ДУБНА 90-х:
«Унесённые ветром»
В истории каждого города, как и в истории вообще, есть заповедная зона, отрезок времени в 10-15 лет, куда обычно не заглядывают историки. Не заходят сюда и журналисты, для которых нет ничего хуже вчерашних новостей. Ничейная территория, нейтральная полоса. Она привлекает тех, кому нравится смешение жанров. Известный журналист Анатолий Аграновский в своё время предлагал в предисловии к документальной повести «Большой старт»: давайте записывать историю, пока она ещё не окаменела. Не репортаж по горячим следам, а история, так сказать, с колёс.
Итак, Дубна 90-х… Но сначала о том, что ей предшествовало.
К середине 80-х годов Объединённый институт ядерных исследований — символ города, градообразующее предприятие и синоним самой Дубны, заметно постарел: средний возраст научных сотрудников перевалил за 50 лет. Цели по-прежнему ставились высокие, но энергии были уже не те: «Тэвы ушли на Запад».
Институт, как выразился кто-то из физиков, переживал «кризис жанра». И как раз в это время в стране подул «ветер перемен». Когда Михаил Сергеевич, волнуясь, произнёс с высокой трибуны слово «застой», казалось, он говорит о нашем Институте.
Но… Правильно сказать — ещё не значит правильно сделать. Мы, жители этой страны и прихожане на работу, видели и хрущёвскую кукурузу, и борьбу с «плесенью», и череду антиалкогольных кампаний. Последние, кстати, заканчивались одним и тем же: повышением цен на водку, а тогда за ценами на водку следили так же пристально, как сейчас за ценами на бензин. Сколько трудов и поколений ушло на то, чтобы пересадить науку, привезенную из Европы, на российскую почву! Сколько культурных прививок было сделано! Сколько сил положил один только Ломоносов! И всё это пустить коту под хвост ради очередной кампании, о которой завтра все дружно забудут?
В брежневские времена принцип наукосбережения соблюдался неукоснительно. Подход к «кампаниям» и «починам» был примерно одинаков: одни решения спущенные сверху спускались на тормозах, другие доводились до абсурда, «дабы дурость их всякому видна была», как говорили старые люди в старые времена.
«Ветер перемен» на первых порах ничего нового не принёс: всё та же антиалкогольная кампания, всё те же призывы «прибавить», ускорить и углУбить; в отдельных лабораториях Института уже начали по привычке создавались комиссии по перестройке.
Отношение к тому, что происходит в стране, начало меняться в 1988 году, когда ушли в отставку все директора лабораторий: «процесс», как и предупреждал Михаил Сергеевич, «пошёл». В Дубне вдруг, помимо больших учёных и больших начальников, обнаружился средний класс, так сказать, учёные второго плана, среди которых немало и первоклассных физиков, но их отнесли ко второму и третьему классу, потому что более высокие уровни уже заняты. Оказалось, что этим людям, которых раньше никто не спрашивал, есть что сказать. Именно тогда в институтской печати стали появляться интересные проекты реальной перестройки Института. Казалось, вот-вот станет ясно, «где рвётся связь между мной и Горбачёвым», как выразился Николай Сивков, «архангельский мужик» Анатолия Стреляного.
Но времени для обсуждений уже не оставалось. Государство ещё не объявило себя банкротом, но денег на науку уже не давало. Наука, как сказал последний советский премьер-министр Валентин Павлов, «работает на Запад», и, как говорится, сколько волка ни корми, он всё равно в лес смотрит. Впрочем, интерес к науке, к физике в первую очередь, и в первую очередь ядерной, снизился во всём мире: угроза ядерной войны, дыхание которой чувствовалось ещё совсем недавно, отошла на второй план. Само слово «ядерщик» уже не вызывало прежнего восхищения и стало едва ли не бранным после Чернобыля; а тут ещё председатель госкомитета по атомной энергии А. М. Петросьянц, по горячим следам, неудачно оговорился: наука требует жертв…
Но дело, конечно, не в оговорках. Уже слышалась тяжёлая поступь рыночной экономики. Вторую половину 1991 года Институт прожил на взнос ФРГ, которая приняла на себя обязательства ГДР, в знак признательности за чудесное объединение германских земель. А через полгода началась настоящая перестройка. «Катастройка», как предупреждал опальный философ Александр Зиновьев. Исчез с политической карты мира Советский Союз — страна местопребывания ОИЯИ, на немыслимую высоту взлетели цены. Государственный реестр открытий был упразднён, открытия приходилось делать «в стол». Физика свелась к естествознанию, естествознание — к природоведению; со всех сторон налетели маги, чародеи, колдуны. Яйцеголовых стало меньше, бритоголовых — больше. Росло поколение, не понимающее, зачем нужна профессия и, соответственно, образование — «бабки» можно делать и так!
Казалось бы, кому как не сотрудникам международного института было отстаивать идеалы Просвещения? Увы! На институтскую зарплату можно было, конечно, жить, но ниже ватерлинии. Оставшихся средств после выдачи денежного довольствия едва хватало на то, чтобы подогреть батареи, осветить рабочие места и время от времени приводить в действие кое-какие ускорители.
Головы тружеников науки теперь были забиты не математическими формулами и физическими понятиями, а мыслями о хлебе насущном. Кто-то занялся земледелием, кто-то стал разводить домашних животных, а кто-то переключился на охоту и рыболовство. Кто-то вспомнил, что можно есть папоротник, благо в Дубне есть у кого спросить, когда его собирать и как готовить. Осенние слёты туристов превратились в «клюквенные», спасибо А. Д. Злобину и другим. Кто-то перешёл на ведение натурального хозяйства прямо в городе. Утром идёшь по улице Сахарова, а откуда-нибудь с балкона доносится: ку-ка-ре-ку! Картину деурбанизации города довершали «бесхозные» коровы, которые бродили по улицам и паслись на городских газонах…
Одно время казалось, что народ спасёт картошка. Бросили лозунг: земля — учёным! Горсовет выделил участок леса под сады и огороды напротив Станции космической связи. На фоне огромных параболических антенн люди корчевали пни, освобождая землю под пахоту. Зрелище фантастическое. Пасынки Вселенной...
Участников очередного заседания Комитета Полномочных Представителей встретила группа пикетчиков с плакатом:
Не может собственных Платонов
И быстрых разумом Ньютонов
Российская земля рождать,
Когда одну картошку жрать!
Осенью 1993 года директор Института отправился на приём к премьер-министру Е. Т. Гайдару. Джентльмены, как известно, о деньгах не говорят. Они у них есть. На этот раз разговор шёл именно о деньгах. Гайдар дал понять, что деньги найдутся. Но только после выборов в Государственную Думу. И получил в ответ обещание, что Дубна проголосует за его избирательный блок «Выбор России». Однако выбор самой России оказался иным: Дубна (как и Россия в целом) проголосовала за партийный список Жириновского, а Гайдар передал дела Черномырдину и возглавил Институт экономики переходного периода, который, кажется, существует до сих пор.
Впору было создавать комитеты научной бедноты…
К середине 90-х, как иронически заметил один из физиков второго плана, в Институте измельчало всё, даже интриги. Природа отдыхала. Кто-то освоил живое дерево ремёсел. Кто-то ушёл, как говорили тогда, «в коммерческие структуры». Кого-то выручили западные гранты — хорошая возможность поддерживать свою материальную оболочку и вести достойный учёного образ жизни. Мало кто выглядел на миллион долларов. Кто-то уехал за рубеж. Появился новый вид homo sapience — путешествующий учёный: по окончании срока контракта в одном месте человек заблаговременно заключал контракт в другом и переезжал с научным багажом и домашним скарбом в другую страну: физика вызывали?
Кто-то продолжал хождение по кваркам, кто-то стоял, опираясь на лопату научного метода, в ожидании повышения зарплаты. Это только в сказках бывает: отслужил научный сотрудник свой срок, взял на память старенький ускоритель и пошёл по свету куда глаза глядят. А тут и ускорителя не дадут, и идти некуда.
Вторая половина 90-х для бюджета ОИЯИ мало чем отличалась от первой. Объединённый институт устоял… но за счёт утолщения административной оболочки и усыхания протоплазмы научных исследований. Институт сохранил международный характер… но прежнюю свою уникальность — утратил: при советском «прижиме» ОИЯИ служил своеобразным шлюзовым отсеком, через который можно было попасть в капитализм, «окном в Париж», так сказать… а теперь в Париж можно попасть как это и принято в цивилизованных странах, без всякого «окна».
Изменилась «научная физиономия» города. Город физики высоких энергий превратился в международный центр физики тяжёлых ионов и синтеза сверхтяжёлых элементов: с открытием 114-го и затем 118-го был достигнут, наконец, «остров стабильности» в таблице Менделеева, предсказанный дубненскими физиками в середине 60-х на основе модели ядра, разработанной Виленом Струтинским, теоретиком из Курчатовского института. Пришло и международное признание былых достижений: Союз чистой и прикладной химии ИЮПАК закрепил за Дубной приоритет открытия семи элементов в 60-е и 70-е годы. Сто четвёртый, правда, так и остался резерфордием, как всё это время его называли на Западе, а не курчатовием, как у нас, а вот 105-й получил название дубний, о чём знает теперь каждый школьник.
Попытки найти новое лицо города в этом изменяющемся мире, вписаться в новую систему координат продолжались все эти годы. Никто не вспоминает уже о технополисе, за который ухватились, как за соломинку в самом начале 90-х. Не вполне оправдались и скромные надежды найти себя в местном университете, открытом в 1994 году на базе расформированного военного училища: физическое направление удалось открыть в университете далеко не сразу, а во всех других направлениях опередили москвичи. Заслуга городских властей: все 90-е бились за статус наукограда и «пробили»-таки его в 2000-м. Фактически Дубна всегда была наукоградом, но в данном случае формальный статус важнее. Из образовавшейся бреши в федеральном бюджете в Дубну потекли деньги. Объединённый институт прикинул — и тоже подключился к наукоградской программе. Ежегодный отчёт главы городской администрации теперь начинался с перечисления экспериментов, проведённых в Объединённом институте… Через год Институт «отыграл назад», но лицо уже было потеряно; с тех пор нет, кажется, более непримиримых врагов, чем ОИЯИ и муниципалитет…
История, говорил Ключевский, ничему не учит, а лишь сурово спрашивает с тех, кто не выучил урок. Хотелось бы, конечно, думать, что урок 90-х не прошёл даром. Но… В прошлом году я описал впечатления от Лаборатории высоких энергий в коротеньком опусе «Затерянный мир». Как оказалось, с неуместным чувством юмора — последовала бурная реакция со стороны отдельных лиц. Задел больную тему. Прошёл год. Услышал от человека, который на днях был в ЛВЭ и заглянул в мастерские: пусто! Остался один механик. И полслесаря — человек работает на полставки. Ему 82 года…
Возникла ужасная мысль: а просуществует ли Объединённый институт до 2012 года? Откуда такая постановка вопроса — можно не пояснять, а вот дата — от американцев: они хотели в этом году отправиться на Марс, чтобы своими глазами убедиться, есть ли там жизнь, а если есть, то прямо там, на месте и решить: дать сражение немедленно, или, может быть, сначала слетать назад и заручиться поддержкой в ООН.
Стал искать в Интернете что-нибудь о науке в России, какие прогнозы знающие люди на ближайшее будущее дают? Наткнулся на М. Фейгельмана (Черноголовка): «…Как может выглядеть наука в России к 2017 году? Думаю, наиболее вероятная возможность печальна: науки в России к тому времени не будет. Останется лишь псевдонаука: формальные признаки науки имеются, но кому-либо интересных научных результатов не возникает. Зато псевдонауки этой будет в изобилии». Вот что значит живой русский язык и хорошая умная литература! Прочитал — и сразу успокоился.
Значит, ОИЯИ всё-таки быть! В конце концов, чтобы заниматься фундаментальной наукой, необязательно каждый год выдавать фундаментальные результаты. Високосные годы вообще можно пропускать. Бывали в России времена и покруче. Вспомните, как, на что существовали российские университеты, когда Ленин писал работу «Удержат ли большевики государственную власть?», а на молодую страну Советов со всех сторон пёр Юденич! Вспомните булгаковского профессора Персикова из повести «Роковые яйца»… Какие страсти пережил Институт в первые годы Советской власти! — и что же? Читаем: «В 23-ем году Персиков уже читал 8 раз в неделю — 3 в институте и 5 в университете, в 24-ом году 13 раз в неделю и, кроме того на рабфаках, а в 25-м весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76 человек студентов и всех на голых гадах:
— Как, вы не знаете, чем отличаются голые гады от пресмыкающихся? — спрашивал Персиков, — это просто смешно, молодой человек. Тазовых почек нет у голых гадов. Они отсутствуют. Тэк-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно, марксист?
— Марксист, — угасая, отвечал зарезанный.
— Так вот, пожалуйста, осенью, — вежливо говорил Персиков и бодро кричал Панкрату: — давай следующего!».
Чем бы таким закончить повеселее? Один добрый человек, отец семейства, в самой середине 90-х не удержался и упрекнул своих дорогих чад за обеденным столом: «Неужели вы не видите, что в стране кризис?!!». На него уставились две пары удивлённых детских глаз: «Какой кризис?». И их удивление было таким искренним, таким неподдельным, что у доброго отца, честное слово, отлегло от сердца.
Рисунок Сергея Расторгуева