После окончания института, в начале шестидесятых, попросил направить на родину, в восточный район Латвии. Определили меня в хирургию в районную больницу, где проводил большую часть дня, а иногда и ночи. В этом городке я родился и учился, он был мне мил и привычен со всеми его прелестями и недостатками. Хотя этот район именуют Прибалтикой, море далеко и зимы не слякотные, в середине ноября ложится снег на мерзлую землю и таять начинает в марте. С приходом зимы, небольшая Лудза сворачивается калачиком под белым покровом. Дома и деревья кажутся ниже, парк выглядит грустно. В будние дни с наступлением сумерек улицы пустеют, все спешат домой в тепло и все засыпает под большим черным звездным небом. Редко пройдет запоздалый прохожий. Но жизнь идет, крутятся станки в цехах, стучат машинки в конторах, торгуют магазины, по утрам шумит рынок. Учителя учат, врачи лечат. Играют свадьбы и рождаются детки. По выходным молодежь танцует в Доме культуры, В торговом центре, во втором этаже, ярко светятся широкие окна ресторана, внутри тепло чисто, уютно и красиво, еда вкусная и не дорогая. Посетителей мало, в основном, командированные. В километре от центра белые поля, замерзшие озера, воздух чист, снег блестит серебром, вокруг тишина. В крещенские морозы руководители колхозов устраивали пирушки с обильными застольями, с баней и сауной, с обязательным купанием в проруби, Когда разогретый, в первый раз прыгнул в ледяную воду, почувствовал, как все нутро поднялось к горлу. После отъезда из Лудзы побывал разных банях, большие и не очень. У рыбаков на Ладоге топят по-черному, парятся жестоко, выбегают валяться в снегу, затем в предбаннике водку запивают горячим крепким чаем. Под Костромой в старой купеческой бане с предбанником с зеркальными стенами, баня поставлена из бревен, которые до сих пор сохраняют запах леса. Королевским великолепием поразила помывочное сооружение, построенное для министра обороны, с несколькими парными и саунами, бассейнами. Залами
для застолий с мангалом и оленьими рогами. Чувство, испытанное от крещенских купаний, испытал еще раз, в санитарном вертолете в Тянь Шане, когда ревущая и дребезжащая машина, вдруг, провалилась в воздушную яму.
Рядом с озерами, за мостом, почти на выезде из города, стояло квадратное строение из толстых струганных досок, с большим, на пол передней стены, окном. Постройка напоминала дачную веранду и была покрашена в голубой цвет, называлась она буфетом. Торговала в нем Феня, заглазно Фенька, еще моложавая, стройная, рыжеволосая. Большая часть мужского населения хорошо знали дорогу к Феньке, заходили чаще по дороге с работы.
В фуфайках и кирзовых сапогах, а рыбаки, прямо от проруби, в брезентовых комбинезонах и высоких сапогах. В помещении было теплее, чем снаружи, дымно и пахло сивухой. В углу буржуйка, маленькие чурки подбрасывают в топку сами посетители. За высокими столами распивают водку, вино, пиво, закусывают ломтиком хлеба с килькой или колбасой. Очереди, обычно, не бывает, Феня работает быстро, считает быстро, шепча цифры на еврейском, говорит мало, с выраженным акцентом. За спиной над полкой с бутылками прибит плакат
СПАСИБА ТАВАРИЩ ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ НЕ КУРИШ
Можно было выпить в долг, без залога, но деньги следовало вернуть в назначенный срок, нарушивший лишался доверия навсегда. В заведении все были равны, и местный интеллигент, уставший от разговоров и игры в шахматы длинными вечерами, и добродушный дурачок Костя Репша, проводивший здесь все вечера, греясь у печурки. Костя разговаривал, как малый ребенок, отдельными словами или пел по латышски детские песни. Весной и летом он работал на огородах, а осенью и зимой, колол дрова, делал эту работу мастерски. После работы хозяева его кормили и поили, полученные деньги он относил Фене, она их считала,
наливала в пивную кружку водку, отрезала краюху хлеба. Костя выпивал водку, как воду, съедал хлеб и уходил к печке. Жилья у него не было, спал, где придется. Зимой милиционеры подбирали его и отвозили в вытрезвитель, одной очень морозной ночью нашли Костю на скамейке в парке, без признаков жизни и отвезли в больничный морг, уложили его на цементный стол рядом с трупом пожилой женщины. Морг занимал бывшую часовню,
единственное строение оставшееся от старой довоенной больницы, которую немцы взорвали при отступлении. Фасадом морг выходил на улицу широкими двухстворчатыми дверями, которые закрывались изнутри, входили в заднюю дверь, ключ от которой хранился в гараже.
Хозяйничала в скорбном заведении пожилая женщина, помогала ей дочь, они обмывали,
одевали и прихорашивали умерших. Их всегда сопровождал зять, который ждал деньги снаружи.
Приходили они, когда в них нуждались. Утром, открывая дверь, услышали пение внутри, бросились к зятю, но он отказался им помочь, завхоз тоже испугался, все пошли к главному врачу. Он их не высмеял, предложил обойти здание, широкие двери были открыты настежь, Костя пел колыбельную песню усопшей. Уходить он не хотел, пришлось вызывать милицию, они очень удивились, увидав его живым, здоровым и поющим.
Феню, тогда еще Фейгу, помню с первых послевоенных лет, не долго она
жила рядом с нами, в доме часовщика Моси. Мама часто обсуждала с соседкой сватовство
Фени и нашего соседа, старого холостяка, хромого от рождения. Было ей тогда не более двадцати лет, работала она в чайной, разносила еду и убирала столы с утра до вечера.
На ее иждивении были больная мать и брат-школьник, которого иначе, как Борух-рыжий не называли. Семья жила очень тяжело, для них собирали деньги, то на школьную форму, то матери на зимнее пальто. Часовщик жил в просторном доме с престарелой матерью в достатке, не знаю, кто их сватал, и кого пришлось уговаривать, но свадьбу их помню.
В большой комнате, с довоенными обоями, с цветным абажуром, из длинных досок и козел
соорудили два стола, между ними был стол для новобрачных и их родственников. Осталось место для хупы и танцев. Столы покрыли разноцветными скатертями, сидели на скамейках. Собралось человек сорок. Еду принесли гости по заранее составленному списку, была фаршированная рыба и хрен, паштет, форшмак, цимес, курятина, тейглех, имберлех, земелех и длинная хала. Новобрачные сидели в соседней комнате, их вывели родные к хупе, белой скатерти на длинных палках, которые держали четверо мужчин. На невесте была фата. Положенный текст читал резник, он задавал вопросы, дал отпить из одного бокала вина жениху и невесте. Мося разбил стакан. Все присутствующие следили, чтобы все было,
как до войны. Была написана ктуба, свидетельство о браке, с описанием обязанностей мужа и жены. Настроение было веселым, руководил событием заведующий райпотребсоюзом, бывший до войны парикмахером, вернувшийся с войны офицером, он был ранен с стопу, но ходил быстро, прихрамывая. Командирским зычным голосом он приветствовал гостей.
Поприветствуем реб Ицика с женой, он принес таз, дай Бог ему здоровья
Приближается реб Нисен, директор стройконторы, с жестяным чайником,
пусть ему это зачтется.
Все знали скупость Нисана, смеялись и хлопали.
Радостно встретим Янкеле с женой и ватнным одеялом. Пусть им не будет
слишком жарко.
Намек все поняли и дружно захлопали, смущенным Янкеле и жене. Их звали Хезалех, кролики,
из-за низкого роста, работал Янкеле скорняком, семья жила в доме родителей, которые погибли в гетто. Вскоре после Фениной свадьбы они уехали в Израиль, перед отъездом Янкеле на саночках привез нам очень удобный матрас, который складывался в кресло, его оставил немецкий офицер, живший в их доме. Большую часть имущества досталось соседу, помогавшему родителям продуктами в гетто, а матрас решили подарить нам. Мама долго уговаривала Янкеле попить чаю, но он отказался, и она завернула в кусок материи сладкие
булочки. Отец спросил, почему они решили уехать
Я стал их бояться. Они могут убить.
Смысл его слов я тогда не понял
Шимон продолжал веселить гостей. Неожиданно встал Светлицын, совсем недавно вернувшийся из Узбекистана, две дочери его привезли мужей, братьев, польских евреев. Это давало возможность покинуть Советский Союз, и из Польши уехать в Израиль. Светлицин высоко поднял стакан вина и торжественно прокричал
Евреи, мы забыли о главном, мы еще не выпили за здоровье дорогого
товарища Сталина. Евреи, евреи, встаньте все, пожелаем лучшему другу
евреев здоровья и долгих лет жизни.
Все стоя выпили в полной тишине. У старика Светлицина до войны была жестяная мастерская, разговорчивостью он не отличался, и до конца свадьбы молчал. А Шимон продолжал встречать гостей. Вместо оркестра на аккордеоне играл Абрашка Ковнатор,
ученик шестого класса. Он мог исполнить любую напетую ему мелодию, и все, что передавали по радио. Женитьба Фени оказалось несчастливой, через полгода она ушла к матери. Замуж во второй раз вышла обеспеченной и самостоятельной за симпатичного, высокого, не местного шофера. Проезжая мимо, он зашел выпить пива, хозяйка ему понравилась, и он зачастил в буфет. Шофер был разведен, имел детей, которые жили с матерью. После оформления брака, переехал к Фене и устроился на работу в соседний совхоз. Феня с заметной радостью гуляла с мужем в красивых нарядах, они смотрелись счастливой парой. Дважды в месяц муж ездил навещать детей на совхозной машине, однажды не вернулся ко времени. Его нашли избитым до смерти рядом с грузовиком. Было разбирательство и суд над братьями первой жены. Феня долго ходила в траурной одежде. Лет через пять сошлась с пожилым вдовцом из Риги и уехала к нему, а лудзенцы еще долго ходили к Феньке.
На работе время проходит быстро, уходишь потемну, хорошо, если вечером ожидается гулянка, не важно по какому поводу. Домой возвращаешься далеко за полночь пьяный или не очень, как правило, в веселом настроении. Но бывают дни без развлечений, становится тоскливо, кажется, что зима никогда не закончится. Прогулка по пустынным, темным улицам не приносит облегчения, начинаешь жалеть себя, ведь другие живут в больших городах, со светлыми, оживленными улицами, театрами, концертами. Наливаю в стандартный флакон спирт и иду к Эдику, стоматологу, он отрабатывает положенные три года, но прикладывает усилия, чтобы удрать пораньше. Зубы Эдик удалял ловко и быстро, после крепкого подпития он сумел убедить меня, что зуб мудрости лучше вырвать. До поликлиники было не более десяти минут медленной ходьбы, в три часа ночи лишился зуба. Утром проснулся от боли, языком нашел припухлость и вспомнил о ночном происшествии. Боль прошла быстро, а зуб жалко, может до сих пор бы жевал. Приблизившись дому, увилел свет в окнах, под ними мужчина, уверенный, что никто его никто не видит, пристраивался поудобней, подсмотреть через замерзшее стекло. Узнал Точиловского, уважаемого дамского портного, он жил неподалеку. Пришел ко времени, приятели готовились выпить и закусить. Эдик и Сашка отличались воспитанием, характером и ростом, один рос в Риге, в обеспеченной торговой, еврейской семье, не высокий, но крепенький с красивой фигурой, теперь таких называют качок. Сашка высокий прочно сколоченный, квадратный, вырос на одиноком хуторе в труде и заботах. Эдик был эстетом, он с удовольствием хлопотал у стола, ему нравилось не само дело, а канитель перед ним, колбаса разложена на тарелке, конфеты в вазочке, вареная картошка на блюде, полита жаренным на масле луком, бутылка вина в центре стола, рядом рюмки. Сашка человек практичный, ему интересна сама суть, но приятелю не мешает и терпеливо читает газету. Принесенному спирту рад только Сашка, вдвоем его выпиваем, из стаканов. Хобби у Эдика не оригинальное, он собирал анекдоты, со времени учебы в школе, записывал их в толстые тетради, по темам, с указанием даты и от кого услышал. Рассказывал он их не очень хорошо, смеялся до времени, но всегда к месту. Дом, в котором жил Эдик, до войны принадлежал еврейской семье, которую расстреляли. Это было жилье для большой семьи, с соответствующей кухней, коридором и сенями. Длинный пятистенок выходил восьмью окнами на одну улицу и тремя на другую. Дом поделили по пятой стене, в дальней от угла половине жила семья, а в оставшейся, снесли все перегородки и поставили досчатую перегородку посередине, при этом обогревательный щит от большой квадратной печки оказался в одной комнате, а сама печь с топкой, в другой. В угловую комнату прорубили дверь. Кухню тоже поделили, большая плита с духовкой и чаном для подогрева воды, отошла к угловой части. Эдику досталась комната со щитом и круглой печкой, стоящей почти в центре. Оклеенное веселыми светлыми обоями, жилье получилось уютным и теплым. За перегородкой жил вдовый мясник, лет под шестьдесят, Лейба Любавин. Торговал он на рынке, с открытого прилавка, мясом, привезенным селянами. Помогала ему плотная женщина, средних лет, с перекошенным ртом, от этого говорила она свистяще и шипяще. Любавин был не высок, с большим животом, брючный ремешок сходился только под ним. На солдатской гимнастерке носил орден и несколько медалей. На лице выделялся длинный, багровый нос. От всего он лечился водкой. Жизнь соседа его не интересовала. Говорить с ним было не скучно, он мог ответить смешно, мат составлял больше половины его словарного запаса. Любавин с женой и дочкой приехали из Белоруссии, в Лудзе он овдовел, остался с дочерью и затем, с ними жить не захотел и выхлопотал комнату. Вся его жизнь проходила на рынке, дома питался редко, на кухне у него была одна кастрюля, керогаз и чайник. Деревянную кровать поставил с самое теплое место, у досчатой перегородки, ножной конец упирался в печку. Под потолком, на печке, висели ходики. С работы Любавин возвращался с помощницей, оба хорошо подогретые водкой. Продолжали спор, который начали на рынке. Потом успокаивались, и был слышен ритмичный стук спинки кровати об печку. Эдик утверждал, что его сосед из очень хорошей семьи и рассказал об истории, произошедшей в одном местечке.
Молодой рав заболел чахоткой и умер, оставив жену с малыми детьми без кормильца. Сват не мог найти приличного жениха для несчастной вдовы, соглашался только мясник, но он был известный грубиян, ни одна невеста его не хотела. У вдовы выбора не было. После свадьбы бывшая ребецен приготовила еду повкуснее, зная, что новый муж
может и обругать, но все прошло мирно. После еды мясник громко рыгнул. Фи, как не красиво, -- подумала жена. Муж сказал, что его дед по матери, пусть будет благословенна память о нем, всегда говорил, что после завтрака, обязательно, следует исполнить супружеский долг. В обед муж вспомнил о наказе дяди, а после ужина о совете двоюродного брата. Жена быстро поняла, где ей следует быть после еды. Прошло несколько месяцев, сват решил проведать бывшую ребецен, не страдает ли она от грубости нового мужа. Да,--сказала она,-- он грубый, но зато из очень хорошей семьи.
Не часто, может раза три за зиму, на квартире Эдика устраивали голубиные вечера. Голубей приносил Пима, инженер по мелиорации, Работники Заготзерно с радостью
разрешили ему уничтожить надоевших им прожорливых птиц на площадке погрузки зерна. После четырех выстрелов из охотничьего ружья мелкой дробью, набирался мешок. Сам Пима в поедании голубей не участвовал, он жил в общежитии далеко за городом, ездил в тулупе на мотоцикле. Ощипывали голубей три докторши, рижанки, жизнь в провинции им не нравилась, они ждали день, когда смогут уехать домой к родителям, женихам. Чтобы не прописываться в Лудзе, жили вместе в больничной комнате. Потрошил, опаливал тушки Эдик. Затем жарил на масле в большой сковороде или насаживал на спицу и готовил на открытом огне, от птицы оставался кусочек, величиной с детский кулачок, мясо получалось мягким с незнакомым вкусом.
Во время одного голубиного вечера с вином, кофе, легкой музыкой, под незлобивую сору соседей за перегородкой и ритмичный стук кровати о печку, подруга Любавина начала кричать
-- Лейба, чеши, чеши
-- Не мешай, дура
Через несколько минут, снова
-- Лейба, чеши, чеши
Наши гостьи засмущались, покраснели. Проводив их, вернулись добавить водки к выпитому вину. Любавин на кухне ждал, когда закипит чайник. Эдик укорил его, смущает мол, наших
подруг. Он ответил мгновенно.
-- А ты объясни им, что писька дана Богом не только, чтобы в туалет ходить. Я ей, дуре, сто раз говорил, часы висят на крюке, никогда не упадут, а она забывает. Не перевешивать же их, лежа в кровати время вижу.
Пельменные вечера устраивали часто, обычно, семье учителей , он бы
историком, она - математиком, они брали на себя заготовку продуктов. Приходили довольно рано, разогревались закусывая квашеной капустой, солеными огурчиками. Пельмени готовили дружно на маленькой кухне, руководила всем хозяйка, Валерия, она родилась не то в Сибири, не то на Урале. Была уверенна, что знает, как правильно их готовить. Сырые пельмени выносили на мороз, на плите уже кипела вода в большой кастрюле. Поспвали пельмени к часам десяти, зимой, если молод и здоров, под водку можно съесть фантастическое количество. Становилось жарко и весело. Время шло, наступил март, с веселым солнечным утром, капелью и первыми талыми ручейками, чувствовалось приближение лета.
Хайфа. 07.07.2008