В. В.
«Ду-у-ух-х..» - стравились остатки воздуха из тормозной системы. Вагон в последний раз резко дёрнулся и остановился. И сразу ушли все посторонние звуки - колёсный перестук на рельсовых стыках, ритмичное поскрипывание железных направляющих задвинутой двери, злой посвист уже прохладного августовского ветра в щелях между вагонными досками. Тихо.
Только дождик легонько постукивает по деревянным стенам и крыше теплушки, бормочет себе под нос что-то невнятно, пытаясь рассказать всем, кто ещё не спит, относительно свежие новости, услышанные днём из станционного репродуктора...
Видно от последнего рывка открыла глазёнки, зашевелилась под стареньким пледом Роза:
- Ма-аа…
- Спи, спи, доча… Вот, видишь, и Феликс, умничка, спит… Что? Пить? Сейчас, доченька.
* * *
То, что Феликс заболел, стало понятно уже на следующий день после того, как в последний момент, через хороших знакомых по прежней работе мужа, их посадили в один из уходивших на восток эшелонов с эвакуированными.
Сначала Она не обратила особого внимания на его жалобное: «Болит… Болит горлышко». Да и что можно сделать, когда ни лекарств, ни врачей… Кипятка, и того в первые пару суток было не достать. Воду набирали на станционных межпутейных водокачках в разные подручные ёмкости. В то, что у кого было, используя тот же самый шланг, при помощи которого только что станционные рабочие вместе с помощником машиниста заправляли водой паровоз. Еду можно было купить или обменять у местных женщин, подходивших к составу с варёной картошкой, молоком в глиняных глечиках, огурцами и помидорами, совсем недавно ещё лежавшими на грядках…
Что можно сделать?! Разве что прижать малыша покрепче да нашептать ласково на ушко:
-У кошечки – болИ, у собачки – БолИ, у мышки – болИ, а у Фелички нашего – совсем-совсем не болИ.. Не болит, маленький? Болит? Болит…
Ну, что тут сделаешь?! Феличка… Сыночек…
Когда через сутки у малыша поднялся жар, явно ощущавшийся руками даже через его одёжку, на задней стороне глотки появились плёнки жёлто-серого цвета, а дыхание стало тяжёлым и прерывистым, стало ясно, что болезнь - не обычная простуда от того дождика, что хорошенько намочил их всех при посадке. А уже к утру третьего дня стало ясно – это дифтерит…
Дифтерит… Гнилая жаба…
Врача бы… В больницу… Тогда может и будет шанс.
Только где? Где те врачи? Где больница?! В старой, ещё мирной, а сейчас такой далёкой, не реальной, почти сказочной жизни… А была ли она ещё неделю… Всего месяц… Даже меньше, тому назад?!
Лишь бы не высадили…
Но о том речи даже не шло. Вся теплушка была плотно забита такими же, как и она, мамами с детьми. У кого только один, а у кого, как у старой Марьяны, целых пятеро. Мал, мала, меньше. И многие температурили и покашливали после того ливня, что провожал их в Бобруйске… Теплушке было не до Неё.
А что могла Она? Даже капустных листьев, чтобы обернуть ими, обложить воспаленное маленькое горлышко, и тех не было… Не было.
Вот так смотреть и ничего не мочь…
Если бы не маленькая Роза, постоянно требовавшая к себе внимания, наверное, было б и не выдержать.
Ничего не мочь… Ничем не помочь маленькому. Кровинушке родненькой… Ну, если только холодный компресс из намоченного платка на горячий лобик…
Сейчас уже и он не нужен…
И без него лобик…
Холодный…
Уже с вечера.
* * *
Заполнившая теплушку после остановки обманчивая тишина, потихоньку вытеснялась куда-то в ночь не замиравшей ни на минуту жизнью большой станции и привычными ей звуками. «Чуф-чуф-чуф»…» Где-то совсем недалеко натужно сипел трудяга маневровый. «Бамц»! Прямо за стенкой лязгнули буферами прицепляемые к какому-то составу вагоны. «Взь-зь-зь»… С противным визгом пошла внутрь теплушки откинутая кем-то дверь. И, сразу же, потянуло влажной прохладой. Чётче и явственней, выходя на передний план ночной станционной сцены, зашептал, засеял свою партию августовский дождик. Запахло мокрым углём и креозотом отсыревших шпал. На соседнем пути смутно угадывались силуэты железнодорожных цистерн. «Тук-тук» где-то вдали… Металлом по металлу. И снова - «тук-тук». Уже ближе. Станционный обходчик проверяет исправность тормозных букс. «Тук-тук». Совсем рядом, у вагона.
- Мужчина…
- А?! Кто?.. Кто тут? Что?.. Что надо?
От приподнятой вверх руки направленный прямо в лицо, слепящий пучок света. И удивлённо, из непроницаемой взглядом темноты:
- Жидо-о-овка…
- Иван! Ты что? Приказа не слышал?! Самолёты… Гаси! Гаси к такой-то…
И дальше уж совсем мужское.
«Двое… Их двое».
- Мужчины… Пожалуйста… У меня…. У меня мальчик умер. Маленький. Сынок…
Боясь, что вот-вот прервут, не дадут договорить, уже из последних, ещё оставшихся сил, на выдохе:
- Похоронить бы… Пожалуйста…
После небольшой паузы, из темноты, с нескрываемой застарелой злобой в голосе, первый («Иван вроде бы?»):
- А сама? Руки что ли отвалятся? Вечно вы, жиды, на чужом горбу хотите!
- Я не могу… У меня ещё девочка. Совсем маленькая. Три годика. Нельзя. Нельзя отстать от поезда. Мы ж можем долго стоять, а можем вот-вот тронуться.
- Иван… Ей и вправду нельзя. Если проверяем, значит должны отправить вскорости.
Почувствовав поддержку, быстро – с руки и этому, первому, который ближе:
- Мужчины… Пожалуйста… Вот, возьмите кольцо обручальное. Это золото. Только похороните… Мальчика маленького… Моего…
И, убедившись, что вот она, чужая, заскорузлая ладонь, остро пахнущая машинным маслом, разжала кулачок и отпустила маленький, но тяжёлый кружок колечка…
- Иван!
- Ну что?..
- Отдай. Отдай, Вань, что взял…
- Что? Что отдать то?!
- Что взял, Вань. Не крути. Зачем оно тебе? На рынок пойдёшь, чтоб за спекуляцию загребли и бронь, на хрен сняли? Отдай, Иван.. На чужом горе своего счастья... Сам знаешь… Мы здесь все свои. Вместе. А она? Сколько ей ещё ехать? И куда? Как она там, где-то, среди чужих? С малой… Не бери грех, Иван, на душу. Отдай не своё. Отдай…
- Не бухти, глазастый!
И протягивая на черной, открытой ладони еле видимый металлический кружок почти уже утраченного мужнина свадебного подарка:
- На! Жидовская морда… Пацанёнок где?
Приняв с рук на руки почти невесомое маленькое тельце, не оборачиваясь, напарнику, тому, так и оставшемуся безымянным:
- Я к пакгаузам. Достукивай сам. У водокачки встретимся.
* * *
Они оказались правы.
Не прошло и получаса, как перестук железнодорожного молоточка на длинной деревянной ручке затих где-то там, впереди состава, теплушку дёрнуло и колёса снова застуча-али, застучали, а потом зачастили по железнодорожным стыкам:
- На вос-ток. Тук-тук. На вос-ток, тук-тук…
Роза спала, время от времени причмокивая и чему-то своему улыбаясь во сне. Она сидела рядом, молча вглядываясь в этот слабо различимый во мраке тёмной теплушки маленький комочек оставшейся у Неё жизни.
А ещё через час, позади, в том месте, где предпололожительно оставалась та самая станция, по небу пошли красно-оранжевые сполохи. И загремело. «Бум-бум». После паузы – опять. «Бум-бум»…
Только то была не обычная августовская гроза.
Станцию бомбили.
Бомбили сильно.
* * *
Ей повезло.
Муж прошёл всю Войну и вернулся. Вернулся потому, что его очень-очень ждали. И это было счастье.
Ещё через год после Победы у них в семье стало на одну девочку больше. И это тоже было счастье.
А вот где похоронен Феликс… Успели ли его похоронить… Или он так и остался лежать там, у пакгаузов, на неизвестной станции… Об этом до сих пор…
До сих пор об этом не знает никто…
рассказ опубликован в журнале "Север", № 7-8, июль-август 2009 г.)
Автор иллюстрации Анастасия Тузкова (г. Тольятти), авторская страница на сайте Fiverr - https://www.fiverr.com/anastasia_tuz
14.06.2008 г.