Сенокос, сенокос, ну что можно сказать про сенокос.
Работа не дай Бог, какая тяжелая, а вот ведь тянет к ней в июле как магнитом.
Не-е-ет…, сейчас с тракторами да агрегатами того упоения как раньше было уже нет.
Ну, какое упоение, когда только на планерку идут в лучшем случае к девяти, туда-сюда, тары-бары, уже пол-одиннадцатого. Завели, поехали, жара уже, воняет соляркой от монстра перегретого хуже портянок солдатских.
А раньше?
Еще ввечеру звенят косы во всех деревенских дворах. Степенно и аккуратно отбивают мужики косы, ведь чуть напортачил и придется на тяге тянуть косу, не будет она валить травушку- муравушку в валок с легким шипением, почти без усилия. Вот и стараются мужички, разносится звон молоточков по деревне вместе с душистым дымом дымокуров.
А утром, еще до света, кто на лошадке, вместе с сынами или с соседом, кто на велике, привязав косу к раме, а кто и пехом спешат на свои, годами ухоженные делянки. Берегут покосы. Лишний раз не пройдут по нему, чтобы не валить траву, а уж скотом потравить сенокос – упаси Господи.
На покосе и родничок студеный, звонкий, аккуратно почищенный, и столик - лавочки из жердочек срубленные под вербой раскидистой, а у кого нет деревца тенистого у того навес – шалашик стоит годами. Только, чуть, ремонта свежего требующий.
Приехал мужик, махнул косой десяток раз – вот и готово становище. Распряг лошадь, бросил ей травки свеженькой – ешь, кормилица. Повесил зипун на сучок, пошел на луг. Смотрит на луг, будто первый раз видит, кумекает. Достал оселок, вжик-вжик по косе, еще с вечера она остра, так, по привычке последний лоск на инстрУменте наводит.
-Ну, с Богом.
Перекрестился. На руки тьфукнул, будто бы сплюнул и пошел, пошел в первой загонке, ровненько до конца своих владений. Развернулся, оглядел загонку довольный и, обтерев пучком травы мокрую от росы косу, опять брусочком по ней вжик-вжик.
Косит мужик травушку, солнышко всходит, туманчик по росной траве стелется. Птицы поют, солнцу радуются.
Только десять часов, ну, может с четвертью, а он уж напластал на треть стога. Уже солнце на рубахе нательной и портках мокроту от пота и росы высушило.
Притомился.
Зашел в тень к таборку своему, достал узелок с питанием. Не мудрена пища, но свежая.
Картофанчик молодой, отваренный, зажаркой сальной с лучком да укропчиком заправленный. Хлеба черного, пахучего, ломоть увесистый, да бутылка молока с крупинками масла от тряски взбитого. Вот и весь провиант, да еще вода родниковая, холоднючая до зубной ломОты.
Потрапезовал мужичок, на солнце глянул, время определяя.
-Полежу чуток, да еще покошусь малость.
Растянулся на траве свежескошенной, зипунком прикрытой и объятый травным духом заснул незаметно.
Поспал часик. Проснулся свеженьким, будто и не махал косой четыре часа без малого, набрался сил от земли – матушки.
Покосил еще час, полтора.
- Ну, на седни достаточно.
Походил по леску, черенков на инструмент домашний нарезал и домой.
Еще дома не все сделано.
********
Ворошить, сгребать валки да в копны скидывать – работа подростковая.
То ли с отцом, то ли сами идут они, на покос, забыв про забавы детские.
Чаще так получается, что работают парни с девками.
Кипит работа вперемежку с заигрыванием.
Босые все. На парнях только порты до колена закатанные, а на девках только трусишки да сарафан ситцевый.
Разгорячены работой тела молодые, пышут потом и любви ожиданием.
В разговорах, болтовне со скрытым умыслом, не замечают течения времени, не обращают внимания на оводов жалящих. Не устали, почти, а все сделано.
С родника живой водой обмываются.
Парни ржут, балуются, на девчат водой брызгают.
Помылись они, наступает черед девичий.
- Отвернитесь. Мы помоемся.
- Ну, какой вопрос, конечно отвЕрнемся.
Оголились девчата. Моют груди девичьи, крепкие, от студеной воды охая.
А пацаны, забыв обещанное, раскрыв рты, смотрят на чудо-дивное.
-Отвернитесь! Бесстыдники!
Визжат девки, не сердито ругаются, сложив руки на груди крестом, закрываются.
Не замечает народ трудов тяжких, праведных, а у юных в сердцах любовь зарождается.