой-нибудь вождь пять тысяч лет назад не имел даже толики, того что есть сейчас у среднестатистического гражданина какой-нибудь задрыпаной постсоветской республики. Нет, конечно, этот гражданин может всю жизнь прибывать в сладкой эйфории, что ему живется получше вождя, но все же. Да, те фильмы были другой реальностью, в которой я предпочитал по долгу находиться, пеленой и отрадой, которой в то же время я старался не злоупотреблять.
С другой стороны мысли это был мой путь. Я не был слабаком, но и сломать на спине штакетину, даже того не заметив, я не мог тоже. Что, в прочем, получалось у некоторых моих друзей. Но я хорошо учился. Я давал списывать уроки своим «некоторым» друзьям, у которых это в свою очередь совершенно не получалось, и в общем-то ничего не боялся. Мысли в итоге привели меня в хорошую школу и хороший ВУЗ. Именно тогда я поверил в силу планов и возможность их осуществления.

Жажда влюбленности

Но первую трещину моя великая теория мысли дала в восемнадцать лет. Я был старомоден. И вот на первом курсе я был знаком с одной девушкой. Однажды на одной из дискотек мы долго танцевали, и я понял, что она мне нравится. С каждым танцем, каждым словом она нравилась мне все сильнее и сильнее. Я почему-то стал замечать многое о чем раньше и не думал. Я совершенно не замечал ее локонов, ее бровей, ее бедер и груди. До этого. И вдруг девушка ушла с дискотеки раньше, а я того и не заметил, а мне очень хотелось проводить ее, я даже испугался, что могу потерять ее.
Я лишь однажды мельком видел на какой остановке она выходит. Я не знал, где она живет, не знал, давно ли она вышла с дискотеки и вышла ли вообще. Но меня это не интересовало, я знал, что надо что-то делать, и я отправился на ту остановку.
Была поздняя осень, я бы даже сказал ранняя зима. Одет я был легко, я ведь не знал, что почти два часа мне придется провести на той остановке. Я промерз до последней косточки.
И вот один из автобусов привез ее. Она вышла, заметила меня и удивилась. Девушка спросила меня, что я здесь делаю. Я задумался, и как-то неуклюже сказал, что здесь живет моя … двоюродная бабушка. К счастью девушка была понятливая, и смекнув, что я соврал, не стала спрашивать о степени родства «двоюродной бабушки».
Я преложил проводить ее до дома и она согласилась. Мы шли дольше часа, хотя до ее дома было не более километра. Разговор был как мне показалось потом ни о чем, так как я не смог вспомнить ни одного слова, но он не шел или тем более вяло тянулся, - он лился. Оборвался разговор, только когда она взглянула на часы, и сообщила растерянно, что мама волнуется, так как она обещала ей вернуться еще час назад.
Уходя она украдкой, несмело поцеловала меня, и быстро пошла домой. Тогда я потерял почву под ногами, я взлетел. Проблемы казались ничтожными, а отсутствовавшие достижения великими. Я полетел домой. Холод наступающей зимы и темнота ночи казались мне райскими.
Потом было все - и долгие прогулки, и цветы, и стихи, и любовь, как мне тогда казалось. И мои мысли изменились. Я перестал думать о будущем, перестал строить грандиозные планы, перестал желать славы и богатства. В мои мысли вкралось нечто внешнее, чего никак предвидеть мыслями я не мог. Это внешнее для мыслей в то же время шло из меня, из моей крови, из моей внутренней программы. И тогда я понял, - существует зов крови, - можно утром проснуться неожиданно для себя совершенно не тем, кем ты лег спать вчера вечером. На примере своего опыта – этого не предвидишь.
Но вернемся к девушке. Я нарочито не называю ее имени, так как позже я понял, что нужна мне тогда была скорее не она, а то несравнимое и, к сожалению, неповторимое чувство влюбленности.
Через полгода мы расстались. Почему? Можно назвать тысячу верных причин, но не одна из них не будет правдивой. Просто мы выпили друг друга. И хотя формально мы расстались с моей подачи, но думаю, она выпила меня быстрее, чем я ее. В женщинах, а тем более молодых девушках на столько больше «био», чем «социального», угнаться за которым не возможно.
Потом я долго страдал. Мне действительно было больно и страшно жить дальше. Я переживал, и это чувство было так же сильно как и первое только со знаком минус. Мне казалось, что хуже чем мне тогда не было никому на свете. Я бился в истериках, бросался на людей, думал резать себе вены.
В тот год я – отличник поступивший без каких-либо экзаменов в институт, «одна из лучших светлых голов города», - кое-как благодаря последним деньгам родителей, порукам друзей и транквилизаторам сдал сессию, и ушел на летние каникулы.
Транквилизаторы успокоили кровь, а для полного успокоения тела и души, меня отправили отдыхать на юг. На юг где «солнце, море и песок» и, конечно, гормоны. Но гормоны это другое, это как раз таки вещь подконтрольная, их в известной степени можно направлять или убирать. В них нет фатализма.
На третий день в поле притяжения моих гормонов попала Катя. Хотя, конечно, наоборот, я в ее. Катя была… наверно, красива, да разве это важно. Моя душа лишь помнила то состояние годичной давности, - ту свежесть и легкость, то состояние полета, и самоотверженно его искала.
И опять были стихи, цветы, поцелуй и любовь. Но… Да, что-то было, но уже явно не то. Как сок из пакета и фрукт, как фотография и образ, как шелк и кожа, то есть вкус, цвета, ощущения - похожи, но не настоящие.
Через неделю Катя уехала, но приехала Маша. С Машей я хотел то ли понять, что было не так с Катей, то ли повторить хотя бы то, что с ней было. Но я не достиг ни одного ни другого.
Похожая история у меня была еще в школе, когда мы с одноклассниками пошли в поход. Вечером звездное небо раскинулось над нашими головами, и мы шумной компанией стояли на берегу живописного озера, бросали в него камушки и смотрели как кругами разбегаются звезды. Мой лучший друг предложил мне попробовать сигарету. Я затянулся, но не умело. Друг сказал, что это не в затяжку и я только перевожу сигареты. Говорит, - давай полной грудью. Ну, я и дал. …Я окунулся в теплое спокойное море зеленой травы, ноги подкосились и я увидел как спиралью только для меня побежали звезды по небосводу. Вся вселенная исполнила приватный магический танец только для меня. Раскинув руки и ноги звездой, неподвижно, три минуты я был великим созерцателем вселенских танцев.
А потом встал, и когда затянулся еще раз у меня лишь закружилась голова. На третьей сигарете я почти ничего не почувствовал.
Никогда не соглашайтесь на меньшее, чем вселенские танцы. Четвертой сигареты я не выкурил никогда.
Маша, Юля, Катя, Аня, Оля, Света, Кира, Галя, Шура, Виктория, Элеонора… Так прошел следующий год. В неудачных поисках влюбленности. С каждым разом чувства притуплялись, пока не достигли некого постоянного уровня, с которым уже смирился и я. Теория маржинальной полезности беспощадна.
Так как в принципе, в отличии от курения, во влюбленности нет ничего страшного, то я не бросил эту привычку на четвертой попытке, хотя она и не привносила больше в мою жизнь «вселенских танцев». Я просто время от времени прибегал к этой лишь приятной процедуре, в принципе не ожидая от нее ничего сверхъестественного.
Зато жизнь стала налаживаться. Я снова был золотой головой. Без труда сдавал экзамены, нашел себе неплохой приработок, и в общем-то ощущал себя удовлетворенным тем, что имел.
Я даже как-то раз встретил ту девушку. С новым парнем. Она шла по коридору университета. Мы остановились, попытались завязать разговор, но на этот раз он просто не клеился. У нас не было общих тем. Две минуты и мило улыбнувшись друг другу мы разошлись, а я подумал, что ничего не изменилось, и все стало совершенно другим. «В одну реку нельзя войти дважды», по крайней мере с тем же результатом.
Так прошло три года, и я снова стал верить в силу мысли. Иногда я даже думал, что со мной произошел временный сбой, что это должно было произойти, и это исключение есть подтверждение правила. И лишь очень редко я с ужасом задавался вопросом, а что если я проснусь не тем человеком, которым я был вечером, что если моя кровь снова поставит передо мной не мыслимые для меня же в данный момент цели.
И она поставила.
Чувство локтя.

Идиллия продолжалась некоторое, а может и долгое время. Колея вела меня в перед, а может и по кругу. Я жил, а может доживал. В принципе меня это устраивало, так как я просто об этом не думал. В том возрасте мало кто задумывается над такими вещами, ведь доживать кажется еще очень долго.
Однако чем спокойней базис, тем выше надстройка, и как показали башни- близнецы, тем она зыблемее. Поверив в мысль, я стал думать. И мысли вели меня в неопределенность.
Меня перестало устраивать простое спокойствие. Мне опять было необходимо счастье. Да звучит громко, но что мы есть без счастья?
Тут мне вспомнилась одна близкая знакомая. Она никогда не была счастлива, потому что, даже не подозревая об этом, была ярчайшим примером теории возрастающих потребностей. В той или иной мере мы все подвержены данной теории, но она, как эталон возрастания потребностей, получив палец, вгрызалась по локоть. Приглашение в дорогущий ресторан, оборачивалось таким же огромным разочарованием. Самая дорогая еда, самое дорогое вино, и все в количестве приводящем ее с кавалером и милицией позорно к выходу в связи с невозможностью полностью расплатиться.
Так и я день ото дня повышал ставки. Если ехал, то гнал по бордюру, если пил, то до запоя. И я ждал перехода количества в качество.
Я знал себе цену, и по тому редко на моем пути попадался, как мне тогда казалось, хоть сколько равный мне человек. У меня было мало товарищей, и еще меньше друзей, людей в моей жизни случайных.
Тогда мне не нужна была синергия, когда один прутик непременно сломается, а метелкой - мы сила. Когда я за друга (естественно, он за меня) «хоть в огонь». Когда выпив три бутылки водки на двоих, размахивая очередной чаркой, и обливаясь водкой навывают: «Офицеры, офицеры, Ваше сердце…»
Друзья, тогда для меня, случайные единомышленники – люди близкие по духу, люди способные обогатить мое «я». Эти люди продукт штучный. Найти их сложно как трюфели без свиньи.
И я был свиньей. Нюхать и копать надо было в душах, искать возможность извлечения чего-то нового для себя. И я вынюхивал буквально по крупицам, день ото дня, пока эти крупицы не становились горсточками, те не превращались в кучи, а последние не образовывали горы.
Бывало так, что я знал человека годами и он мне не представлялся ничем особо интересным, - так мебель. Пока когда-нибудь, через тысячу дней знакомства и несколько тысяч литров совместно выпитого пива в больших компаниях, он открывался. И оказывалось, что он необычайно талантливый писатель, который правда очень застенчив и никогда никому ничего своего не показывал. Но его приемы, его сравнения, его структура… Впитывать, впитывать, впитывать!
Как результат я был горд собой. Ведь я в принципе знал, что хорош. Что я, кроме того, очень хорош во многом, а просто хорош в очень многом. И я заслужил эту цену. Я честно украл это знание у других людей. Я думал, что могу практически все, может не сегодня, но уж точно в скором будущем. Но вот только так или иначе мне чего-то не хватало…
Чувством собственного достоинства я упивался довольно долго, пока…
Классик бы долго и с упоением рассказывал, какой в тот день был прекрасный летний вечер, как в городском парке в алее стрекотали кузнечики, как кое-где мягко щебетали вечерние птицы, а на скамеечках тихо ворковали влюбленные парочки. Упомянул бы и, что среди этой девственной красоты двигалась серая неприметная тень, то есть я. Но дальше его повествование придется закончить мне, потому что жизнь и классика, не едины, как «судьба и родина». Издеваюсь.
- Че, чувак! Курево тащишь? – окликом останавливает меня маленький одинокий «невлюбленный» силуэт на лавочке.
Оцениваю его размеры, и в принципе спокойно:
- Да, я, вообще-то не…
Удар. Со спины. Падаю. Быстро встаю. Сзади такой же невзрачный силуэт. Еще ничего страшного.
Готовлюсь.
Опять удар со спины. Я снова падаю. Не вижу, а чувствую, как шесть невзрачных ног колотят меня, а шесть невзрачных рук шарят по моим карманам.
При этом одна невзрачная глотка:
- Ах, ты сука, уе…щная! Че нормальных пацанов в западало угостить? Че на нашем районе будешь нам мозги е…ать? Не, ни х…я! Получай, ую…ще!
Избивали так как будто хотели друг другу показать, у кого из них лучше получается. Избивали долго. Сколько не знаю, так как, к счастью, довольно быстро отключился.
Хорошо, что они не зацепили ничего жизненно важного и не разбили ничего не заживаемого. Но месяца в больнице хватило мне, что бы сформулировать свое философское правило, - «правило трех» (у более крепких особей рода человеческого до «пяти»). А понял я то, что каким умным, талантливым, знаменитым, успешным, богатым, могущественным и самодовольным ты бы ни был, в темном безлюдном месте три глупых, бездарных, серых, неудачливых, бедных, закомплексованных ничтожества могут в принципе сделать с тобой все, что им заблагорассудится. И это правило, которое создает крепкие семьи, трудовые коллективы, города, страны и наконец нации. Развитый индивид? В слаборазвитом обществе.
Хотя у этого правила есть и обратная сторона, - побочные выводы. Ведь вокруг каждого президента, олигарха, диктатора есть трое, а вокруг них еще трое и трое, и ведь, не один не даст другому в морду, а значит все несут коллективную ответственность за их поступки. Страх и сила. Трое у Гитлера, трое у Сталина, да полно примеров, но это так, - мысли в слух.
Я возвращался из больницы домой и уже не чувствовал той необычайной легкости бытия. Она ушла. Я прокладывал дорогу сквозь враждебные тройки, четверки, толпы. Дни перестали быть солнечными и безмятежными, ведь оказалось, что мой жизненный путь был не верен. Нет, я и не рассчитывал, что буду полезен другим, то есть буду нести свет и счастье, понимание и помощь. Мне это было безразлично. Но проанализировав, многие события в своей жизни я понял, что к более умному, талантливому, удачливому человеку, относятся с плохо скрываемой завистью. Прописная истина, которая не воспринимается, пока «практика не станет критерием истины». Просто этим подонкам хватило смелости, а точнее не хватило общественных барьеров в виде воспитания, чтобы выразить свою откровенную социальную зависть к наличию денег в моих карманах и моей чистой одежде. В ряд ли они знали о моих мыслях, да этого им и не надо было.
А сколько раз и от очень интеллигентных людей я получал «тумаки» и отказы. Сколько раз мне предпочитали серых бездарностей. На работе в приватной беседе с моим товарищем директор сказал ему про меня, что такие «слишком умные как он (я)» обычно никому особо не нужны. Определение - «слишком умные» - тогда мне польстило, но сейчас оно зазвучало для меня иначе. Да и позвонили мне только раз за тот месяц, начальник, спросить когда я выйду, потому что собралась куча неотложной работы. В общем меня держали-то только потому, что я был хоть молодой, но специалист.
Хандра, депрессия, кровать и пиво литрами. Офицеры? Идиоты? Хрень.
- Володька! Что делаешь! – Колян позвонил мне по телефону, коллега.
- Да, пиво пью, короче ничего.
- Пошли на игру, тут у меня билетик лишний остался, Генка еще не восстановился после предыдущего матча. Точнее его окончания. Будет полный стадион. Пошли?
Я - штучный продукт - на игру? Вместе с целым стадом. Хотя пиво кончилось, а у них наверняка его полно.
- Ладно? Где, во сколько?
- В полседьмого у стадиона. Да. Возьми с собой пива.
... Колизей, Сталинград, стадион «Динамо». Мексиканская волна, крик, свобода... Мысли?
Зад сам поднимается с места и умело ныряет на скамью, губы сами произносят выученную пятнадцать минут назад кричалку. Также как пятьдесят тысяч других задов, и сто тысяч других губ. Ты абсолютно зависим, тобой руководят флюиды грани страха и восторга, излучаемые толпой, излучаемые тобой. Но ты свободен, потому что ты не несешь никакой ответственности. Мысли?
Мыслей нет и ты счастлив.
В середине второго тайма позвонил босс. Требовал чтобы я завтра обязательно задержался и выполнил дополнительную работу за коллегу, которого он вчера уволил. И видит Бог, пятьдесят тысяч глоток послало его – просто моя была ближе всех к трубке.
Наши (вроде бы) проиграли. Горе чистое как счастье. Пиво ведущее к мести.
Я в центре толпы, не спереди не сзади, а просто в толпе. Мои камни летят в витрины, не хуже и не лучше других камней. Я не лучше всех, но я знаю, что мои ноги бегут вперед только в перед, ведь я не вижу ни начала ни конца толпы, а значит я в любом случае бегу в перед.
Напряжение возрастает еще минута и …
Мигалки разрезают толпу, поглощая часть меня. Мне хуже и хуже, я чувствую удушие. Могучая рука выхватывает меня из толпы.
-Вован, в метро! –крикнул Колян.
Как он нашел меня? Хотя наверно он был возле все это время, просто никого конкретного я не замечал.
Заскакиваем в метро. Здесь нас очень много. Милиция показывается на перроне с одной стороны, а спасительная электричка с другой. Мою семью опять разрезают, но мы уезжаем с этой станции. Ее свет пропадает в иллюминаторах электрички.
- Да, Вован, ну ты и дал копоти! – говорит мне Колян в переполненном, закуренном баре. А я только молчу, считаю выпитое пиво и наслаждаюсь собой.
Этой ночью я спал, как младенец и был счастлив. Счастлив потому, что несмотря на то, что я делал самые неправильны в своей жизни вещи, я поступал правильно. Правильно с единственно верной для меня в тот момент точки зрения - толпы. А ведь нет человека более счастливого, чем поступающий правильно. В принципе все живущие на земле поступают в глазах своих правильно, и воры, и убийцы находят себе какие-то оПРАВдания. А те, что не находят пускают себе пулю в лоб, или еще как.
Я снова проснулся другим человеком. Я опять испытал, то о чем не мог и подумать. Это было заложено на уровне генетического кода.
С утра звонил босс, спросил, что вчера случилось. Пауза. Здесь в этой комнате только одна глотка, - моя. Ей и отвечать. Босс стал подсказывать мне, что наверно я вчера не понял, кто звонил. Он не мог заменить меня так быстро, да и может думал, что я молодой, - перебешусь. Я даже думаю, что он сам убедил себя, что я не понял, кто звонил, ведь каждый считает, что его послать уж точно не за что. Да и вообще иногда хорошо включить дурака, а еще лучше действительно поглупеть.
Момент истины. Послать его и тем сам потешить свое «я». Морально возвысить себя над ним. Порвать все эти оковы… Хотя конечно, никакого момента нет. Я просто тешу свое самолюбие, обманывая себя, что у меня есть выбор. Его нет. Мое «я» до него еще не доросло. Ему еще нужно ходить на работу, потому что «что скажут другие», ему еще нужно постоянно покупать какие-то новые очень нужные вещи, ему еще нужны эти цепи.
- А вы вчера звонили?- произношу я единственно возможное для этого «я». - Да, конечно, я сделаю за него эту работу.
Быстро одеваюсь, потому что уже опаздываю...
Матчи были для меня всем, единство в нас. Полная самоотдача. Полная свобода. Полная прокачка мозгов. Полное сжигание времени.
Восторг ожидания, апогей игры, камни, ноги, напряженные нервы, пиво расслабления.

Войнушка

Но проклятая теория маржинальной полезности. Смешанная с еще кое чем. Я тогда еще не знал чем, было только предчувствие.
Через год мне стало казаться, что во всем этом есть недосказанность. Во всем действе какие-то недомолвки.
Присмотревшись я увидел большую банду великовозрастных уличных хулиганов, которые играли во что-то. Большинство никогда не выходили из этой стадии,- пятидесятилетние они так и «болели за Спартак». Эти люди в определенный момент стали напрягать меня. Я даже стал уверен, что я выпил, эту атмосферу до дна.
Из-за этого чувства я стал реже появляться на матчах. Они перестали мне щекотать нервы, превращаясь в некую рутину.
Я долго думал в чем же дело. Пока однажды жизнь не расставила все на свои места.
Я опять тянулся на матч. На этот раз без особого энтузиазма, - так по накатанной дороге. Наши опять проиграли, хотя честно говоря, - какая уже разница.
Все было как обычно, только этот раз зрела битва между болельщиками. Обычно я избегал этого сомнительного удовольствия, но возбужденная толпа просто засосала меня и выбросила прямо на передовую битвы.
Я сначала хотел отступить, но лишь наткнулся на гору спин, рук и ног. Было лишь пространство передо мною заполненное моим противником готовым к бою.
Я все еще искал шанс отступить назад, ведь я и драться-то толком не умел, а все эти ребята были практически профессионалы. На землю меня вернул увесистый удар в ухо. Он даже чуть не положил меня на эту землю.
Я не только устоял на ногах, но в тот миг я понял во что играют все эти великовозрастные юнцы. Ответ проще простого - в «войнушку» максимально приближенную к реальности.
Но это были мои последние мысли и откровения в тот вечер. Нет меня не вырубил следующий удар моего свежеиспеченного ненавистного врага. Напротив, откуда не возьмись у меня появились недюжинные силы, а моя правая рука провела отличный удар, левая добавила и противник упал. Я не думая, стал неистово избивать его ногами. И я чувствовал эмоциональный подъем, и мне это … нравилось. Но это был не я, это была моя кровь…
Когда я снова смог воспринимать окружающее, то понял, что нахожусь, в том самом баре, где мы пили пиво с Коляном после первого матча. Я опять был героем для него и других. Но ко мне вернулись моральные устои, «устоеные» мне за долгие годы воспитания. Несмотря на одобрительное похлопывание по плечу, сейчас мне было стыдно.
Больше на матчах я не появлялся. Мне было страшно за себя, ведь насилие опять могло бы мне понравиться и не понятно как далеко это зашло бы в следующий раз.
Я просто понадеялся, что это был мимолетный срыв, который никогда не повторится, тем более если его не провоцировать. Более того, я решил уделять больше времени работе, нехитрым развлечениям, образованию, короче «псевдо сублимации». Почему псевдо? Да потому что классики описывают сублимацию полового влечения, а у меня горели не яйца, а кулаки.
Мне полюбился балет. Начав с уровня одного моего товарища, -толстоватого, низкого, коротконогого парня, который из-за отсутствия денег на кабак, попал как-то раз с девушкой на балет, а потом сказал: «на троечку (я ухохатывался), я бы лучше станцевал (у меня чуть живот не порвался)»; я через несколько месяцев стал действительно кое-что понимать. Смог даже отличить па от фу-агре. Не путать с виагрой.
Я пытался успокоить свою душу поэзией, Белла Ахмадулина, Анна Ахматова, Борис Пастернак. Бред. Я в юношестве сам писал, говорили неплохо. Но в определенный момент я решил, что это ложь,- стихоплетной формой сковывается чистая суть. Все эти «галка-палка», «дом-гном», «любовь-морковь».
Ничего не помогало и мозг снова и снова возвращался к вопросу: что же такое «войнушка»? Что такое война? Я конечно очень хочу, что бы она не повторялась, я понимаю, что ею занимаются только очень больные люди, что она абсолютно не нужна. Но все же наивно полагать, что в Сталинградском сражении собралось пять с половиной миллионов идиотов и что вообще их было в том году пятьдесят миллионов, а еще полмиллиарда их поддерживало в одном и другом тылу. А если добавить, к этому метод индукции, когда верное для N минус один и верное для N, будет верно и для N плюс один. То есть если у каждого предыдущего поколения была большая война, то как говориться «думайте сами, решайте сами…» А знаете почему? Я тоже конечно, нет. Но я для себя сделал, кое-какой вывод. Мы так мало углубились или даже попытались углубиться в понятие «счастья», что остались на обыденном уровне его понимания, через всесторонний опыт, а точнее модный нынче - «экспириенс». То есть надо попробовать все-все и всех-всех.
Туризм. Новые места, новые впечатления, новый опыт. Бегство от себя через поглощение всего. Но некоторые, а исходя из предыдущего рассуждения, - многие, в определенный момент, переходят от опыта мест к опыту чувств. И если за пятьдесят вечнозеленых единиц можно купить запах жасмина и ласковое поглаживание, то вкус крови и жесткий удар –практически запрещены. То есть их «экспириенс» так редок, а значит на столько маржинально полезен.
Это весит у всех на кончике языка. «Мы поколение без великой депрессии и воины!» - сокрушается известнейший Герой и разрушает прежний мир, наш мир.
Нет я не лучше других. Да и вообще в ряд ли можно применять в подобных рассуждениях какие-то оценки. Мы биосоциальные существа, которые, боюсь, есть то, а, к сожалению, не иное. Это тоже Зов Крови.
Что делать? Я не знаю, что посоветовать другим. Но для себя я решил, - надо выпускать пар. Если что-то и может спасти от Третьей мировой планету, так это только череда постоянных локальных кровопусканий. Я думаю сильные мира сего это отлично понимают. Такова уж наша природа. А если идти от обратного по методу дедукции, от общего к частному, то людям стоит понимать себя и делать свои локальные войны.
Вот так, пожалуй, я и оправдал себя.
Нет конечно лучше, стараться заработать больше денег, занять достойное место в обществе, - не хуже других, и если уж совсем будет плохо, - можно купить немного жасмина, - самую капельку. Но покажите человеку пространство и он проглотит его и выплюнет пустоту, покажите человеку чувство и он испытает и опошлит его.
«Войнушка?» - «Войнушка!»
Но с кем? Ведь я совершенно хороший человек, который абсолютно не хочет причинить кому-либо стоящему зло. Более того, я хочу лишь уберечь мир от глобальных конфликтов со своим участием.
Но ведь существует же профессия палача. Эти люди, убивая людей, приносят пользу людям. Они нужны обществу, как орудие труда объективной справедливости. Стать орудием труда объективной справедливости, каково?
Хотя кем быть мне на самом деле в данной ситуации даже не вопрос. Вопрос кому в данной ситуации не быть. Как найти достойную жертву, то есть самую недостойную? И что значит «недостойную»? С точки зрения общественной морали? Но с этой точки зрения и мои мысли, наверно, можно посчитать недостойными. Ладно, себя нельзя трогать, я субъект в объективной среде, и потом мои намерения практически благие.
Что хуже всего с точки зрения общественной морали? После долгих размышлений я пришел к выводу, что это обидеть ребенка. И это на самом деле так. Потому что у них еще нет Зова Крови. Они счастливы от того что имеют, они еще не плодят пустоту, потому что не умеют и им этого не надо. В тоже время взрослые делают выбор осознано, а дети не имеют такой возможности. Поэтому обижая ребенка, взрослый человек лишает другое существо самого главного – права выбора, прививая ребенку, например, насилие о котором он не имеет не малейшего понятия.
Значит детей, конечно же, тоже нельзя трогать. Но это наводит на мысль, что наиболее гуманно убийство (если так можно говорить) обидчика детей. Лучше всего – маньяка.
Осталась самая малость, - найти извращенца и вовремя обезвредить. Но, где взять его? Наверно, не каждый день человеку на пути попадаются извращенцы – садисты и педофилы.
Я понимаю, что это чистое сумасшествие. Но наша жизнь, это путь от рождения к смерти. И хоть многие говорят, что это короткий путь, то на самом деле они врут. Иначе почему мы маемся и всю жизнь ищем способ занять себя, даже в этом коротком пути. Все эти рекламы – о занятых людях бегущих из точки «Жизнь» к точке «Смерть» и не успевающих почистить зубы, приготовить обед, принять душ. И еще придуман простейший способ не умереть со скуки (сразу) – утром работай, да так, чтоб вечером мог только спать, а на выходные трать заработанное на вещи, которые нужны тебе только, чтоб не маяться. А кроме того, когда ты покупаешь, то кто-то производит, также преданно и тяжко с утра до вечера. Поэтому каждый уходит от жизни по-своему, а финал у всех одинаков. Ладно, пошел искать маньяка.

Маньяк

Я выбрал старомодный способ, - я попросил в местной библиотеке подшивку газет криминальной тематики.
- Ну, да, типа криминальную хронику за последний год, - виновато подаю свой читательский билет типичной бабульке- библиофилке. Та, грузная от выпитого за жизнь чая и бесполезно прочитанных книг, поправляет на носу очки и пристально всматривается в мою фотографию на документе. Она знает - люди меняются, а фотографии – никогда. Что-то у себя нервно помечает, мне даже приходится оправдываться.
- Так, знакомая попросила на курсовую, - еще более виновато поясняю я.
- А мне то дела нет, - отвечает бабулька и достает стакан чая в классическом железном подстаканнике.
Беру подшивку и сажусь в дальнем углу читального зала. Впереди прыщавые студенты учат какой-то урок. Я тоже ни так давно был таким наивным учеником. Думал, что если я что-нибудь не выучу, то это будет концом света, и преподаватель меня непременно убьет. Но на этот раз если я не выучу данный урок, то я убью себя сам. Так что мы не так уж друг от друга отличаемся.
«На улице Н-ской пропали две девочки 6-ти и 8-ми лет в течении трех последних месяцев. Всех кто что-либо знает о их местонахождении просим…»
«В среду вечером около 19:00 вышел и не вернулся…»
И еще десятки таких сообщений за последние годы. То есть маньяков судя по всему не так уж и мало как следует им быть. Ну, да - каждый сходит с ума по своему.
Надо что-то делать. И на следующий день, взяв из рук другой бабульки подшивку газет, я аккуратно выписал все адреса происшествий в свой кожаный блокнотик. Вернувшись глубоко за полночь домой, сделав себе кофе по крепче, я начал наносить адреса преступлений на бумажную карту города.
Я так и уснул на раскинутой на полу карте Города «один к десяти тысячам». И мне снилось как я вечером во мгле иду по улице Города в совершенном одиночестве под светом шатающейся от ветра лампы, свисающей с деревянного столба. Потом я сворачиваю за угол и оказываюсь на поле. В скоре я замечаю Косца во всем черном. Он стоит ко мне спиной и точит камнем косу. И я понимаю, что это именно тот кто мне нужен. Между тем он дотачивает косу и поворачивается ко мне. Во мгле я не вижу его лица. И тут я замечаю, что я совсем голый. В такой ситуации мне не остается ничего, кроме как убежать назад в Город. И я тоже разворачиваюсь, но поле бескрайнее и на нем никого кроме нас с Косцом нет. И я начинаю просто бежать. При этом мое сердце бешено колотится, потому что я понимаю, что мне некуда бежать.
Но вдруг мне стало ясно, что так не бывает, и что это сон, то есть это все живет в моей голове, и этим всем я могу управлять. В этот момент я спотыкаюсь и падаю. Во ржи я нащупываю длинную палку, которая также оказывается косой.
Я смело иду на встречу Косцу. У меня тоже коса. Я первый наношу удар и срезаю его косу у основания. Но он не растерявшись наносит мне остатком палки удар по рукам и моя коса выпадает у меня из рук. Потом он бьет меня этой палкой по спине. Из-за опущенного капюшона я не вижу его лица. Он наносит очередной удар, но я хватаю его палку и мы сцепившись валимся на мостовую города. Я, голый и грязный, катаюсь уже по брусчатке, раздирая кожу по всему телу в кровь.
В этот момент с Косца спадает капюшон, и я вижу что у него мое лицо. И я понимаю, что на самом деле у меня нет выбора в этой схватке, она только приносит мне боль. Я отпускаю руки, и заточенный черенок косы вонзается мне в область сердца. Косец встает и уходит. Я обцарапанный, голый, синий от холода, с черенком в груди остаюсь лежать на мостовой. Слышится вой сирены…
Открываю глаза, к счастью это был сон, но вой не прекращается. Это что еще сон? Нет, это просто звонит по мобильному мой босс. Хренова полифония.
- Нет, уже еду! … Да просто большая пробка! На минут двадцать! Останусь и сделаю! Без вопросов. Да, понимаю. Да, больше так не буду. Я знаю, гораздо раньше.
На выходных я анализировал карту и составлял маршрут и график поиска. Моя карта показала, что наибольшее количество преступлений происходило в Темном Парке на окраине Города. Классика.
Я все меньше думал – зачем мне это? Просто надо было действовать. Надо было остановить саморазрушение, огонь выжигавший меня изнутри.
Как-то вечером я решил съездить в тот парк. Оказалось, что парк довольно уютный с неплохими лавочками и площадками для детей. Да вот только пока я там был, в парке начало темнеть и оказалось, освещение здесь слабое, а во многих местах его и вообще не было.
Я присел на лавочку возле одной из детских площадок. Многолюдная, с заходом солнца, она практически сразу же опустела. Бабушки и молодые мамы торопливо забирали своих чад, садили их в коляски и увозили в направлении расположенных на некотором отдалении многоэтажек. При этом они поглядывали на меня и тихонько шушукались.
Я остался сидеть один и мне, здоровому молодому мужику, стало как-то жутковато. Кроме того было зябко, и я вжал голову в плечи, начал потирать руки и дуть на них. Я с опаской и напряжением вглядывался в кусты через сумрак, тщетно пытаясь что-либо разглядеть. И тогда мне на плечо внезапно легла рука… Прямо как в фильмах Хичкока. Рука маньяка на моем плече. В апогее страха.
- Здравствуйте, участковый Полетаев, предъявите документы! – обойдя скамейку, вяло подбил под козырек худощавый усатый милиционер.
Штаны вроде в порядке, и на том спасибо. Только сердце, выпрыгнув, с покалыванием возвращается на место. Я очухавшись нахожу в кармане права и показываю их.
- Я… Впрочем вот, - опасность миновала и силы покинули меня, подаю документ - здесь написано.
- Так, - милиционер, ворочает права в лунном свете, чтобы получше разглядеть их, - значит Владимир. И что мы здесь Владимир делаем? – отдает документ мне обратною.
- Я… - да, а что я здесь делаю, - я девушку здесь жду, мы с ней договорились. – хотя какая «девушка», дурак, а если проверит. – А в чем собственно дело? – спрашиваю я.
- А дело в том, что за последние три года здесь погибли четыре девочки! Вот мамаши и проявили бдительность.
Вот черт. Сейчас меня арестуют в первый же день. Будем ждать девушку, которая не придет, и проблем не оберешься.
- Нет, не знал, неудачное место я выбрал для встречи, – играю я смущение.
- Ну, счастливо Вам, до свиданья, - милиционер опять вяло отдал под козырек и скрылся в сумраке и кустах.
- Плохое место мы выбрали, давай в кафе на улице через десять минут, - нарочито громко на всякий случай говорю я в трубку телефона, может он в кустах слушает.
Потом я встал и быстрым шагом удалился к своей машине из парка.
По дороге домой я думал, что все-таки странно, что милиционер так просто отпустил меня. Хотя что странного? С его зарплатой ему не до поиска маньяков, небось, ищет кому б штраф за что влепить, и нормально сторговаться. Эпоха такая.
Парк, конечно, глуховатый, но с такими бдительными мамашами этому маньяку должно быть сложно тут орудовать. И милиционер этот, довольно быстро среагировал. В принципе он меня первый раз видел, фамилию запомнил, что ему было там оставаться. Может пробьет потом кто я. Увидит, что действительно случайный прохожий. А если я тип подозрительный, так меня можно в считанные минуты вычислить и найти.
Я тип не подозрительный, я тип, которого выжигает из нутрии болезненная жажда деятельности.
Но что делать дальше? Толку, что этот маньяк обитает где-то и когда-то в этом парке. Вопрос где, когда и что?
Однажды утром, только проснувшись, я взглянул на себя в зеркало и ужаснулся. У меня начал отвисать живот, и это в мои-то молодые годы. Понятно, что если за себя не взяться, то дальше будет не просто хуже, - дальше может быть ужасно.
Нужна физическая активность и я решил совместить приятное с полезным. На следующий день я пошел в тот парк и оказалось, что там нужен дворник.
- Я хочу к вам устроиться дворником, - протягиваю паспорт в окошко уставшей молоденькой девушке.
- Заполните анкету, вот возьмите,- не глядя на меня, протягивает мне бланк.
Я заполнил его. Написал, что закончил только среднюю школу. Какая им разница, а то начнут задавать лишние вопросы. И так начнут, но меньше. Отдаю.
- Ну, в общем нормально. Зарплата не высокая, вы знаете, - отвечает она, а потом поднимает глаза от своей канцелярской книги и, увидев меня, невольно прихорашивается. Минутное смущение.- А может у Вас прописки нет? – предполагает она.
- Есть. Я просто… - как будто бы смущаюсь, когда молчишь, люди всегда понимают худшее, - личную трагедию. Пускай.
Рассмотрев вдоль и поперек мой паспорт и позвонив куда-то, она сказала, что я могу начать в понедельник. Объяснила, что как таковых рабочих часов у меня нет, просто должна быть убрана территория парка. «Сильно» пить запрещалось. На том и порешили.
Усталый после основной работы. Я ехал в этот проклятый парк. Я не высыпался и валился с ног. Но главное,- от метлы первые три дня руки горели. Они были в мозолях, которые лопались. Грубые рабочие рукавицы, не помогали. Тогда я вспомнил покойную бабушку поменявшую за жизнь много простых профессий от маляра до уборщицы. Как-то летом я помогал ей полоть цветы. Я очень старался и в точности прилежно махал тяпкой, повторяя движения. За очень вкусным обедом, взглянув на мои руки, она пошутила над маленьким городским интеллигентом: гультай за дело – мозоль на тело.
Но были и плюсы. За первую неделю я сбросил четыре килограмма. За вторую и третью подтянулся и окреп. Мое тело стало твердым как камень, что, не скрою, было приятным. А в конце первого месяца у меня открылось второе дыхание, - я стал неплохо высыпаться и у меня даже оставалось немного времени. Я и без того был ничего, а тут девушки просто стали липнуть ко мне. Так что свободного времени было меньше, но проводил я его качественнее.
Я работал вечерами и пристально следил за тем, что происходило в парке. И ничего подозрительного на мои глаза не попадалось.
Оказалось, что дорога через парк была кратчайшей дорогой от многоэтажек к относительно новой школе. Дети учились в две смены. Это я понял, так как вечером они небольшими группами возвращались домой по тропинке парка, взвалив на свои плечи тяжелые ранцы, в то время как я подметал или собирал мусор. Но иногда дети шли и по одиночке.
Действительно все пропавшие дети были учениками этой школы. И хотя они явно знали об опасности и о том, что есть более длинная, но безопасная дорога, все таки они ходили иногда по одиночке, испытывая судьбу. Дети есть дети, они не имеют еще ни ума, ни опыта, чтобы сделать выбор. Они наивно беззащитны. И что бы не писали про Лолит в разные времена различные извращенцы, - они еще чисты. Дайте им вырасти и сделать свой выбор.
Я не заметил за два месяца никого и ничего странного. В парке я работал один. Оставив машину за три квартала и немного прогулявшись, вечером в шесть я открывал сарайчик с инструментами, и где-то в девять я закрывал его, аккуратно складывая веники и грабли обратно. Потом некоторое время гулял разглядывая окрестности.
Только из редка ко мне подходил тот самый участковый Полетаев. Пару раз он расспрашивал, не видел ли я чего подозрительного. Я отвечал, что нет и что если что увижу, то сразу передам ему.
Как то раз он затеял разговор обо мне. Я предвидел такой поворот событий и несколько подготовился. Я сказал, что задолжал денег одному приятелю, что работаю на двух работах, чтобы отдать долг. Говорю, еще месяца три и рассчитаюсь. На том он и отстал от меня.
Почему не было ничего подозрительного? Разные бомжи, который искали «пустую тару», вели себя спокойно и не принужденно. Они приходили сюда с сеточкой и искали как грибы вожделенные бутылки. Часто они были пьяны, но ни я ни участковый были им абсолютно не интересны, а дети им были либо безразличны, либо та часть, у которой осталось еще что-то человеческое детей стеснялась.
Была еще категория групп по интересам. Трое- четверо они любили бутылку водки, а чаще дешевого плодово-ягодного вина. Эти люди были вообще вне подозрения, ибо были заняты лишь своей любовью и разговорами о том, как обошлась с ними жизнь.
Сказать правду, я где-то в глубине души сочувствую этим людям, а вернее их пути. Да, это слабые люди, но все не могут быть сильными. Я думаю, процент слабых во всех странах более менее одинаков. Просто все зависит от обстановки. Слабый, все чаще значит простой. Ну, как будто не олигарх, или на худой конец не средненький бизнесмен или знаменитость. Так вот их простой работяга имеет дом в пригороде, жену красавицу и отдушину в виде футбольного чемпионата с пивом. Наш – кровать в общаге, подругу алкоголичку и отдушину в виде дешевого винища в парке. «Бытие порождает» уровень «сознания». Только их ли в этом вина?
Есть еще категория все реже встречающаяся в парках. Люди с книгами. И эти люди для меня становятся наиболее подозрительными. Почему они в мире «дружбы и жвачки» не ищут этой жвачки? Значит у них что-то не в порядке, как у меня. Лет двадцать пять назад на них бы никто не обратил внимания. Многие могли позволить себе читать и – о боже – сидеть в парке на скамейке под ярким долгожданным теплым весенним солнцем с книгой в руках. Сидеть и не звонить, не писать отчетов, не продавать что-то другим. Даже не обдумывать блестящих презентаций и высоко прибыльных бизнес планов. Но за эти двадцать пять лет рухнул железный занавес и все поняли, что король-то голый. Голый и голодный, да так, что за всю жизнь безустальной еды ему не набить желудка до среднеевропейского уровня. Вот и набиваем.
Но мне эти люди в новых реалиях представлялись больными и опасными. Я к ним пристально присматривался. Но оказывалось, что эти не такие уж ненормальные. Часто их чтение прерывалось мобильными звонками от начальства. Я безошибочно мог определить это по напряжению и переживаниям поглощавшим их лицо. Потом они откладывали книги, уходя в раздумье, и обычно через короткое время удалялись. Такие не могут быть маньяками, в них нет зловещей свободы духа. В прочем, за два месяца ни один «читатель» не приходил больше трех раз. И я окончательно пришел к выводу, что здесь они безобидны.
В общем ничего подозрительного я не заметил. Но почему так? Неужели кроме неплохой формы я ничего не получу за эти два месяца? Может этот маньяк переехал и его схватили в другом районе или Городе. А может он решил завязать, хотя это не работу сменить, - так что вряд ли. В чем дело?
Хотя чего я ожидал? Ведь если я здесь на видном месте, то значит я могу быть под наблюдением. То есть, возможно, я кого-то отпугиваю. Но если так, то надо уйти в тень на некоторое время. Но как тогда наблюдать. Хотя на дворе третье тысячелетие.
- Вот эта камера дорогая, но она может корректно работать и при незначительном освещении, - невозмутимо разъяснял мне молоденький продавец консультант магазина видеоаппаратура. Он нарочито выделил слово «корректно», чтобы я не сомневался в его компетентности. – А вы, собственно, что снимать собираетесь?
- Птиц, ведущих ночной образ жизни, я натуралист. – сказал я с правдоподобным восторгом. Продавец многозначительно улыбнулся, видимо вкладывая некий свой смысл в понятие «птиц», например, хорошенькую соседку.
- Вот эта работает как от батареек так и от сети. Еще она передает сигнал на расстояние до полу километра. Действительно удобная и хорошая камера,- сам на практике проверял, - продавец снова многозначительно улыбнулся.
- Но если на практике, то заверните, - и я подыграл ему улыбкой.
На следующий день я принес на работу в парк «скворечник», который всю ночь мастерил. Потом я долго прибивал его к дереву возле тропинки. Все это время мамаши пристально глазели на меня и шушукались. До меня отдаленно долетал смысл, сводившийся к тому, что им крупно повезло с дворником, который мало того, что не пьет, так еще скворечники прибивает как у себя дома. Мамаши- мамаши, - он еще и маньяков ловит!
Всю следующую неделю я трубил, что ухожу с понедельника в отпуск. Я начал с ЖЭСа и закончил участковым. И все знали, что я еду к старенькой маме на родину в рязанскую область, помочь по хозяйству.
Хотя, конечно, я не куда не собирался. Я выбрал место в полукилометре от парка, проверил камеру, приготовил необходимый инструмент для обезвреживания маньяка. Набор инструмента сводился к черной маске, чтоб меня никто не узнал и бейсбольной бите, как инструменту возмездия-исцеления. Моего, конечно, - плевал я на маньяка!
Развернув бутерброд побольше и повкуснее, я устроился поудобней в кинотеатре-машине. Судя по всему меня ждал, очень нудный вечер, а возможно и не один. Вообще, это могло закончиться конкретным разочарованием. И просто ничем, просто депрессией, просто потерей набранной формы через вкусные бутерброды, никаких плюсов. Да, и горой стирки, потому что, как обычно, брызнул кетчуп и обляпал всю одежду.
Я начал салфеткой стирать кетчуп с нового свитера, весь перепачкался в красно-багровую жидкость, вид конечно не двусмысленный. Рука по локоть в красной жидкости, живот – багровый.
Мельком я бросил взгляд на монитор и … Большой силуэт молниеносно сбил маленький силуэт и обе тени пропали в соседних кустах.
Я схватил биту и маску и, что было духу помчался. На бегу я натянул маску. Пятьсот метров со скоростью двадцать километров в час, - полторы минуты. Черт далеко и долго но…
Я несся через кусты. Уже темнело и я то и дело спотыкался на ямках и холмиках. Я несся как медведь к добыче с треском и поему даже рычанием.
- Маньяк, маньяк, здесь маньяк, - услышал я сзади крик и хруст кустов.
Это голосила засидевшаяся мамаша. Не мудрено с моим-то видом, - с битой в маске, да еще весь в багровых пятнах. Сейчас прибежит участковый.
Женские голоса стали отдаляться, но их стало больше.
Вот эти кусты, и оттуда какой-то шорох. Вскакиваю, большой силуэт душит маленький. Размашистый удар битой по спине большому силуэту, который отлетает. На земле осталась лежать и кряхтеть девочка восьми- девяти лет. Он с ней, к счастью, еще ничего страшного не сделал. Двух минут не хватило.
Наношу очередной удар по силуэту. Уже не кетчуп, а настоящая кровь брызжет на меня. Если не литрами, то стаканами. Еще удар и без того не заметного в сумраке лица, уже просто нет, - одно месиво.
- Не убивайте, меня, не убивайте, - орет голосом участкового больное месиво.
Вот почему участковый так быстро не примчался, и эти дела висели три года в воздухе, несмотря на бдительность, положительные отзывы, и общую хорошую раскрываемость.
- Я больной человек, у меня справка есть. Не убивай, не убивай, я никогда больше не буду, не убивай, я никогда больше не буду, - его заклинило.
Это был действительно больной человек, немощное месиво. Убить его не составляло труда. Но это была не моя война, не мой враг. Этот человек был труслив и подл, и погибнуть здесь - не был его выбор. Это было бы насилие, пусть даже над подонком. Но это не был его осознанный выбор, это была его болезнь. Это не моя война, это не моя война.
В это время девочка совсем отошла от удушья и ошалелыми глазами смотрела на мою паузу, и истерику участкового. Участковый как-то выдрал из рук мою биту и с нею катался по земле, больной и немощный.
- Беги, -сказал, я нарочито басовым голосом, -а я позову милицию. – Беги.
- Хорошо, - пропищала девочка, - спасибо дяденька. – выдавила она.
- Ну, беги, - постарался ласковым басом выдавить я.
 -Коля, он там,- скорее, скорее, - слышался вдалеке мужской голос, - скорее.
- Васька, бегу,- ответил второй.
Я снял рубашку и маску и пошел в другую сторону быстрым шагом. Вдалеке, отходя от шока, но все еще задыхаясь, девочка прокряхтела:
- Дяденьки, он там. Хороший дядя спас меня, и побил плохого, который напал на меня, - говорила девочка, - он там, он душил меня, а хороший дядя спас и сказал, что за милицией пойдет, - продолжала девочка.
- Да, это же Катя, Валеркина дочь! – удивился бас, - где он?
- Ах, ты урод! – повторял бас.
- Не убивайте меня, я больше не буду, - бился в истерике маньяк-участковый.
- Сука, ты что сделал, - кричал бас. – И еще с битой, я покажу тебе.
Уходя, я слышал глухие удары дерева по мясу – симфония мести, элегия расплаты. Но не моя…
-Вы знаете, участковый оказался, тем самым маньяком и наши мужики случайно забили его до смерти! Его же битой!- взволнованно рассказывала мне радостную новость, девушка из окошка в ЖЭСе, когда я вернулся из якобы отпуска.
- Нет. Не знал. Я увольняюсь. Я не буду здесь больше работать. – проговорил я спокойно, не разделяя ее восторга.
- Да, - задумалась, - ладно через неделю приходите за остатком зарплаты.
- Хорошо, - сухо ответил я и вышел навсегда из этой канторы.

Крыша

Я понял, как я был наивен, хотел убежать от себя по телам других. Но этого не может быть. Я хотел сделать хорошо себе, но плохо другому человеку, который меня об этом не просил. Но что же тогда делать?
Пока я бежал до тех кустов, мое напряжение почти пропало, когда я вышел оттуда, зуд разочарования раздирал меня. Предвкушение исцеления вело меня слепым поводырем, но и оно оставило меня посреди бездны.
Да, зов крови - внутренний голос еще во сне подсказывал мне, что нельзя уйти от себя, а можно лишь подобно Сусанину завести себя в бездну.
Я вернулся домой, моя голова раскалывалась на куски и я поскорее хотел снять эту боль. Таблетками? Водкой? Не знаю. Лекарства нет и я смертельно болен. Мыслей нет, а кровь ведет в тупик. Эвтаназия? Эвтаназия!
В холодильнике была водка двухмесячной давности. Тогда приходил Колян, мы решили взять литровую на двоих, - поговорить по-душам. Он в очередной раз травил о своих матчах, и звал меня с собой. Но меня это уже не вставляло и когда напившись он уснул, я перетащил его на кровать, а сам стал по карте вычислять маньяка. Разговор о пройденном этапе моей жизни раздражал, поэтому я почти не пил.
Сейчас эта оставшаяся водка оказалась очень к стати – «сто грамм фронтовых». Стакан за стаканом я подготавливал себя в тот вечер, и когда люстра стала ходить ходуном, я понял, что готов к основному веселью.
Комфорт и наслаждение прежде всего. Можно было бы просто отравиться, например, снотворным. Не спорю, -комфорт. Но малое наслажденье, да и так как все выходило спонтанно то, у меня не было никакого снотворного. Повеситься – больно, сложно (попробуй найди крепкий крюк, а люстры сейчас так вешают, что боишься дотронуться), не эстетично. Зато сейчас строят высоко. Значит – быстрый захватывающий полет, щелчок и ангелы, - что надо! Или дьяволы.
Шатающейся походкой я вышел к лифту и поднялся на десятый. Сложно дался технический этаж, так как водка разносила, усиливая шторм. На крышу я уже почти выполз.
Луна была полной, вечер теплый, даже сквозь ночной гул города доносилась слабая трель птиц, которой я никогда раньше не слышал. В общем, жить, а не умирать. Почему то сразу куда-то улетучилась вся решительность. Отличный вечер, а я такой ерундой страдаю. Алкоголь после храбрости стал приносить сонливость. Упасть здесь и проспаться, вот что мне нужно. Только взгляну на огни города, подойду поближе к краю. Крыша - это очень символично, ведь с нее нет пути вверх. На крыше можно только застрять. А еще с нее можно созерцать. Вот он край, - я дошел, ну, ладно, дополз. Красиво - все далеко, все движется, все как будто для тебя. Что это – так приятно, так спокойно? Это свежий ветерок, приносящий вечернюю прохладу. Не гоже на коленях встречать такой гордый ветерок. Надо вдохнуть его стоя, полной грудью. И я стал пытаться подняться. Два раза у меня это не получалось, но на третий раз я гордо выпрямился и попытался широко набрать свежего воздуха. Во время вдоха меня подкосило…
В полете я цеплялся за стены, молил о пощаде, проклинал себя. Я был не готов. Удар. Удар. Еще удар. Страшная Боль. Где ангелы? Ангелы где? Дьяволы!!!
Оказывается с крыши можно еще и упасть.
В комнате с белым потолком я лежал весь в бинтах. Мне сказали, что я везунчик, - сначала бельевые вешалки, торчавшие со многих балконов, а потом ветви большого дерева, росшего под окнами дома, не дали мне сильно разогнаться и, судя по всему, спасли меня. Из бинтов выглядывали только рот и мои грустные глаза.
В моей палате лежал один человек, который как казалось мне, со мной заочно подружился. Он часто подходил ко мне хлопал меня по месту, где под бинтами у меня должно было быть плечо, пристально смотрел мне в глаза. Всем видом, он говорил, что очень понимает меня, хотя у него самого был банальный перелом правой ноги.
Я понял, что он чего-то от меня хочет. И когда его стали выписывать, он подошел ко мне и сказал, какой-то как мне показалось бред. Он сказал, что дает мне три месяца, пока я не выздоровею, а потом найдет меня.
- Я человек чести, обещаю тебе три месяца! – громко повторял мне он, когда его уже почти выгоняли из палаты, - Три месяца! -повторил он стоя в дверях последний раз и вышел.
Я провалялся месяц, прежде чем с меня сняли первые бинты.
Молодой доктор каждый день приходил ко мне и говорил, что мне повезло, что я здоров и молод. На мне все заживало как на собаке, раны заживали не оставляя следов. Оказалось, что на самом деле, не считая некоторых переломов, я нигде серьезно не пострадал. Лишь ветки деревьев много, но не глубоко исцарапали меня.
 Еще месяц и я как новый, даже несколько отдохнувший стоял на выходе из больницы, дожидаясь автобуса в город.
Когда ты отсутствовал долгое время в каком-то хорошо известном тебе месте, то, как правило, ты ожидаешь серьезных перемен. Сердце надеется, что они будут к лучшему, а разум подсказывает, что все будет как всегда.
Еще будучи студентом я ездил работать во время летних каникул как в старые добрые советские времена, только по новому – в Америку.
Я много работал и зарабатывал огромные по меркам студента деньги, но человеку свойственен вечный поиск и недовольство. Через три месяца я то ли от усталости, то ли от однообразности, как мне тогда казалось, жизни, - работа, сон, редкие выходы в город, работа – страшно затосковал по дому. Каждый день я ложился спать вспоминая родной город, родителей, университет. Мне казалось, что там так хорошо. Я находил столько плюсов в минусах жизни в нашем городе. В круговорот моей жизни добавилась еще одна позиция – отсчет дней.
Улетал я из Нью-Йорка. Я решил там остановиться на несколько дней, чтобы посмотреть его. Величайший из увиденных мною муравейников мира.
Меня подвез туда эмигрант из Украины, работавший в Нью-Йорке и осевший впоследствии в Лондоне. Один день, а точнее ночь, я жил у него в квартире в Квинс, где он обитал со своей подругой из Ямайки в двухкомнатной квартире с маленькой кухней, впрочем очень уютной.
Вечером он отвел меня в шумную закусочную, был очень вежлив. Мы сидели и рассуждали за жизнь. Он говорил, что хоть не плохо зарабатывает, но все равно ничего не откладывает – все уходит на аренду, питание, проезд, жизнь, в конце концов. В общем он оправдывался, что не все так радужно. Я думал что он примеривался вернуться, но сейчас я понимаю, что, наверно, в нем говорило чувство вины, что он остается, а я улетаю. Ведь он уже несколько раз возвращался, в отличии от меня.
Утром Саша, - так звали моего знакомого ушел на работу, а я собрал вещи и тоже покинул его квартиру, так как мне было не удобно оставаться наедине с неизвестной мне подругой из Ямайки. Я соврал ей, что у меня скоро самолет и вышел с рюкзаком вон.
Потом я еще два дня прожил в дешевой гостинице для студентов в одной комнате с южнокорейским студентом из Токио (нет, это не огрехи географического образования, - просто родом он был из Южной Кореи, а учился в Токио). За эти дни я нагулялся по Тайм Сквер, сходил на Эмпайр Стэйт Билдинг, сплавал к Статуе Свободы. Отлично и весело провел время, посещая все эти достопримечательности с пакетиком маленьких сникерсов, - на другое денег тогда было жалко, и купленным уже в Нью-Йорке дорогущим фотоаппаратом, - убедив себя, что память бесценна. Перед самым отлетом я узнал, что мои авиалинии забастовали и рейс задерживается. Хотя для меня это означало лишь отличный бесплатный обед и промежуточную посадку в Париже. Неплохо.
Везде со мной отлично обходились, все люди были вежливы и приветливы. первого октября Нью-Йорк и Париж провожали меня тридцати градусной жарой, ярким солнцем и безоблачным небом. Все предвещало отличное возвращение в родные края.
Но… На родине неприветливые лица после часовой очереди в пропускной пункт для «своих» обшарили меня, отобрав половину подарков сославшись на то, что они у нас не сертифицированы. Машина которая должна приехать за мной сломалась по дороге в аэропорт, и я поехал в переполненном автобусе, осознав что у меня почти не осталось вещей, и поняв, что такси дороже Нью-Йоркского. Было и без того прохладно, но по дороге в город пошел снег, чего не помнят и старожилы, а я был в одной майке. И как будто бы этого было не достаточно, вечером в тот же день оказалось, что меня хотят отчислить из университета за не посещения. Короче, ностальгию рукой сняло, я на время пожалел, что вернулся и позавидовал Саше, который оставался.
Сердце надеялось, разум подсказывал…
Перед выходом из больницы остановился затемненный огромный джип. Стекло опустилось и оказалось, что за рулем сидел, тот самый больной с переломанной ногой.
- Здравствуйте! Я – Саша! – произнес бывший больной, - Садитесь! Подвезу, а то Бог знает как ходят эти автобусы!
- Спасибо! Будет очень, к стати! – ответил я, - Володя! – протянул я ему руку, сев на переднем сидении.
- Саша! – крепко пожал мою руку водитель, - Ну, что как себя чувствуете?
- В общем, все хорошо. Все прошло. Повезло. – даже как –то виновато ответил я. – А вы здесь какими судьбами?
- Да вот узнал когда Вы выписываетесь, решил подвести, повидать. Посмотреть еще раз – не ошибся ли. Вот убедился, что нет.
- Ну, хорошо, - недоумевая проговорил я, - мне на самом деле здесь не далеко. Остановите за поворотом, там не далеко мой дом.
Я соврал, но мне показалось, что это какой-то маньяк, а я даже не запомнил номера машины. Подожду-ка я лучше своего автобуса, тем более, что я ни куда особо не спешу.
Судя по всему Саша понял, что его общество мне не нравится, но как будто так и должно было быть. Он остановил машину аккуратно за поворотом и перед моим выходом сказал мне:
- Я не ошибся. У тебя еще месяц, как я и обещал. Лучше потеряйся, потому что я хорош.
Саша закрыл за мною дверку и джип резко умчался, оставив за собой столб летней пыли.
Автобус приехал, через полчаса. Я купил билет на найденные в кармане деньги, сел на свободное место и поехал к себе домой. Город клонил меня в сон, так что часовая поездка прошла незаметно и окончилась пробуждением в автобусном парке на конечной. Благо я жил на предпоследней остановке, так что маленькая прогулка и я дома.


Колян

Мое тело уже предвкушало чувство мягкого матраца, когда оказалось что мой ключ, не подходит к дверному замку. Я несколько минут пытался повернуть ключ, пока дверь не отворили из нутрии.
Парень моего возраста стоял слегка пьяный в одних трусах в дверном проеме.
- Э, чувак, че те надо? - нагловато спросил парень- Сча ментов вызову, если не свалишь?
- Ну, я типа тут живу!- решил я ответь доступным ему языком.
- Не, - сказав на распев, парень покрутил указательным пальцем, - тут, типа я живу. Уже два месяца, чувак. Короче, или назад или милиция. Ты типа выбираешь, без обид, чувак. –флегматично закончил парень.
Я отошел. «Да, три месяца прошло»,- размышлял я спускаясь по лестнице вниз. В наше коммерческое время, кто ж три месяца ждать-то будет? Судя по всему никто. Меня осенило, - ведь и с работы поперли, наверняка, по той же причине. Надо позвонить! Черт я совсем отвык, а ведь телефон ни разу не звонил. Раньше он звонил каждые пять минут. Села батарейка? Да села. Но он наверняка за неуплату выключен.
Я сидел на скамейке и думал, что делать. Еще вчера,- да вчера, ведь время идет так как мы его воспринимаем, по густоте событий, - я плыл размеренно по течению жизни, и пусть у меня явно были вопросы в голове, но эти вопросы строились на какой-то материальной базе. Сегодня же прежде чем взяться за лечение души, нужно как-то набить желудок. Вот они потребности разного уровня. Но разве ни этого я искал – заморочки, а будь то война или наполнение желудка - не все ли равно, главное чтоб занимала. Хотя желудок гуманнее войны.
Высоко философские мысли прервало глубокое басистое урчание в животе, а окончательно из оцепенения вывел, начавшийся, мелкий дождик. Надо поесть и найти ночлег. Хотя бы на первое время.
Я пошарил в карманах и ничего там не нашел. У меня всегда в карманах были деньги. Хотя какие деньги, когда я пролетел девять этажей и пролежал в больнице три месяца. Хорошо, что на билет оставили.
Карточка, да, карточка в портмоне, а на ней деньги. Карточки тоже нигде нет. Карточку можно восстановить, но уже наверняка только завтра.
Нет, это явно знамение, остановиться и задуматься,- не бежать в дебри, а постоять осмысленно на месте. Осмысленно.
Бурр…- прервал осмысление желудок.
Так куда ж податься, - да если честно, то никуда не хочется, хотя конечно, надо. Может к какой бывшей подруге. Нет там точно не получиться подумать, - «девы спокон века все усложняли». Товарищи – у меня почти нет товарищей. Эффект большого города, - людей так много, что почти нет ни какого толку знакомиться с кем либо лично. А иначе как объяснить, что дед мой, живший на хуторе в глуши саратовской, знал всех соседей по имени отчеству на двадцать пять верст, а я из трех соседних квартир на площадке, знал только имя непослушной девочки Гали, и то только потому, что она из-за своей живости то и дело совала нос то в одну, то в другую дырку, а мама ей постоянно кричала:
- Галя, не лазь, Галя, не бери, Галя, не кричи…
Имени самой матери я не знал, а лишь вежливо абстрактно произносил ей, - Здрасьте!
Из товарищей разве что пофигист Колян. Ему на столько было все пофиг, что он абсолютно вписывался в свою атмосферу, как человек которому пофиг, в какую атмосферу вписаться.
Сняв часы, подаренные мне моей матерью после окончания с отличием школы, я стал искать на стоянке возле супермаркета подходящего покупателя. Это были отличные японские часы с автоподзаводом. Они служили мне десять лет, но тем не менее выглядели как новые. Вещь добротная – дорогая. Мы не жили богато, но мать всегда поощряла учебу, тратила на это любое количество денег. Она считала, что ум может сделать человека счастливее. Сегодня я не уверен какова функция ума – осчастливливать людей или доводить их до самоубийства.
Бурр…- поторопил желудок. Вот этот точно знает чего хочет.
Женщина не подойдет, - во-первых испугается, а я не хочу никого пугать, во-вторых так унизиться я еще не готов. Вон мужик из неброской иномарки вышел, видать какой-то работник среднего звена умственного труда.
-Мужчина, здравствуйте,- обращаюсь как можно вежливее я,- извините у меня в жизни приключилась такая ситуация, из больницы вышел денег нету, - мужчина хотел уйти, - Нет, я не просить у меня часы остались. Мои.
- Твои? – спросил мужчина.
- Мои, -гордо ответил я.
- Вали отсюда, пока ментов не вызвал, - буркнул он и пошел, - А машину тронешь, я твою харю запомнил.
«Верно, не верит, что мои, - мелькнуло у меня, - надо более убедительно». История повторилась несколько раз и всегда, узнав что часы мои, люди уходили. И тогда я решил изменить тактику.
- Мужик, слышь, часы по дешевке, купи, - нагло говорю я, - украл, выпить не за что.
- Украл, говоришь, - переспрашивает мужик рассматривая часы.
- Да, у одного богатенького в магазине, - выдумываю я,- дорогие небось, а ты дай хоть десятку.
- Часы нормальные, халява, - обрадовался мужик, - на двадцать баксов! Опохмелись нормально.
Я взял и пошел в «обменник». Халява – вот оно заветное слово. Краденное всегда слаще, ведь это как лотерея, - а вдруг золотые. Хотя еще есть момент понятный, даже глубоко духовный. Ведь если последнее, крест нательный, купишь, то тем лишь чью-то агонию и несчастье продлишь, а если свежее краденное, да еще на выпивку, так то ведь на радость. А теперь я сам посудил, на что давать сподручней на агонию или радость? То-то и оно.
Набив желудок в фаст-фуде, я стал подумывать о ночлеге, так как время было уже вечернее, и несмотря на длинный летний день, начинало уже темнеть. Я вспомнил мобильник Коляна и набрал его из автомата.
Долгие гудки продолжались действительно долго. Я уже хотел было положить трубку. Но по ту сторону трубки раздалась громкая музыка и гомон, через который еле слышно пробились крики:
- Ал-л-ле, ал-л-ле, - затянул Колян.
- Это Володя, - машинально закричал я.
- Чешь ты так орешь, Бетмен? - подколол бестактно он, - живой значит, ну, класс, «Навигатор». Расскажешь, как оно там на маржинальном крае, - тут Колян громко икнул, - бытья, - закончил он.
- Я именно по этому звоню, мне жить негде, - сказал виновато я, - Хоть пару дней.
- Да, хоть месяц, - прокричал флегматично, насколько возможно вообще флегматично кричать, Колян, - Только, братан, ты же меня знаешь, я весь в кутеже, вот и сегодня тут на одной дачке. А завтра буду, приходи часиков в двенадцать уже буду. Адрес знаешь?- спросил криком он.
- Знаю, - я задумался, да делать особо нечего, - завтра буду.
- Ну, жду.
Короткие гудки.
А что делать этой ночью? Ладно, дождя нет и вроде бы не предвидеться. Скамейка конечно не перина, но всего на одну ночь, а ведь некоторые именно так и живут. Вот где уж наверняка нет места переживаниям, так как последние вытеснены заботами о хлебе и крове.
Я уселся поудобней. Полулежа. Закрыл глаза. Не спится. Что мешает? Шум большого города, - голос жизни: крики, гам, сирена одной машины глушится сиреной другой машины, без остановки. Как в детстве, когда идешь по освещенной улице и твоя тень падает от одного фонарного столба все удлиняясь, а после превращаясь в короткую противоположно направленную тень от другого, но она всегда есть. Сирена тоже всегда гудит, а значит люди умирают или рождаются, дерутся или может уже мирятся, пока машина едет по длинным относительно безлюдным ночным улицам. Это не может мешать, к этому привыкаешь.
Из далека я услышал шепот. Я приоткрыл глаза. Вдалеке, за кустами группа молодых людей, что-то обсуждала время от времени поглядывая на меня, их было явно более трех. Нет, урок «правила трех» я уже ранее получил, - я не наступаю на одни и те же грабли дважды. Спасибо.
Я подумал несколько секунд. Нельзя идти быстро, иначе они могут побежать. Пусть думают, что я их не вижу и не о чем не догадываюсь.
Медленно поднявшись, я с сумкой направился неторопливо к выходу из парка. Как и ожидалось их тени потянулись за мной. Сомнений не оставалось. Я прибавил шаг, - тени за мной. Когда одна из теней отсоединилась и направилась несколько в сторону, я понял что не первая жертва и, судя по всему они, отлично зная парк, послали его наперерез. Оставалось одно, - и я побежал, что было мочи. Тени преследователей тоже резко ускорились.
Я бежал не оглядываясь со всех сил. Через две минуты я выбежал из ворот парка и направился к главной улице. За спиной я практически чувствовал настигавшее меня тяжелое дыхание. Но вот он спасительный порот.
Выбежав на освещенную улицу я увидел патруль из двух человек. Уже более менее уверенной походкой я поспешил к нему. Необходимо было показать этим ублюдкам, что я подошел к патрулю и сдал их. Хотя что я мог сказать, что за мной гнались? Меня бы стали расспрашивать: кто? Зачем? Где? А мне это в сущности не надо. Поэтому я лишь спросил у патрульных, как пройти на улицу, на которой я собственно и прожил последние годы. Пусть покажут, а банда пусть видит.
Я отошел от патруля уже уверенный в своей безопасности. Решено было идти назад к фаст-фуду. И пусть там не поспишь, но там все таки не так страшно, хотя шумно.
Я доплелся к часу ночи. Выбрал лавку поукромнее во дворе фаст-фуда, обмотал вокруг ноги сумку, на всякий пожарный случай. Подложил под зад скомканный свитер, оперся локтем о стол и стал кимарить.
Передо мной без устали на бешенной скорости летали машины. Все они куда-то спешили, как будто дня им было мало. Хотя так всегда- спешишь когда вроде бы и не надо. Ведь ночью когда улицы пустые, так езжай себе тихонько, - все равно быстрее выйдет чем днем в пробках. Так нет – надо отыграться, доесть недоеденное, доездить не доезженное. Когда-то передо мной так разбилась машина, пролетев на «красный», - все погибли. Я закрыл глаза и отогнал грустные мысли.
А все-таки – добра теплая летняя ночь, в которую приятно сидеть у костра, играть на гитаре, терять девственность или просто мечтать, хотя бы даже обо всем этом. Я уснул.
Через пару часов, с первыми лучами солнца –я проснулся. Закусочная уже открылась для завтрака. Я потянулся, и толи из-за навалившихся на меня невзгод, толи из-за оторванности, - я почувствовал себя свободным, я почувствовал себя гражданином мира. Я вспомнил удивление и смирение перед громадностью и разностью мира, когда понять его невозможно и ненужно. Таким было мое первое утро в Америке – величественным, растерянным, даже несколько страшным.
Я вдохнул свежий утренний воздух. Поднялся и направился за кофе. Отложив денег на автобус, я заплатил за свой кофе и хотел купить газету. Но передумал. Газеты постоянно врут. Иногда они просто слабее врут о вчерашнем, а иногда врут о том что наврали вчера и якобы меняют свое мнение. Третьего не дано. Иначе им пришлось бы выходить в лучшем случае раз в месяц, а этого они никак себе не могут позволить.
Оставшиеся деньги я бросил в обычную в таких местах копилку на строительство нового храма. Я не верующий, и не знаю, что они там будут строить, но я строю храм в своей душе, что бы это не значило.
Кофе я допил до последней капли, - горячий и ароматный. Это медиум между миром мысли и миром материи. Кофе само по себе не содержит калорий, не дает энергии телу, но оно, кофе, - имеет пробуждающий сознание вкус и аромат. Оно чисто материально, но несет в себе чистое духовное. Чашка кофе - это пять минут чистейших помыслов, великих как чистый разум. Пять минут полета к звездам, пять минут жиденького воздуха на высочайшей горе мира, пять минут последней славы на куполе Рейхстага, пять минут чистого неба перед эшафотом.
Я выкинул стаканчик и вышел. Я знал, где жил Колян,- как-то был у него. Затхлый райончик, коих бесчисленное множество во всех больших городах. Полтора часа на общественном транспорте и ты там, практически в любом направлении одно и то же. Хотя, конечно, бывают и исключения. Но не в этот раз.
Еще было полно времени до полудня и я решил подождать в близ лежащем парке возле стадиона. Нужно было пойти восстановить банковскую карту, но в том помятом виде, в коем я в данный момент прибывал, меня бы скорее обвинили в мошенничестве, чем заменили карту. Надо привести себя в порядок.
Конец лета- отличное время. Еще не холодно, но уже и не жарко. Лучшее, коим считается лето, уже почти позади, остается ждать следующего года. Но пока еще плывут по темно синему небу облака, пока еще не перейден тот маржинальный край, Рубикон, за которым зябкость и ранний зимний закат. Тем более хочется насмотреться на эти облака после лета в бинтах, лета которого не было.
Теплая скамейка, жирные мухи которые еще не знают, что скоро конец. Они еще радостно поглаживают свои лапки, нежась на солнце. Они не видели и не увидят, что «белые мухи» это уже снежинки. Они умирают раньше и им не зачем это знать. Они бы наверно расстроились.
Прощай Берлин. Вообще всякая победа – это победа удержанная до смерти. Ну, и пусть Советский Союз развалился и Сталина признали злым букой диктатором, - он то умер Богом. Он удержал свою победу. А Гитлер, Гитлер вероятно признал свое поражение, если действительно покончил жизнь самоубийством. В этом смысле счастливее был предпоследний защитник Рейхстага, ведь он до последнего верил что «прилетит друг волшебник», пусть даже к последнему защитнику и пустит в ход супероружие, о котором так повсеместно трубили в последние дни войны. И дело будет выиграно. Он умер непобежденным. Прощай Берлин.
Время тянулось. Жаль нет денег на пиво. А то конец лета-начало осени, еще время встречи однокурсников. Прогулять пары за бутылочкой пива и разговором о том, что было летом и о том что еще будет,- неплохо. А будет много. Ведь это каждый знает, он в этом уверен. Старта еще не было, а значит все победители. Ведь никому из держателей лотерейных билетов не объяснишь, что его билет проигрышный, - зачем он его тогда покупал? До розыгрыша все билеты выигрышные. Все.
Колян был как всегда помят и навеселе. Он вышел из-за угла с рюкзаком и бутылкой чего-то, опоздав всего на полтора часа.
- А чего ты так рано? – искренне спросил он, - Пивка будешь?
Я встал со скамейки. Я привык к его панибратству. Причем повсеместному.
- Нет, - говорю я в принципе спокойно,- мне бы умыться, привести себя в порядок. А там я пойду восстанавливать карточку и искать квартиру.
- Ну, пошли, - он похлопал меня по плечу, - заходи, чувствуй себя как дома, прими ванну, а там посмотрим.
Колян ключом-таблеткой открыл кодовый замок.
Мы молча ехали в лифте. Странная это штука лифт. Этакая микромодель ограниченности ресурсов в обществе, в данном случае места; обреченности совместного движения в одном направлении, в данном случае вверх или вниз; и отсутствия общих тем, в данном случае фактически среди соседей. И тут встает практическая проблема, - куда смотреть? Нет, смотреть людям в глаза – слишком лично, закрыть их,- пожалуй вызывающе. Я обычно выбираю верх, потому что в сторону слишком отрешенно, вниз – слишком смиренно, а вверх самое то, якобы погружен в высокие мысли. Хотя мысли самые обычные и даже низкие – запахи чужие и свои, размер декольте попутчицы, желание скорее уже доехать и выйти.
Пока я смотрел вверх, Колян нагло рассматривал меня. Ему было чхать на всякую лифтовую философию и лифтовое приличие. В принципе мы с ним не были такими уж близкими друзьями.
- Плоховато выглядишь, - бесцеремонно прервал он мое мысленное возмущение где-то на седьмом из девяти этажей. – Загнанный какой-то - как бельчонок.
- Устал наверно, - ответил ему я даже благодарный за прерванное молчание, осознав пошлость условностей.
- Пройдет, поможем.

После душа я принялся одеваться и когда дело дошло до верхней одежды Колян остановил меня вопросом.
- Ты куда собрался?
- В банк за деньгами, - ответил я уже одевая куртку.
- Ты же не ел ничего верно сегодня, сядь поешь со мной яичницы.
- Да не ел, только кофе пил. Ну, ладно ты прав,- я отложил куртку, - спасибо.
Доедая я опять сказал, что иду в банк за деньгами.
- А зачем тебе сейчас деньги? – спросил Колян доставая бутылку чего-то горячительного и разливая в два стакана.
- Глупый вопрос, - ответил я отстраняясь от спиртного, - что бы расплачиваться.
- У меня сегодня есть деньги, - завтра пойдешь, - а сейчас выпей, чтобы расслабиться и согреться, не обижай мое гостеприимство.
Он действительно много для меня сделал и спорить с ним сейчас было бы не прилично. Я залпом выпил.
Глаза чуть не вышли наружу,- судя по всему это был отборный первач, который я по виду принял за третьесортное вино. Когда шок от принятия начал проходить по телу быстро побежало приятное тепло. Я на самом деле расслабился и идти уже никуда не хотелось.
- Так вот, - продолжил Колян увидев мое состояние, - за что ты там хотел платить? Я же не взял с тебя денег за ванную, за кров, и не собирался, да мы здесь долго и не будем. У меня есть немного денег, мне, а значит и тебе пока хватит.
Да спорить не хотелось, особенно когда он долил по второй.
- Может ты и прав, завтра схожу, - осушил я второй стакан уже приготовив себя к экстремальным вкусовым ощущениям. Шока не было, приятное тепло унесло меня с собой до утра. Не знаю, что сыграло большую роль - усталость от ночи проведенной на улице, или крепость напитка, да это и не имело никакого значения, ибо давно я уже так сладко не спал до самого утра.

- Собирайся, собирайся, - расталкивал меня Колян рано утром, - мы уезжаем!
- Куда?- недоумевая начал я продирать глаза.
Солнце было уже довольно высоко. Я неряшливо валялся во вчерашней одежде на диване, впрочем довольно бережно укрытый каким-то покрывалом. Судя по всему, Колян принес меня сюда. Сейчас я немного рассмотрел небогатую, но в целом ухоженную квартиру. Однажды я уже был здесь, но придя поздно ночью, ушел рано утром на работу, ничего не рассмотрев особо.
- Я с матерью обычно живу, - предвкушая вопрос, оправдывался за порядок Колян. – А едем мы к приятелям на дачу, на природу. Завтракать времени нет, зато есть пиво – будешь?
- Сейчас оденусь, а там посмотрим, - ответил потягиваясь я.

В электричке я все же уговорился на бутылочку пива, потом другую, и вроде даже третью.
Нас встречали на перроне мои знакомые и Коляна, как он говорил, - друзья, - но у него не было друзей. Нет он не врал, он лукавил. Встреча была с бутербродиком, позднелетней зеленью, помидорами- огурчиками и чем-то значительно более крепким чем пиво. Короче, хлеб соль на новый лад, - душевная такая встреча.
Надушевившись на перроне электрички, мы поплелись собственно на дачу. Там мы продолжили тем же ударным темпом под разговоры:
- А какой сегодня день недели?- как-то резко спросил я.
- Среда кажется, - ответил Колян.
- Но вам никому не надо на работу? – недоумевая спросил я.
- На работу, - Колян задумался, - на работу?
- О, ну, ты сейчас получишь! – захохотали парни хором вместе разом.
Колян встал, пошатываясь, и довольно грубо, но не зло поднял меня за плечо из-за стола. Я даже немного испугался думая, что может Коляна переклинило и сейчас я действительно получу в морду. Из кухни через небольшую дачную прихожую он вытолкал меня на открытое крыльцо. Я даже не заметил, что уже стемнело, так быстро пролетело сегодня время.
В нос ударил жирный, переполненный стрекотом кузнецов переростков воздух конца лета.
- Вдыхай, - сказал властно Колян, - вдыхай, вдыхай, - быстро повторил он, - А теперь взгляни вверх!
Я поднял голову. Чистое звездное небо расстелилось надо мной. Да другого слова пожалуй и не найдешь, - все как у классиков. Я с трудом различил ковш Большой Медведицы, который последний раз видел в памятном походе еще в школе. Других звезд к глубокому сожалению и такому же непомерному своему стыду я не знал. Изрядно пьяный и притравленный чистым воздухом, я заторможено, задрав голову, не мог оторваться от этого вида.
Колян с некоторым усилием руками поправил мне голову, как новому, еще не разработавшемуся манекену.
- Так вот ответь мне, – продолжал пошатываясь он, - ты думаешь они здесь только по субботам и воскресеньям, а в остальные дни они работают? Или как минимум прячутся?
Что тут возразишь?
- Вряд ли, - буркнул после паузы я.
- Правильно, вряд ли. – Колян поводил указательным пальцем перед моим лицом, - А я знаю, где они работают и где прячутся,- в твоей голове, -при этом постучал по моей голове указательным пальцем. – Нигде больше, нигде. И в головах таких как ты, коих большинство.
Я задумался насколько было возможно думать в моем и Коляна состоянии.
- Нет, я скажу тебе, я скажу, - продолжил также Колян, - вот ты думаешь, что я дурачок, что вот мне просто ничего не хочется делать. А вот и нет! - громко и насколько можно быстро сказал он, опять покрутив передо мной своим указательным пальцем. – Я просто слишком умен, чтобы делать то, что от меня требуют другие. Нет, ты подумай, хотя бы при одном строе большинство людей выступало за него? – Нет, лишь сильное меньшинство. Ни раб при рабовладении, ни крестьянин при феодализме, не рабочий при капитализме или без разницы коммунизме не испытывали особого счастья. Хотя сомневаюсь, что у кого либо есть понятие о нем. – Он смачно мыслительски потер себе лоб.
Звезды кружили голову, алкоголь все значительно упрощал, и я почувствовал, что вправе перейти на панибратство. Хлопнув его довольно сильно по плечу, я гордо изрек:
- И что ж, Колян, ты предлагаешь?
Колян оценивающе окинул меня с ног до головы, сложил и вытянул губы, потер подбородок:
- Типа подловить меня захотел? Типа я идейку кинул и в кусты? А вот и нет! – Колян скрутил фигу,- я думал над этим… Да, думал… Все эти модели подразумевают принятие одной из сторон. Причем хитро подразумевают,- так как лучшая сторона формально свободна, но фактически занята. Причем все люди живут мечтой – либо перейти в лучшую касту либо в ней удержаться. Но есть третий путь – забить. Подумай, чего ты хочешь в конечном итоге? Это ж ты, по-моему, втирал там про потребности по Маслоу, есть- пить, спрятаться, быть не хуже других, быть лучше других и в конце- концов быть лучше себя.
- Может и я, -поддакнул я, - и что дальше.
- Дальше – больше. Я в принципе сыт. Я ни кого не боюсь, а потому ни от кого не прячусь. И это относится к моему физическому базису. А теперь самое интересное – моя моральная надстройка. Что значит быть не хуже или лучше других? – Судьи кто? И что значит как все – просиживать штаны, отбывать номер, влезть в иерархию. И вот мы приходим к простой истине – иерархия прежде всего выгодна ее главенствующим элементам и это только они будут парить тебе мозги, чтобы тобой управлять в ней давая тебе эфемерную надежду стать этим элементом. И может кто-то и станет – единицы, но большинство увязнет на стадии низших элементов. И это будет в принципе их добровольный выбор. Они будут не хуже всех. А ты забей, забей бесповоротно, перескочи через «как все», и «лучше других» и сразу становись лучше себя. Играй по своим правилам.
Я задумался. Парень не такой уж простак за коего хочет сойти. Логика какая-то есть.
- А как же коллективное бессознательное? Когда счастье от того, что как все, когда на футболе рвешь глотку? Ты, кстати, то же. Как же: «За Родину!», «За Сталина» и экстазная пуля в лоб? Как же это?
- Не, ну, хочешь пулю, - получай пулю! – Ухмыльнулся он, - а если серьезно, то я действительно этому не чужд. Но я об этом знаю и я могу это дозировать. Ведь если ты знаешь, что ты сумасшедший, то это вроде уже и не правда. Надо это контролировать, пытаться. У меня тоже подъем, тоже хочется порвать всех, но чем дальше тем мне легче. Здесь у меня тоже теория: должны быть точки связи. То есть не зависеть не от чего полностью. Есть надо - спору нет. Поэтому я иногда работаю, но штанов не просиживаю, не зеваю, не жду заводского звонка конца смены. Скуку лечить тоже надо – иногда бью морды на матчах, баб опять же не сторонюсь. Но это лишь точки. Точки связи с внешним миром.
- А живешь чего ж ради? – спросил я.
- А хер его знает, - А нет вот, - ради поиска. А ты?
- Наверно, просто – хер его знает.
- Еще выпьем? - спросил Колян.
- Мне тогда будет плохо, - признался я.
- Тебе и так будет плохо, а так хоть на меня свалишь вину перед своей совестью.
- Наливай.

Так продолжалось две недели. Пока одним раннее осенним утром все не кончалось также внезапно как и началось.
На новой машине хозяина дачи мы ехали, как мне показалось, за пивом. По проселочной дороге автомобиль ехал бойко, не сбавляя ниже сотни. По радио шли песни прошлых лет, которые не сильно-то жаловал Колян. Да мне они не очень-то нравились.
- Переключи на что-нибудь другое, - бросил Колян.
- Да, да, - переключи, - поддакнул я.
Водитель согнул голову и, глядя на приемник, начал искать другой канал. А закончил в огромном дубе.
Спереди не было ничего, кроме месива с примесью металла. Но, я сидел сзади.
Я ничего не успел почувствовать, не было ни вспышки, ни страха, ни бьющегося бешено сердца. Не было ничего. Это и есть наверно шок.
Я с трудом открыл двери и вылез. Из под искореженной передней двери пассажира, где еще несколько минут назад сидел живой Колян, текло нечто красно-серое. Оно мне не понравилось.
Еще я лишь запомнил пожилую женщину, проезжавшую мимо на велосипеде. Точнее ее голос и фразу, которую я тогда естественно не понял:
- Боженьки, который раз уже в этот дуб въезжают. Боженьки. Я в деревню за помощью.
Я тупо поплелся в лес. Ни приветствий, ни прощаний. Был Колян и нет его, вот такое вот кино. И уже в который раз. Хотя в тот момент, уходя в лес, я естественно так не думал.


Схватка

Я нашел себя на железнодорожной станции, уже где-то ближе к вечеру. Не знаю как долго я сидел на скамеечке у путей и сколько электричек я пропустил, но в чувства меня привел вечерний озноб, который сильно колотил меня. К тому, же это неприятное ощущение усилилось громким гудком очередного электропоезда, отходящего от перрона.
У-у-у! Я вышел из стопора. Они там, но я то здесь, и у меня остались точки связи с этим миром, они даже усилились.
Я обшарил карманы. Многие называли меня «Плюшкиным», - я часто таскал полные карманы всякой всячины, большинство из которой могло мне никогда не понадобиться. Но в этот раз там случайно был мой паспорт, значит я мог бы восстановить свои вклады, свою прописку, а главное мне не надо было никуда возвращаться.
И я двинулся вперед на следующей электричке до Города. Странное дело эти электрички, - едут медленно, но верно. Вроде стоят долго на пиронах, еле едут, тянутся, но неизбежно привозят в точку назначения. Туда, куда кажется, что нужно.
Город показался ненавязчиво. Сначала он был слегка подсвеченным пятном над лесом, причем не совсем даже было понятно где это пятно, - то ли спереди, то ли справа, то ли слева. Иногда казалось даже невероятное, что оно позади. Но после продолжительного периода неопределенности, вдруг внезапно Город просто выпрыгнул на поезд, который в одну минуту оказался залитым светом, и безлюдье сменилось бешенной кутерьмой из машин и столпотворения народа.
Я вышел из электрички в момент, когда луна уже полностью предъявила свои права на небо, а бабьелетний дневной теплый воздух, сменился уже прохладным полноосенним ветерком, который иногда даже отдавался паром изо рта.
Идти куда либо не имело смысла. Квартиры на данный момент у меня не было, друзей, готовых на все больше тоже уже не было. Денег? Я по пошарил и достал несколько бумажек среднего достоинства. Денег, в общем-то, тоже. «Мама, мама, что я буду делать, мама, мама, как я буду жить?». Банки уже точно закрыты.
Ладно, ночь на вокзале, что на самом деле не впервой. Одну из купюр можно потратить на баночку или бутылочку пива, чтоб ночь эту самую скоротать.
Я сидел съежившись на пластиковом кресле. Полный антикомфорт. Ведь когда мы говорим кресло или стул, то в идеале добавляем –«мягкое». А пластиковое все-таки «твердое». Нет, ну есть еще, конечно, железное, но это уже, вообще, жизнь не удалась.
Сидя в прохладном огромном зале я почувствовал огромную пустоту окружавшего меня. В пространстве меня окружало огромное количество людей. Они сидели в полуметре от меня, дожидаясь своего поезда. Они праздно шатались взад-вперед, подходили к книжным ларькам, покупали воду и мороженное, убивали время и отгоняли скуку. Их была тьма. Но по сути не было никого. Им всем было чхать на меня, ровно столько же сколько на всех других, да и, пожалуй, мне не них. Пустота.
Такая же пустота была у меня в душе. Причем и сзади и спереди. Чего я добился? У меня ничего и никого нет, кроме параноидальной болезни, излечить которую, судя по всему, невозможно. Впереди, меня скорее всего не ждет ничто, кроме рецидивов этой болезни. Грустно.
Я потянул пивка.
Так продолжалось почти час. На пятом десятке глотков мне стало скучно Я встал, сам прошелся по огромному залу ожидания. Тупо по бродил вдоль газетных киосков, поглядывая на заголовки, порядком утерянные в моей головной хронологии за последние несколько месяцев. Последние несколько лет я вообще не читал ничего кроме заголовков. Меня научил этому Интернет. Во-первых, новостей слишком много, чтобы читать их все целиком. Во-вторых, все-таки прочитав новость, всегда оставалось чувство жалости потраченного на пустышку времени. В третьих, все не пустое в новостях – ложь. И может даже не по причине такого их представления, а лишь по тому, что точек взгляда бесчисленное множество, и с какой не взгляни, будет значительно больше количество этих самых точек, с которых новость будет ложью. Ну, а я же не полный идиот, чтоб хоть на секунду представить, что моя точка единственно верная.
Поняв, что мир как стоял не слишком большое количество лет, так и пожалуй, простоит дальше, я решил его еще немного упростить, - временно отупев.
Я вернулся на свое место и стал продолжать потягивать глотки новой бутылки. Было уже два часа ночи и, наверное, сотый глоток. Скука перешла в раздражение. Это когда вроде все нормально, но все ненормально. Ведь то, что вчера нормально, сегодня нормально, завтра-то раздражает. Если все не изменится, то все полетит к черту. Хотя мы и так летим к черту, ведь если дороги ведут куда-то, причем как туда, так и обратно, то вектор жизни направлен односторонне - строго к смерти.
Захотелось перемен, захотелось встать и пойти куда глаза глядят. Но куда идти - сейчас ночь, холодно, да и идти особо некуда. «Это все условности», - говорил бунтующий внутренний голос. «А отмороженные гениталии?- то же условности?», вставил голос разума. Короче условности победили, и я время от времени заламывая руки, досидел до утра.
В семь часов утра, раздраженный до состояния раскаленного утюга, с кровожадно-красными глазами я встал и ушел с вокзала. Насколько возможно быть бодрым, пережив смерть на глазах и бессонную ночь, я вошел в здание своего банка в восемь часов утра.
Отстояв внушительную очередь, я принялся объяснять существо своей проблемы. Слушая мой рассказ, клерк смотрел то на меня, та на охрану, то на мой паспорт. Последний вроде как подтверждал мои слова, но мой внешний вид невольно заставлял клерка взглядывать на охранника. В конце концов, выдрессированное чувство долга взяло верх над корпоративной брезгливостью, и он предложил мне заполнить формуляр на восстановление банковской карты.
Когда я вернулся к окошку, клерк разъяснил, что стандартная процедура восстановления карты длится две недели, но учитывая мое положение он постарается проделать все в экстренном режиме за десять дней. Объяснять, что мне не за что жить, было бесполезно, потому я просто записал свой старый контактный телефон и вышел из банка. Протяну.
Я спокойно и медленно шел по улице и не о чем не думал, потому что в ближайшие десять дней вряд ли я мог рассчитывать на какие-то позитивные мысли. Хорошо что радовала солнечная погода.
В это время мне страшно захотелось в туалет, и я свернул в укромный закоулок. Честное слово обычно я никогда так не делаю. По правде сказать, я никогда так не делал. Но уже давно известно, что бытие порождает сознание, и учитывая, что мое бытие характеризовалось пустыми карманами, то и сознание понизило планку моральных устоев.
Когда я оглядевшись и убедившись в относительном спокойствии, с великим облегчением начал поливать мусорный бак, меня справа в боку, что- то больно ударило. Я медленно оцепенело повернулся, у меня сзади в правом боку торчал нож, а за его рукоятку держался Александр, загадочный товарищ по больнице.
Я мгновенно вспомнил по ощущениям свой футбольный бой и инстинктивно правой здорово ударил Александра по лицу. Он явно не ожидал такой прыти от человека с ножом в боку. Признаться я тоже.
Потом мы стали здорово лупить друг друга, точнее он лупил, а я пытался отмахиваться. Видно было, что ему это приносит удовольствие, и даже когда я попадал в него, он как-то слегка улыбался. Это продолжалось секунд двадцать, потом в определенный момент он расчетливо нанес мне сильнейший удар и я упал на землю, он наскочил на меня и стал душить.
В охвативших меня конвульсиях я стал судорожно шарить по всему, что попадалось моим слепым и немощным рукам. Сначала я нащупал на поясе кобуру. Позже я понял, что Александр просто игрался со мною, он полностью контролировал ситуацию. Потом рука нащупала какую-то тонкую досочку на земле. Я ударил ею Александра по голове. Он упал. В маленькой доске был ржавый гвоздь, который вонзился в висок. Из виска у Александра сочилась кровь.
Я поднялся, достал нож из своего бока. Оказалось, что он вонзился в паспорт лежавший в боковом кармане жилета. Нож вонзился и застрял в тридцати двух страницах отличной казенной гербовой бумаги.
Из кармана мертвого тела Александра торчал оранжевый конверт. Он настолько выделялся из всей одежды Александра, что не взять его было невозможно. Я машинально схватил это, судя по- всему, письмо и выбежал из закоулка на широкий проспект.
Я бежал не менее часа, то переходя на трусцу, то срываясь как очумелый. Когда я совершенно выбился из сил, после последнего рывка, то незаметно для себя, оказался сидящим на скамейке держась за бок. Недалеко был фонтан, в котором, собрав последние силы, я поспешно умылся. Слегка приведя себя в порядок я вернулся на скамейку. В груди бешено колотилось сердце, методично покалывая. Так продолжалось не менее получаса, причем первые минут десять я страшно кашлял, чуть ли не выплевывая легкие.
Когда я несколько успокоился, то вспомнил про конверт в кармане. Я нащупал его, причем мне показалось, что он скорее всего пуст. Я осторожно оторвал его краешек, и увидел, что внутри все-таки находится один стандартный лист сложенный втрое. Бумага была очень тонкой и, судя по всему, добротной. Хотя я мало что в этом понимаю, и могу делать такое заключение исключительно в силу ее белизны и легкости. Я развернул лист и принялся читать.
Лист был распечатан на компьютере мелким, но четким шрифтом. Основное содержание письма было весьма коротким и гласило следующее:
«Банк Н-кредит, счет № 100000ННН, пароль «Zabludszij».
Надеюсь это был честный бой. До встречи в скорости.
На веки Ваш,
А.А.»
После фамилии стояла размашистая уверенная подпись, поставленная вероятно с необычайной гордостью. Я всегда завидовал таким подписям, людей уверенных в себе, знающих свою высокую цену, имеющих перед собою ясные цели.
Это сообщение занимало не более четверти листа. Далее шел постскриптум.
«P.S.: Интересно только для новичков. – Естественно, это для меня,- подумал я, - что бы это ни было я новичок. –
Мой дорогой друг, если Вы читаете эту часть письма, то как ни грустно для меня это звучит, меня уже нет в живых, и я повержен новичком. Это с одной стороны грустно, так как значит меня сгубило тщеславие. Но с другой стороны и приятно, ведь я когда-то (как и каждый) был новичком. Тем более, что если кто в нашем деле и заслуживает снисхождения, так это только «невинные» новички. Сейчас и далее прошу извинить меня, мой юный друг, за отход от канонического написания предсмертного письма. Я пишу эту вещь уже двадцать третий раз, а после того как я потерял где-то первое письмо и при переписке сделал ошибку во втором и, как тогда было ни странно, снова выжил, я решил, что изменение письма, это мой оберег. Хотя раз Вы его читаете значит, не такой уж он счастливый. Ну, да это детали.
Когда я пережил пять схваток, я справедливо полагая, что практика критерий истины, решил, что, оставляя суть, могу вносить некоторые изменения в содержание письма некогда доставшегося мне так же как и Вам. Раньше я лишь намеренно делал некоторые ошибки, в разных словах, потом снова исправляя их, но в тот раз я начал добавлять некоторые свои рассуждения.
Так вот, мой юный друг, глубочайшим и первейшим вопросом является вопрос о поиске своего достойного места в глобальном мироустройстве. Кто мы? Этим вопросом задавался я не раз и, естественно, не нашел полного исчерпывающего ответа. Сейчас очень модно стало искать каких-то избранных: таких как все, да не совсем - людей обладающих сверхъестественной силой. Так вот - мы избранные, мы обладаем сверхъестественной моральной силой, дающей возможность диагностировать в себе маниакальные склонности к смерти. Сказать себе «мне необходимо убивать» может не каждый. Большинство мужчин, готово отдать жизнь, и отдает ее, только чтобы взять оружие в руки и убивать себе подобных. Предлогов для войны так много и они так разнообразны, что это дает полное право говорить, что предлог не имеет совершенно никакого значения, а люди лишь хотят убивать себе подобных, самоутверждаясь. Быть избранным - это не прятать свои мысли от себя же за моральной вуалью, в то же время постоянно находясь в поиске лживого трусливого повода убивать.
Есть еще один аспект избранности – моральная сила через справедливость. Справедливость может себе позволить только сильнейший. В нашем с Вами случае справедливость заключается в невозможности убийства, тех кто к этому не готов. Все эти трусливые людишки, какой бы мразью иногда они не были, не готовы сделать осознанный выбор в сторону схватки. А осознанный выбор – это свобода. Мы не можем нарушать свободу, потому что мы не хотим, и потому что мы сильны делать то, что нам нравится. Такой подлый поступок, как убийство против воли, не принесет Вам счастья. Я уверен, раз мы с Вами встретились Вы это уже проверили.
Я когда-то сам проснувшись не с той ноги, долго думая что же мне мешает жить и чего мне не хватает, - выбрал самый простой путь -наименьшего сопротивления. Я выбрал узаконенную охоту – армию. Я был значительно старше остальных контрактников и быстро завоевал уважение. Я долго тренировался, старался. Мне нравилось: все было просто, а главное правильно. Казалось – это на сто процентов мое.
Но первый бой расставил все на свои места. Когда я на бегу из далека положил одного врага, а потом через несколько часов, когда мы взяли позицию, рассмотрел этого врага, я многое понял. Я понял через отвращение к себе. «Врагу» было не больше девятнадцати. Его лицо выражало лишь одну совершенно не свойственную воину эмоцию – страх. Он не пришел сюда, он не сделал осознанный выбор, он был слаб, что бы сказать «нет», его сюда притащили. И я сделал подлость – убил его.
Ночью я взорвал все наши боеприпасы и дезертировал.
Много позже, я понял, еще одну для себя истину, что вступать в схватку можно лишь осознано и желанно для обеих сторон. Мне так же стало жаль тех, кто был пушечным мясом. Но еще печальнее судьба тех импотентных сублиматоров, которые не могут реализоваться, как мы с вами, и в этой связи довольствуются полумерами чужих схваток, посылая мальчиков на смерть. Но без риска нет трепета.
Вот видите, Вы воистину избранный. Гордо и честно носите это звание. Убивайте только таких как Вы – ищущих смерти. Как узнать нас? Научного объяснения этому пока нет, впрочем как и большинству духовных процессов, так как последние иррациональны в противовес процессам материальным. Но правы те кто говорит, что глаза зеркало души. Ищите людей с такой же душой как у Вас, ищите по глазам. Если в глазах та же тоска, тот же поиск и та же искра – берегитесь. Схватки не миновать. И хотя нас немного, но в больших городах мы все же натыкаемся друг на друга время от времени.
Далее детали. Они банальны. Быть уверенным. Никогда не убивать в день встречи. Дать сопернику взглянуть себе в глаза не менее чем за день до боя. Имейте при себе такое же письмо. Победит сильнейший.
Еще кое-какие хозяйственные дела. После схватки одному из нас в этом мире уже ничего не надо, по этому мы передаем свои сбережения друг другу. По той же причине общепринято оставлять тело поверженного в месте победы, - для живого это может быть слишком опасно, а для мертвого это уже безразлично.
Денег более чем достаточно по любым меркам, но как известно недогруз расхолаживает, так что займитесь между боями делом, мне лично нравится (простите, нравилась) биржевая торговля, - кругозор расширяет. Если вдруг перезреете и захотите завязать со всей этой сомнительной радостью (тогда, наверняка, у Вас поменяются глаза), 90% денег переведите на резервный счет, он известен в банке.
Да, не удивляйтесь. Такое изменение тоже возможно. Я видел такие случаи. Никогда не известно, что будет твориться в твоей голове завтра, даже если ты вчера разложил все по полкам. Не стоит бояться затмения солнца или землетрясения. Бойся своих мыслей и живи с этим страхом. Это большее, в чем ты можешь быть уверен. Прости, что в конце письма перешел на «ты», но как отдавший тебе жизнь, думаю, я заслужил это.
С наилучшими пожеланиями. Искренне надеюсь, не до скорого.
Твой,
А.А.»
Я положил письмо обратно в карман. Я проникся уважением к этому человеку. Я понял откуда взялся прилив и смелость. Понял, что он знал все о зове крови, так как испытывал его не единожды. Он не был Варваром, а судя по всему чрезвычайно образованным человеком.
Так значит я не один. Конечно, это логично. Глупо было думать, что я единственный и неповторимый из миллиардов себе подобных. Возможно, я редкая индивидуальность, но не более того.
Я ни когда не тосковал ранее по себе подобным, был несколько замкнут, поэтому наличие в этом мире других индивидов, имеющих те же цели, что и я, меня не особо впечатляло. То есть я не чувствовал трепета и радостного покалывания в груди, а-ля, «мы не одни во вселенной».

Быть довольным собой

Основательно отдышавшись, я направился уже в другую сторону. Так легко и свободно мне не было никогда, как в те мгновения. Впервые за долгие годы я выпустил непотребный пар. При этом я не навредил и не сломал никого, все получилось по согласию. Я чувствовал некую полноту, вытеснившую пустоту в моем нутре.
Я захотел поесть, выпить вина, выспаться. Банальные плотские потребности обещали принести наивысшее наслаждение. Почему бы и нет? Счастье? Возможно.
Я снял деньги по новой карте в ближайшем банкомате и направился в ближайший магазин. Там я купил простую, но чистую одежду, а старую выкинул в бак на выходе. Потом я зашагал в лучший известный мне ресторан.
Легкий ужин из запечной лососины со шпинатом, белое чилийское вино. Тягучий хмель и отличная виолончель. Под ее звуки пошел первый в том году снег, огромными хлопьями, которые падают непременно на ресницы. Красивый размеренный белый танец за огромным окном ресторана.
Хмель ли, мастерство ли ресторанного оркестра, во главе с виолончелистом, а может все это, смешавшееся с чувством исполненности, вызвало во мне состояние прозрачного созерцания близкого к экстазу. Такие моменты – осколки бесконечности, ибо пропуская без малейшего сопротивления все через себя, ты словно нигде и никогда не существуешь, а это ровно так же не достижимо, как существовать везде и всегда.
Я устроил свое тело на локтях, как в кино преданные домашние собаки, чаще всего лабрадоры, ложатся возле своих хозяев уставившись в камин и подставляя свое тело на поглаживание хозяину. С той лишь разницей, что я смотрел на первый снег за окном.
-Господин!, мы закрываемся! Господин! Уже поздно! – меня за руку слегка подергивал официант. Он на сколько возможно быть деликатным в таком вопросе протянул мне счет.
Я спросил, который час.
- Без десяти два!
«Время не существует, - подумал я».
- Вам вызвать такси? – учтиво, даже честно, и искренне на сколько это корректно в преддверии получения чаевых, спросил официант.
- Пожалуй нет. - Я взглянул на свою относительно легкую куртку, - На улице очень красиво. Не волнуйтесь, я далеко не пойду.
Я почти ничего не ел, и счет был невелик. Я достал купюру наивысшего достоинства и дал официанту. Мелкую сдачу я оставил ему, а с остальным м подошел к виолончелисту.
Это был молодой парень, значительно моложе меня. Он тяжело паковал инструмент, время от времени поправляя длинные волосы. По выверенным движениям тела было видно, что то что для меня было глубочайшим расслабление, для него было сильнейшим напряжением, а страшнее всего – обыденностью, раздражающей рутиной. Это несколько оттолкнуло меня. Однако когда парень повернулся и я взглянул ему в глаза, я понял как сильно ошибался. В его глазах был бездонный мир, в котором можно достичь любых высот. Это, конечно, была неправда, но он этого еще не знал, а потому в редкие моменты самозабвения был еще счастлив.
- Ты отлично играл! – бодро произнеся я, - спасибо. Вот, считаю, ты заработал. – Я протянул деньги.
К счастью, он их быстро и легко взял. Не люблю этих тягостных и, в сущности искренних, но лживых отказов, которые унижают берущего, и расстраивают дающего.
-Спасибо! Я куплю на них новые струны, приходите завтра еще раз послушать!
- Завтра у меня не произойдет, то что произошло сегодня, вряд ли я смогу оценить твои новые струны. – Потом я подумал, что он то невиноват, что я завтра никого не убью, а играл он неплохо, - Хотя постараюсь придти, - убедительно обманул я.
- До свидания! – юношески задорно протянул он.
- До свидания! – немного грустно, ответил я. Грусть была воспринята как нельзя лучше, и, думаю, мой виолончельный друг ощутил гордую принадлежность к моей грусти.
Я степенно одел свою, внезапно ставшую не по сезону куртку, и медленно вышел. Снежинки падали мне на ресницы.
Я медленно шел, время от времени поднимая взор к фонарным столбам, которые казалось испускали эти миллионы подсвеченных снежинок. Я тупо, счастливо шел вперед. Потом я взглянул под ноги, снежинки были очень слабы, и они немедленно таяли на еще теплой земле. С одной стороны мне показалось это добрым знаком, так как я не топтал этих красавиц, а с другой, было несколько неприятно, что такая красота, так быстро превращается в такую грязь. Наверно, как все. Такова жизнь.
Эта мысль вернула меня на землю. Именно она, хоть это и выразилось в замерзших красных онемевших ушах. Но холодные уши – это лишь проявление, нашей действительности, человеческой бренности.
К ушам и их нелегкой доле присоединились озябшие без перчаток руки и подмерзшие в осенних ботинках пальцы ног. Да, человек все-таки существо био- социальное, а не наоборот.
Я взглянул на улицу и посмотрел на вывеску отеля, который оказался в ста метрах от меня.
Что ж, я слышал об этом отеле, но в силу еще вчерашнего своего финансового положения никогда там не был, да, признаться у меня и мыслей таких не было...
- Номер на последнем этаже, пожалуйста, – вежливо попросил я.
На рецепции меня встретила администратор, не молодая, напыщенная женщина, которая все всегда делает правильно, потому что другого и допустить не может, так как если допустит, то это напрочь разнесет основу ее мироздания, естественно, вместе с нею. Она внимательно вгляделась в меня, как в непонятного молодого человека без всяких вещей, одетого не по сезоны, пришедшего в три часа ночи, без всякой брони, и что греха таить, пусть не опущенного, но все-таки несколько бомжеватого вида.
- Есть только номера по двести пятьдесят за ночь, - попыталась проверить- отшить меня администратор.
- С видом на центр? – судя по всему добил ее я.
- Да! С очень хорошим видом, – виновато произнесла она, сочувственно понимая, что мне это не по карману.
- Дайте два! – как дохлый, усталый от своего превосходства лев, прибиваю эту мышь к земле, не моргнув глазом. А сам мысленно клянусь себе – никаких больше понтов.
- А заче…- хотела было начать она, но встретившись с моими глазами, похоже поняла, что такой на все способен. Наверно, права. – Соседние подойдут?
- Вполне, - вежливо ответил я.

Я стоял на балконе и пил колу из минибара. Четыре часа ночи, город почти спит. И это «почти» умиротворяет, но с другой стороны, в этом «почти» есть что-то зловещее. В таком «почти» мирный сон от ужасной действительности разделяет лишь одна серая быстрая тень.
Но сегодня это мой город, сегодня я герой. Чего же я герой?.. Себя. Да, себя. Это так сложно быть героем для себя, быть довольным собой, быть исполненным собой, найти правильного, пусть только в этот момент, себя.
Я вернулся, включил телевизор. Пощелкал по глупым каналам. Это всегда удивляло меня, - я взрослею, вроде умнею, но меня все время пичкают одной и той же бурдою, одни и те же люди. Те же пошлые шуточки, те же тревожные новости. Но я другой, странно. На этом фоне радует своей простотой и не поддельность только порнография, которая не позиционирует себя, как абсолютно новый медиапродукт последнего сезона, там все относительно старое, правильное, документальное. Старо, но зато честно. А еще когда я после долгого отсутствия, изрядно изменившись, возвращаюсь к чему-то, то меня обуревает чувство завистливой глупости. Ведь я старый умер, того меня уже нет, тогда зачем эти каналы, зачем эти школы, институты, дома и города, в которых я больше не буду, потому что я уже не могу, а главное не хочу.
Я закрыл глаза на секунду.
В двери стучали. Я открыл глаза.
- Что вам надо так поздно? – крикнул недовольно я.
- Вы уже двое суток не выходите. И телефон не берете. Вы в порядке? Номер продлить?
- Я… - я огляделся, с пультом в руке, в одежде, в обуви, я лежал на диване, тарахтел телевизор, - один, еще на день продлить, - приходя в себя, крикнул я.
- Хорошо, - ответил пугливый голос и удалился.
Я встал. Мне было очень плохо, такое состояние бывает только после двух вещей – страшнейшего алкогольного опьянения и затяжного сна. Оба имеют одно общее в себе – они дают возможность забыться, оставив реальность.
Дойдя кое-как до ванной комнаты и сбросив по дороге всю одежду, я встал под горячий душ. Блаженство возвращения в нормальное состояние. Нет, счастье – это ни когда приятно, нет. Счастье когда не больно. Нет боли - нет счастья.
Я вышел, вытерся и пошел вниз. Заплатил за номер на следующий день, и вышел из гостиницы.

Последний Зов. Любовь.

Я шел восемь лет. За это время у меня было три боя. Я трижды удлинял свое последнее письмо в кармане. Я трижды непомерно богател. Я три дня еще жил. Две тысячи пятьсот дней - из которых три дня жизни.
Две тысячи четыреста девяноста семь дней угасания. После каждого боя мой огонь медленно мерк. Каждый первый год я неистово брался за самоподготовку, самосовершенствование во всем. Потом мне это надоедало. Потом меня это раздражала. В конце меня это приводило в бешенство от неудовлетворенности вызванной осознанием никчемности собственного бытия. А потом глаза вновь резко загорались. Три раза.
Три дня – это мало или много? Кто-то скажет мало, но я ему парирую. А сколько живет он? В своих очень важных заботах, в своих величайших свершениях. Сколько? Многие не одного дня, ни разу ни чувствовали себя счастливыми. А если думают, что чувствовали, то не могут вспомнить этого.
Три дня это вечность для пацана, который в свои восемнадцать лет не выходил дальше родного городка, который вовсе и не жил еще, и который получает пулю в сердце также просто как свинья в деревне получает полбу огромным молотом во время забоя, за идеалы, которых не пацан ни свинья не понимают. Три дня в сравнении с секундами боли прострелянного сердца - это бесконечный рай. Абсурд вечен – счастье скоротечно.
И так было, пока я еще раз не встретил ее, ту девушку из моего начала. Ту, которую я ждал на остановке. Раньше это было неважно, но сейчас ее звали Света.
 Мне было тридцать три, ей тридцать. У нее многое было, точнее ничего не было, так случается. У меня ничего не было, а значит многое было, так вышло.
Ее улыбка встретила мое пасмурное лицо таким же невзрачным осенним утром.
- Привет, - удивилась она, что я не умер, не сошел с ума, и даже неплохо сохранился.
- Привет, - удивился я, что она сияла все той же искренней привлекательностью.
- Ты…,
- Да, это я.
- А я…
- Вижу…
- Вечером?
- Да. В восемь. Я найду тебя.
- Я побежала.
Да, вот так коротко. Иногда слова не имеют никакого значения. Хотя пожалуй не иногда, а почти всегда. Значение имеет другое. Что? Словами не описать.
В тот день еще было много событий, точнее они сводились к разъедавшему меня саморазрушению. Так было до семи. Потом… Я обо всем забыл.
В восемь я стоял на той самой остановке. Уже с цветами, по взрослому. Восемь тридцать, девять, девять тридцать… Я потух, я остыл, почти также сильно как в шесть часов вечера на третий год после боя. Я собрался уходить. Я подарил цветы какой-то бабушке. Она очень растрогалась. Мне было почти приятно. Я с досадой развернулся, стараясь улыбаться хотел уйти.
- Думал, не приду? – она стояла и тоже улыбалась бабушке.
- Я…
- Я тоже думала, – она дерзко улыбнулась мне, - что будем делать?
- Я просто отведу тебя к твоей…
- … Двоюродной бабушке?
- Нет маме, - вспомнил я и очень обрадовался.
- Мама умерла, - спокойно сказала она.
- Я не…
- Это было давно. Я рада, что пришла. Пошли.
Мы шли долго. Столько нужно было рассказать друг другу. Она постоянно смотрела мне в глаза. Ее глаза блестели. Мои уверен тоже. Я жил. Жил этот вечер, жил этой жизнью.
Я рассказывал, то что мог рассказать, она тоже рассказывала, то что могла. Мы не ангелы, у каждого свои тараканы в голове. Но это не имело никакого значения, важен был блеск глаз и больше ничего.
Она предложила зайти, я не отказался.
Это было не так как раньше. Нет, не было какой-то модной дикости, неистовой страсти. Было ощущения полноты, ощущение того, что ты подходишь, как часть более сильного целого. Думаю, это и есть польза, если здесь это уместно.
От неистовой страсти устаешь, от своего места никогда.
Утром мы пили ароматный кофе, молча. То есть и сказать-то было особо нечего. Рано еще было что-то говорить.
Она улыбнулась и ушла, думаю, на работу. Я тоже вышел и захлопнул за собой дверь, нажав на кнопку-замочек. Глупейшее из изобретений человечества, ведь если кто-то точно хочет закрыть дверь, то он использует для этого ключ, а если не использует, то значит и не захочет. А может у него нет ключа? Ну, тогда по хорошему ему и нечего делать в этой квартире. Например, мне? А так эта кнопка столько раз случайно, автоматически, по привычке нажималась мною, а потом начинались судорожные поиски ключа, заканчивавшиеся в конце дня оплатой эквивалента бутылки слесарю (уж не знаю, что он делает со всеми этими бутылками, но говорят действительно выпивает). Ведь никто же не додумался «красную кнопку» президента поставить на пульт дистанционного управления телевизором или вывести на мобильный телефон, чтобы он сначала нажал, а потом схватившись за голову сказал: е-мое, оно мне надо было? Я не видел, но надеюсь, что все-таки не додумался.
Целую неделю я бродил бесцельно по городу. Шел дождь, нечего было делать. В Городе многое зависит от погоды, особенно летом. Меня это радовало, я и так ничего не делал - только ждал, но тут это было не по моей вине. Дождь – ничего не попишешь. Печальные прохожие –друзья по несчастью, а ничто так не сплачивает как несчастье. Счастье всегда разъединяет через зависть, а несчастье сплачивает – чему уж тут завидовать. Все одобрительно подмигивают – «да, приятель, понимаем, сами в таком положении». Я панибратски отвечаю, пожимая плечами. Все рады в горести, ведь в эти дни владельцы и работники кафе и лавок не отбывают свой повседневный приевшийся номер.
Я размышлял над тем и над этим. И только в конце недели я понял, что меня уже беспокоят совершенно иные цели. Что меня жжет уже только желание быть с ней. Но обычно люди вспоминают о том, как им было. Хорошо ли? Или плохо? Может ужасно, а может отлично? Но они точно знают, о чем думают. Я же уже забыл ее, забыл ее лицо, характер, ласки. Ничего не помнил. Все сначала, никакой маржинальной полезности, ничего не могло приесться. Ничего не было, а значит не с чем было сравнить. И лишь остался зуд, лишь глубочайшее разочарование, от того что, что-то было, а что - остается неопределенным, невыясненным, режущим.
Все изменилось когда я проснулся в ее постели неделю назад. Я не знал этого, когда мы, улыбаясь, медленно ели завтрак. Я не подозревал об этом когда уходила она, когда закрывал кнопкой-защелкой двери я. Но тогда я уже был в очередной раз совершенно другим человеком. Только раньше я знал это сразу, а здесь мне понадобилось время. Опять кровь перепрограммировала меня. Полностью изменила меня. Сегодня я это уже точно знал.
Я должен был вернуться. Место преступления тянуло меня. Но никакого преступления не было. Значит будет?
Завтра я постригусь, побреюсь, куплю хорошие духи, новый костюм. И, конечно, цветы. Завтра все будет хорошо. Я засыпал, как младенец безмятежно. Я авансом знал, что у меня все будет хорошо.
Но во сне завтрашний день не заладился. Вместо ножниц меня стали стричь опасной бритвой. И хотя у меня один раз был похожий опыт, и тогда пожилой мастер быстро и аккуратно постриг меня лучше всех парикмахеров в моей жизни. Но этот раз молодая девочка неумело держала бритву, и при этом все время ругалась с каким-то парнем по мобильному телефону. В итоге она, в сердцах бросив рубку на свободное кресло, сделала мне довольно глубокий надрез на ухе, который потом довольно профессионально заклеила (судя по всему, это у нее был не первый раз). От бритья я, естественно, отказался.
Духи почему-то разливали из бочек черпаком. При этом там же стояла бочка с селедкой. Торговля селедкой шла более бойко, чем духами, поэтому продавец, то и дело отвлекалась на доставание, взвешивание и заворачивание рыбы в бумагу. Я решил, что в такой ситуации вернее всего будет положится на цветоощущение. Домой я вернулся со сметанной баночкой алых духов. Оказалось, что они пахнут не розой, а скорее кровью.
Все костюмы в магазинах были слишком малы потому, что оказалось, что завтра первое сентября, и все идут в школу. Я и не знал, что у нас столько школьников. Ошалевшие от наплыва покупателей- школьников и их мамаш, продавцы приняли меня за школьника переростка и начали напяливать на меня самые большие свои вещи, которые тем не менее оказывались мне малы. Я на силу вырвался из магазина.
На углу я стал покупать цветы. В продаже были только росянки и жирянки. Они без остановки кусали друг друга. Но делать было нечего - не идти же с пустыми руками. Тем более - с пластырем на ухе, пахнущим кровью, да еще в старом костюме. Я заплатил за букет и пошел. Но когда букет перестал кусать сам себя, найдя внешнего врага в лице моей руки, и стал методично искусывать мою руку, я взвесив возможность букета покусать Свету, а также свой вид и свое положение, впал в отчаяние. Может мне нельзя никуда идти? По крайней мере сегодня.
Зазвонил будильник. Не открывая глаз, я принюхался. Вроде все в порядке. Ощупал ухо, там вроде тоже ничего. Открыл глаза, взглянул на часы: сегодня - сегодня, а не завтра.
Я поспешно встал. С некоторых пор мне перестало нравится валяться в кровати. Никакой радости, только головная боль. Наверно уже старость, боишься, чего-то проспать.
На улице отличный солнечный день. Никакого тебе первого сентября, так июнь. Парикмахерская открыта. Красивая и, как оказалось, опытная девушка быстро и очень профессионально постригла меня. Я сразу же согласился и на бритье, все сделали аккуратно, без единого пореза. Правда дорого, но с недавнего времени меня перестали абсолютно интересовать такие категории.
Оказалось, что в соседнем магазине я очень удобно и быстро купил и отличные духи, и великолепно лежащий на мне, как меня уверяли все продавщицы, да и впрочем, как показалось тоже мне самому, костюм.
Ближе к закату, когда установилась просто божественная теплая погода, я при всем параде вышел на улицу. Я купил на углу великолепный букет роз, длинных, пышных и свежих. Я взял такси с неимоверно болтливым таксистом и отправился к Свете. Таксист убаюкивал меня своими рассказами про причуды клиентов, будни ночных бабочек, городских водителей, которые по его словам были в большинстве своем «криворуким импотентами». Не знаю, говорил ли он потому, что хотел просто выговориться или просто работал на чаевые побольше, но мне лично хотелось верить в первое, что склонило меня ко второму.
Я вышел, щедро расплатился, зашел в уже изрядно забытый подъезд. Я поднимался как почтовый голубь, туда где был не так давно, но дороги куда, я абсолютно не помнил. Вот дверь такая же как все остальные, ничем не приметная. Я позвонил.
Света открыла в вечернем платье, очень красивом, дерзком.
- Привет, ты кого-то ждешь? – почему-то без малейшего удивления спросил я.
- Да, - мягко ответила она.
- Кого?- практически равнодушно спросил я.
- Сейчас знаю, что тебя,- улыбнулась она и открыла двери приглашая меня.
- Это тебе, - я робко вручил цветы.
- Спасибо, очень красивые, мне вечность не дарили цветы.
Я зашел. Вся квартира была в интимном мягком полумраке. Горели теплые неяркие свечи. В большой гостиной был накрыт стол на двоих. Уже стояли закуски и несколько бутылок вина. Я сел за стол и стал осматриваться во круг. Одной из закуской была селедка, что несколько покоробило меня, напомнив мне мой сон, но виду я не подал.
- Как ты узнала, что я приду? – спросил я.
- У меня было сильное предчувствие, что нас к друг другу притянет.
- У меня тоже.
- Открой вино!
- Сейчас.
Я взял, лежавший на столе штопор, и принялся откупоривать бутылку. Получалось как-то неуклюже. В конце концов, пришлось зажать бутылку ступнями и вытянуть пробку. Все получилось как-то неизящно.
Я разлил вино по бокалам, мы выпили, - я свой стакан до дна. Она меня поцеловала.
- Подожди я поставлю цветы и принесу главное блюдо,- сказала Света и скралась на кухне.
Она живет здесь одна, но все очень уютно. Вино приятно растеклось от желудка по всему телу теплой бодрящей волною. Очень кстати из форточки повеял теплый ветерок приправленный летним гудение насекомых. Было очень приятно в целом, а еще приятнее от того, что здесь Света, которая тоже ждала меня. Она сейчас вернется и все будет хорошо, точнее еще лучше. Я налил в бокалы вина.
Света вернулась с подносом, на котором стояло красивое позолоченное блюдо, накрытое такой же изящной крышкой. Она поставила его на стол и села рядом.
Я не видел в точности ее глаз, но мне показалось что они горят, точно так же как я чувствовал, что горят мои глаза. Мы еще раз чокнулись и выпили. Света потянулась к подносу. Я нежно погладил ее по руке.
Света… резко достала из-под крышки подноса пистолет, и нажала на курок, направив его в центр моего лба. Раздался сдавленный щелчок, но выстрела не последовало.
Я машинально, повинуясь мозжечку, выбил пистолет из ее рук. Пистолет сбил свечи и они упали на скатерть. Свечи медленно горели дальше.
Света не растерялась. Поднявшись, она нанесла мощнейший удар ногой над столом мне в грудь. Сбивая свой стул я отлетел назад к окну. Света перескочила через стол и стала ногами добивать меня.
- За что, - зашипел я.
- За твои и мои глаза, - говорила через одышку Света, - у тебя в кармане письмо, - на каждый слог она наносила удар, - у меня такое же, ошибки быть не может, ты мне зубы не заговаривай.
Скатерть разгоралась, комнату озарил сильный Свет.
- Но это было до того, как я осознал, что я влюбился, - я шипел, задыхаясь кровью, - мне сейчас нужна только ты!
Света перестала меня избивать. Мое тело было почти бессильно. За волосы она подтянула меня к пылающей скатерти. Взглянула в глаза.
- О, черт!- злобно прокряхтела она и бросила меня лицом о пол.
Света вышла, и через несколько секунд вернулась с ведром воды. Она окатила стол, и скатерть потухла. Я лежал на полу весь в крови.
- Ладно полежи и проваливай! – безучастно сказала она.
- Как проваливать? А ты? А я? А мы? Что мне делать? – умоляюще просипел я.
- А что я? – раздраженно бросила она. – Я остаюсь избранной или проклятой, не знаю как и назвать меня, но знаю, что мне надо убивать.
- Но я изменился, значит и ты тоже изменилась! Я видел тот блеск в глазах!
- С чего ты взял? Ты, к сожалению, льстишь себе. – ухмыльнулась она. – На - взгляни, она посмотрела на меня пронзительно.
Глаза были полны злобы и неудовлетворенности. Она без сомнения была тем, чем еще недавно был я.
- Это был блеск предвкушения охоты, у тебя, думаю, тоже.
- Но что же делать мне? – как можно мягче спросил я.
Света внезапно сорвалась на крик:
- Откуда я знаю, что делать тебе? Я не знаю, что делать мне, как я могу давать советы другим. – после паузы Света добавила,- Наверно любить, возможно страдать. Если хочешь ждать. Не знаю.
Я поднялся, превозмогая боль, и направился в ванную. Кое-как смыв кровь, я подошел к входной двери, тихонько открыл ее и вышел. Мельком в гостиной я видел, что Света прикрыла лицо руками, по-видимому всхлипывает. Мне стало больно за нее, я чем-то ее обидел. Я мягко нажал на кнопку-собачку и пошел вниз по лестнице.
Я шел прямо и долго, пока не наткнулся на еще работающее кафе. Слегка выпив, я немного заглушил то ли обиду, то ли разочарование, то ли стремление к смерти. Я не мог иметь то, чего больше всего хотел.
Из ресторана я вызвал того же таксиста, который меня подвозил к Свете. По дороге таксист сказал, что судя по-моему виду вечер не удался. Я не понял, что он имел ввиду упоминая мой вид – грусть или «помятое» лицо, но мне пришлось хоть и нехотя, но справедливо с ним согласиться. До конца поездки, он как ни странно задумчиво молчал, чем в очередной раз заработал себе солидные чаевые.
В квартире я опять подумал про самоубийство. Но я это уже проходил. Не получилось, потому что оно мне не надо. Да и деньги надо назад перевести. А что делать? Следовать совету Светы – любить, страдать. В конце концов так на 99% своей жизни живут все из нас.
Ждать – пока зов крови не поведет тебя к новым целям.


Вместо послесловия

Уже сорок. Иисус уже семь лет как кормил червей, а я что? Да, почти тоже. Думаю, следующим Зовом Крови будет создание новой религии.

?-2008