Меня последнее время тянет на воспоминания. Хорошая израильская писательница Дина Рубина утверждала, что все старые евреи пишут мемуары - иначе откуда бы взялся Ветхий Завет? Поскольку я тоже старый еврей, то мне простительно. Напишу немного о Севастополе, где я прожил с родителями с 1937 по 1941 год, а в последующие годы несколько раз был во время летней курсантской практики и просто в порядке экскурсии.
Мы жили на улице Энгельса, проходившей вдоль южного берега Артиллерийской бухты. Сейчас на месте всего нашего квартала сквер. Наша семья занимала две комнаты с подселением в большой докторской квартире (латунная табличка на входной двери "Д-ръ Майзель. Венерическiе болезни" - нужный человек в портовом городе). Наши окна выходили во двор, заваленный пустой тарой из магазина, выходящего витриной на проспект Нахимова (тогда ул.Фрунзе). Под витриной магазина на тротуаре была выложена цветной мозаикой странная надпись "Гарантiя за качество" (вроде "я за вами скучаю" или "я на вас удивляюсь" - южный вариант русского языка).
В большой докторской квартире мы были не единственные подселенцы. В двух комнатушках для бывшей прислуги жили: полусумасшедшая скандальная бабка по кличке "Лахудра" и безымянный непросыхающий пролетарий, который выдавал себя за слесаря и клятвенно обещал починить протекающую дровяную колонку в ванной комнате. Так и не собрался.
Жизнь протекала мирно, если не считать ежедневных конфликтов с Лахудрой на общей кухне. Я был мальчик тихий, нешкодливый, не путался под ногами у взрослых, не совал любопытный нос на докторскую половину, а большей частью сидел в своей комнате с ногами на подоконнике и читал какую-нибудь книгу. Кроме книг для меня было высшим наслаждением, когда мне разрешали посидеть несколько минут на кухне у горящего примуса. Волшебный венчик сине-фиолетового пламени и равномерный шум горелки приводили меня в блаженное состояние, которое словами не описать.
Друзей в школе и во дворе у меня не было, как-то не склеилось. Наверное из-за моей крайней стеснительности. Зато я прекрасно чувствовал себя в большой и шумной детской компании во дворе наших родственников на Корабельной стороне. Мы всей семьёй часто бывали у них в гостях по выходным дням. Сначала водным трамвайчиком через бухту добирались до пристани на Павловском мыске, потом долго шли вверх по ступенькам вдоль высокой каменной стены Морского госпиталя, и наконец попадали в самую гущу одноэтажных домов «Корабелки». Небольшой двор со всех сторон был окружён застеклёнными верандами. Посредине росло абрикосовое дерево, к которому со всех сторон тянулись верёвки для белья, к толстой ветке были привязаны вечно занятые кем-то качели, да и на самих ветках постоянно сидел кто-нибудь из детей.
Душой компании был мой двоюродный брат Вадик. Он был кладезь разнообразных талантов. Играл на гармошке, хорошо рисовал, и был неутомимый заводила и выдумщик. У него был проектор, который тогда назывался «волшебный фонарь». Источником света была яркая керосиновая лампа. На больших стеклянных пластинках Вадик рисовал кадры какого-нибудь придуманного им «кино», и вечером демонстрировал его во дворе. Для этого на верёвку вешалась простыня. Вадик ставил проектор на столик у открытого окошка веранды. В окошко он выставлял водопроводную трубу, которая своим дальним концом лежала на ветке дерева. На конец трубы был надет жестяный раструб от уличного фонаря. Вадик сам менял пластинки по ходу «фильма», и при этом играл на гармошке и пел в трубу какую-нибудь подходящую песню, чаще всего любовного содержания. На ветке рядом с раструбом обязательно сидел чёрный, как негр, татарчонок по имени Идрес, и забавными ужимками артистически сопровождал исполнение песни. Незабываемое зрелище!