Дура-деревня (Другая Москва)
Я всегда был провинциальным жителем. Хотя внутреннюю культуру свою считал истинно столичной. Более того, европейской. Поэтому, - думалось мне, - если и жить в России, то непременно в Санкт-Петербурге. Верный своему убеждению, я жил в Мурманске, а после – переехал в Пензу. Не жалею. В провинциях тоже интересно. Хотя Питер я так и продолжал любить на расстоянии. "Идеальная любовь возможна только по переписке", – заметил как-то Бернард Шоу. Не уверен, что мое чувство к трижды сменившему название городу было взаимным – ответа от него я так ни разу и не получил, но мы все равно практически ежегодно встречались и неразлучно проводили около недели. С Москвой же мои свидания длились куда меньше. В ней приходилось бывать исключительно проездом. Да и этого бы я запросто избежал, если б Пенза всегда имела прямую железнодорожную связь с северным направлением. А так – день приходилось находиться в столице нашей родины.
Первое мое воспоминание о Москве связано с Выставкой Достижений Народного Хозяйства (в то время это место именовалось так). Отлично помню – мне пять лет, я с мамой и папой, апрель, погода дождливая, Самолеты, Ракета, павильон Космос... кафе Выставочное. А еще в тот приезд мне запомнилась Останкинская телебашня. До этого я ее видел только в девятом выпуске мультфильма "Ну, погоди!". Нарисованную, разумеется. Короче говоря, тогда столица оставила о себе очень хорошее впечатление. Ребенку, не наблюдавшему обыкновенно ничего кроме Мурманского стадиона и памятника Анатолию Бредову, все, представшее перед глазами в тот день, показалось чем-то вроде чуда света. Следующие воспоминания имеют уже не такие яркие краски, как первое, кроме, пожалуй, одного – мне было уже лет девять, и дедушка сводил меня на Красную Площадь. Это тоже было здорово. Только, помнится, я остался не очень доволен, что она вся красная. Это выглядело слишком однообразно.
В еще один приезд я познакомился с Тверской, но помимо "Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой" об этом месте я сказать больше ничего не мог. Как-то с папой мы заглянули в Парк Горького. Больше всего там мне понравилась стрелка-указатель с надписью "Детский городок". Если направиться по ней, приходишь к чудному месту, над которым красуется вывеска "Пивной Теремок".
Это, пожалуй, все мои основные детские и юношеские воспоминания о Москве. Зрелых таковых всего два.
Воспоминание первое
Летом 2005-го года, когда я глубоко в душе, особо не показывая тоску окружающим, переживал расставание с некоей мадмуазель Ольгой, мы с Димкой Штунём рванули на каникулы из Пензы в Мурманск (думаю, уже можно не уточнять, что через Москву). Я, как обычно, к родителям, он – к бабушке, которую не видел двенадцать лет. Собственно, с тех самых пор, как они всей семьей покинули знаменитый заполярный город. В ночь перед отъездом мы вдвоем с одним моим другом Лешей хорошо выпили у него на кухне. Так хорошо, что я с большим трудом проснулся, а тем более, сел в вагон, в котором меня уже поджидал Дмитрий Геннадьевич. Мы помахали ручкой нашим родственникам, и поезд тронулся. Вопреки возможным предположениям читателя, в пути мы вели совершенно сухой образ жизни. Кроме, разве что, второго дня дороги от Москвы до Мурманска. На подъезде к Кеми стало ясно, что чего-то нашим душам поэтическим и музыкальным все-таки не хватает, и мы побаловали себя бутылочкой пива на каждого. Но это было совсем немного, недолго и к тому же, как я уже дал понять, в другом поезде. А наше пребывание в Мурманске, так то вообще отдельная история, которую затрагивать не стоит. Сейчас, по крайней мере.
Итак, вернемся чуть назад. Рано утром поезд нас довез до Казанского вокзала, мы с тяжелыми сумками двинулись по подземному тоннелю на Ленинградский, там временно от них избавились, сдав их в камеру хранения, и отправились на метро к Володе Навроцкому, с которым созвонились накануне и доложили о своем приезде и желании встретиться. Он был очень рад, поскольку не виделись мы уже приличное время. Володя раньше тоже жил в Пензе. Но работа, деньги... выгоднее оказалось отправиться в Москву. Его супруга Вера осталась дома, в сентябре у них должна была родиться дочка Настенька. Кстати сказать, через полтора года после своего отъезда Владимир снова очутился в Пензе, так как откликнулся на еще более выгодное предложение. Но тогда он жил один неподалеку от станции метро Домодедовская в однокомнатной квартире, которую снимал за $500 в месяц. Учитывая, что зарабатывал он $950, по карману жилище резало сильно. Впрочем, как объяснил позже наш дорогой друг, для Москвы расклад был вполне нормальный.
Володя радостно встретил нас на выходе из метро. Июньская жара начинала набирать силу.
- Ну, что, - улыбаясь спросил Володя, - мы Москву смотреть поедем или домой ко мне пойдем?
- Что мы, Москвы не видели что ли? - флегматично ответил я. – Конечно, к тебе пойдем!
По дороге мы взяли пельменей и несколько двухлитровых бутылок пива (что еще представлялось возможным пить в жару?), одну из которых тут же открыли и пустили по кругу.
- Владимир Михайлович, а у Вас в городе господа милиционеры сильно бьют по голове за распитие пива на улице? – осторожно спросил я.
- Вообще, пить что-либо, содержащее градусы, запрещено, - ответил Навроцкий, - но я это делаю, и, когда меня не видят, все заканчивается хорошо.
Уже дома Владимир сообщил, что через два часа к нам присоединится еще один пензенец. Наш общий приятель Антон Шумилов решил поработать с месяц в Москве, а местом обитания выбрал квартиру Володи.
- Все в Москву, - прокомментировал Дима. В Пензе никого не останется. – Что вам тут так нравится? Зачем сюда ехать?
- Ну, как же, во имя святой цели, - ответил Володя, - бабла...
Чтобы выпивать было нескучно, мы создали атмосферу поезда – поставили два дивана, что были в комнате, друг напротив друга, а между ними поместили кругленький столик.
- Осталось только делать так: "Чу-чух, чу-чух, чу-чух, чу-чух...", - прокомментировал я.
Точно по графику, что не всегда было свойственно этому господину, появился Антон. Мы даже вышли его встречать к переходу, ведущему на станцию метро, и попутно взяли еще несколько двухлитровок. Жара наступала, мы распахнули окно, но это не спасало. Я достал из холодильника запотевшую баклажку пива и протянул ее Навроцкому, изобразив из себя Горбатого из фильма "Место встречи изменить нельзя", и так же как он, хрипло сказал: "Володенька, открой..." Володенька открыл, и мы посидели еще немного. Самой распространенной шуткой в тот день была: "Ребята, не забудьте, двое из нас вечером уезжают в Мурманск". Разу к шестому, когда ее произнесли, Шумилов мечтательно закатил глаза и изрек:
- Да... А ведь я бы с удовольствием побывал в Мурманске...
- Мы провожали Павлика! – продолжая цитировать известную кинокартину, задорно выкрикнул Дима.
Потом расчехлили две гитары, начали играть, петь. Мы с Димой сыграли совсем недавно написанную мной песню "Высокий прилив и зеленая трава", после чего Антон сказал, что, чем больше он нас слушает, тем больше ему нравится, и видно, как мы растем. Что и говорить – это было как раз в период, когда группа Монохроматик росла и развивалась. Наш состав тогда выглядел так: Штунь-Титов-Орехов-Троицкий. Впрочем, в сентябре Кирилл Троицкий нас покинет и вернется лишь как сессионный музыкант в декабре, чтобы подменить оставившего группу за два дня до концерта Вадюшу Ивлиева, которого мы взяли на место барабанщика сразу после ухода Кирилла.
Когда стало невыносимо жарко, мы разделись по пояс и открыли входную дверь. Несмотря на это всех жутко разморило. Алкоголь добавил сонливости. Глотнув пива, Дима заметил:
- А ведь можно было сегодня сходить на кубок Дэвиса...
- Это где, в Москве? – очнулся почти уснувший Володя.
- Да.
- В Москву хочу... – сосредоточенно и с закрытыми глазами проговорил Навроцкий.
Еще через двадцать минут они с Димой действительно уснули. Мы с Антоном выпили еще, я посмотрел на часы и понял, что до выхода осталось меньше часа. Оперативно, мы сварили пельменей, недоеденных в обед, разбудили спящих друзей, поужинали и отправились на вокзал. Володя и Антон помогли нам дотащить сумки до вагона, в купе мы сделали памятную фотографию, на которой у Димы получилось подозрительно нетрезвое выражение лица, и министерство путей сообщения повезло нас дальше на север. Так закончилось наше маленькое, но уютное пребывание в столице.
Воспоминание второе
Год спустя после описанных событий, в августе 2006-го года с только что дописанным романом (или, как меня до сих пор убеждает Марина Герасимова, повестью) Архив Туда-сюда, я возвращался из Мурманска в Пензу через... ну, конечно же, через Москву. Через что еще можно что-либо делать в нашей стране? Душу мою сдавливало одиночество, в кармане куртки я вез брелок в виде маленького пушистого бельчонка – свой последний, как я решил, подарок Екатерине... В Пензе меня не ждало ничего особенного. Единственной надеждой на лучшее было то, что еще в июне перед моим отъездом к родителям мы с Димкой познакомились в одном пивбаре с забавной девочкой-барабанщицей Инной, а это означало, что Монохроматик снова сможет начать действовать по-настоящему.
Прибыл я в Москву утром, но не так рано, как это случалось обычно. В планах значилось погулять по центру города, так как поехать было не к кому – Володя здесь больше не обитал. Похожу, посмотрю на архитектуру, - думал я. – Приобщусь к искусству. Когда еще я это сделаю в ближайший-то год? Однако все мои цели потеряли всякий смысл – небо затянуло, начался дождь. Этого мне, конечно, хотелось меньше всего, но жаловаться на кого-то было бы глупостью, и пришлось смириться. Сдав багаж в камеру хранения Ленинградского вокзала, я решил перейти на Казанский – его внутреннее устройство мне всегда нравилось больше. Выйдя непосредственно на площадь трех вокзалов, я почувствовал странное оцепенение. Картина, представшая передо мной, оказалась далеко не той, какую я ожидал увидеть. Я помнил Москву слегка неуклюжим, но все равно красивым городом. Сейчас же мне бросилось в глаза обилие бомжей, спящих на голом асфальте. Добили меня ужасный, запах, а лучше сказать вонь, исходящая от них, и менты, подходящие к этим бесхозно валяющимся телам и злостно пинающие их шнурованными ботинками. Тела в ответ жалостливо постанывали, но вставать, похоже, не собирались. Стало противно. Я решил не дожидаться развязки действия, и поспешил на Казанский вокзал, как и планировал.
Атмосфера Казанского нисколько меня не обрадовала – залов ожидания я в нем не обнаружил. Вернее, не так – они были. Два, если быть точным. Один предназначался для военных и детей, второй – для делегаций. Остальные пассажиры, ожидающие поезда, сидели вдоль стен на чемоданах. Некоторые даже на своих. Поскольку я ни коим образом не принадлежал к военным и детям, прибыл сюда один, а не с делегацией, и к тому же сдал свой багаж, на который можно было бы приземлить самую совершенную, как говорил наш второй барабанщик Вадик, часть своего тела, стало понятно, что внутри этого помещения делать мне нечего. Собравшись с мыслями, я решил снова вернуться на Ленинградский. В нем залов ожидания оказалось куда больше. Единственное, что смущало, забиты они были полностью. Я бы не удивился, если бы приходящие начали садиться вторым ярусом – на головы занявших места первыми. Многие, такие же, как и я, студенты, расположились на ступеньках, ведущих на второй этаж. К одному из них прицепилась уборщица и начала кричать, что он ей мешает работать, и чтобы он немедленно исчез.
- Подъем! – орала она. – Идите в залы!
В какие залы? – подумал я – в залах мест нет! Нет, ибо, подражая мне, все прогрессивное человечество с Казанского сбежало сюда. Через полчаса мне все же удалось найти для себя свободное местечко. Как же облегченно я вздохнул... Милиция, пинающая бомжей и здесь, показалась уже и не такой злой. Один из грязных бездомных спал на соседнем с моим кресле. Возле него остановились милиционер и уборщица. Та, которая разгоняла студентов.
- Который из них? – спросил ее милиционер, указав поочередно на бездомного, затем на меня.
- Этот, - показала шваброй уборщица на бомжа, и милиционер как следует двинул ему по морде. В ответ послышались нечеткие, но явно браные слова.
Все-таки хорошо, что она не на меня указала, - решил я.
К часу дня о себе напомнило чувство голода, что заставило меня отправиться на поиски какой-нибудь закусочной. Я кинулся к ближайшей, которую увидел на вокзале. Присмотрелся к ценнику и ушел. Прошу прощения, но 150 рублей за столько же граммов пельменей (иначе говоря, рубль за грамм) показалось мне чересчур. В следующей забегаловке расклад оказался примерно такой же. Уже начав про себя тихонько материться, я принялся бродить из кафе в кафе, но так и не нашел ничего подходящего. Для кого только они готовят? - недоумевал я, - кто из собравшихся здесь может ответить их запросам?
Наконец, после примерно часа бестолковых блужданий я случайно наткнулся на находившуюся за Ярославским вокзалом столовую (именно столовую, на ней так и было написано), где 200 граммов пельменей оценивались в 35 рублей, а пол-литра пива неизвестного происхождения – в 30. В упомянутом заведении, судя по тому, что я наблюдал сейчас, за исключением московских ханыг и полунищих по столичным меркам проезжих вроде меня не обедал никто. Видимо, у прочего люда в правилах такого не значилось. Я заказал порцию пельменей и стакан пива. Пиво налили сразу, пельмени же было велено ожидать. Я взял стакан и поспешил занять единственное свободное место. Моими соседями по столу оказались двое каких-то местных работяг и несвязанный с ними молодой человек. У работяг под столиком стояла бутылка водки. просто Сидеть было скучно, поэтому я развлекал себя тем, что периодически отпивал капельку холодного пива и слушал разговор соседей. Беседа у них была оживленная. С употреблением исконно русских слов.
В столовую вошел страшный мужик в грязной одежде и с небритой рожей. По залу от него распространился чарующий, ни с чем несравнимый, аромат.
- Дайте мне полкусочка хлеба, - сказал он, подойдя к одному из столов.
Когда его просьба была удовлетворена, заветные полкусочка хлеба мужик положил в карман и подошел с той же просьбой к нашему столу, причем просящие глаза устремил на одного из работяг. Недолго помявшись, работяга дал ему целый ломоть. После этого просящего нечаянно угораздило пройти мимо стойки, из-за которой его заметила полуповариха-полууборщица; громко воскликнув "Опять ты?!" схватила палку, стоявшую в углу и не иначе, как специально припасенную для таких случаев, и, что было мочи, огрела ей несчастного. "Сука!" – нервно выругался он и выбежал на улицу. Только мужик скрылся, как внутрь вошли двое такого же вида, как и он, с тем лишь отличием, что они были в пиджаках. Полуповариха-полууборщица стукнула палкой, словно скипетром, в пол и крикнула: "Вон отсюда, свиньи!" Ребята раскланялись и ушли молча. Как джентльмены. Один из моих соседей-работяг после паузы, вызванной последними событиями, обратился к своему другу:
- А почему у меня все время просят?
- Что? – не понял его собеседник.
- Бич этот у меня кусочек хлеба выманивал.
- А тебе жалко, что ли?
- Нет, не жалко, но почему не у тебя, а у меня?
- Глаза у тебя добрые, - ответил второй работяга и налил себе и другу водки в пластиковые стаканы.
- Как жена? – спросил первый у второго, когда "бокалы" были опорожнены.
- Нормально. А твоя?
- Да *** знает. Бабы ж, они, ****ь, всегда что-то скрывают. Это мужик – он, какой есть, такой и есть.
После этих слов он налил еще водки и, наверное, заметив, что я их слушаю, уточнил у меня:
- Правильно я говорю?
- Совершенно верно, - согласился я на всякий случай и кивнул головой.
- Выпей, - предложил работяга.
- Я не пью, - соврал я.
- Ты ж пиво хлещешь.
- То не в счет. Просто пить хочется.
- Ну, как знаешь, - ответил работяга, и они с другом снова выпили.
- Позвоню Гундосу, - сказал первый и тут же сам продолжил, - Хотя зачем?.. Опять, ****ь, нажрусь...
Не доев курицу, второй заметил, что пора идти. Оба друга покинули столовую, а я получил свою законную порцию пельменей, в которую кто-то слегка плюнул майонезом. Подкрепившись, я опять побрел на Ленинградский в надежде, что мне повезет, и там случайно найдется, как до обеда, одно свободное местечко, и я успею его занять. Мое дыхание участилось. Все, что я созерцал сегодня, было совершенно непохоже на картинки, изображенные на открытках с подписью "Москва" и даже отдаленно не соотносилось с моими детскими и не такими давними впечатлениями об этом городе. Я мог смело заявить, что передо мной предстала другая Москва. И, в общем-то, не просто большая деревня, как ее всегда любили величать ленинградцы, а самая настоящая полуграмотная дура-деревня, и другого определения подобрать не получится.
Выйдя на площадь трех вокзалов, я вновь ненадолго остановился и огляделся по сторонам. Картина не менялась.
- Это кому памятник? - услышал я внезапное обращение к себе какой-то женщины, указывавшей взглядом на стоящий в центре площади монумент, - Кутузову?
- Пошла ты в жопу! – твердо и по-столичному ответил я и поспешил на вокзал. До поезда оставалось не более двух часов.
3.11.2007