ГЛАВА ВТОРАЯ, ИЛИ МОИ ЕВРЕЙСКИЕ КОРНИ.
Существуют семьи, которые интересуются своими корнями и знают о предках если не всё, то многое. Это родовитые семейства, кланы, передающие из поколения в поколение не только память по усопшим, но частенько ещё и земли, дома, значительные денежные капиталы. Портреты любимых предков, (ну и как же их не любить, ежели они смогли обеспечить безбедную жизнь своим далёким потомкам), развешанные по стенам родовых замков, служат и украшением, и напоминанием о давно минувшем…
Нищая еврейская семья, к которой принадлежала моя бабушка, а, следовательно, и всё её потомство, вряд ли знала своих, таких же убогих, предков. Да и не могло быть иначе. Каждодневная борьба за выживание и в царские времена, и при советской власти - не способствовала составлению генеалогического древа. Не пропасть бы, выжить, и на том спасибо…
Если я что и знаю о нашей семье, о ее прошлом, то только лишь потому, что очень уж была в детстве любопытна. Мои маленькие, согласно возрасту, ушки, словно две гигантские антенны или два мощнейших локатора всегда были направлены в сторону взрослого населения нашего маленького семейства. И моя не столь внушительных размеров голова готова была услышать и запомнить многое из того, о чём при мне рассказывали друг другу взрослые. Да и умела я в те далёкие времена слушать и слышать. А это качество, как оказывается, далеко не всем присуще. И я, как и многое другое из того далёкого прошлого, давным-давно его утеряла. С годами всё больше говоришь сам и куда меньше слушаешь других…
Моя бабушка родилась в маленьком городке, в большой еврейской семье. Проживала эта семья там, где было наказано проживать евреям в дореволюционное время. Такие поселения назывались « местами осёдлости». Местечко это находилось где-то на территории Белоруссии. Такие еврейские поселения, резервации, были раскиданы по всей царской империи. Наверное, отсюда и пошло выражение - « местечковые евреи».
Как уж и кто уж их не истреблял, а они знай, себе плодились и размножались, вопреки гонениям, голоду и мору…
Мать большого семейства, и, стало быть, моя прабабка, была исключительной женщиной. Она умела заговаривать боль, лечить ушибы и переломы. К ней приходили и даже приезжали, нуждающиеся в помощи люди, со всей округи. Она старалась помочь каждому. Моя бабушка, старшая дочь этой удивительной женщины, всегда с огромной любовью вспоминала свою мать. И очень сожалела о том, что та так рано покинула, сей мир.
Бабушкин отец, мой прадед, а о нём я знаю ещё меньше, чем о прабабке, был крупного телосложения и обладал крепким здоровьем. Занимаясь мелким еврейским « гешефтом», он вызвал зависть у кого-то из соседей. На него донесли. И его постигла участь многих. Мелкий «гешефт» стоил ему жизни. Большая дружная семья осталась без кормильца.
Моя прабабка и многие из её детей умерли от голода и болезней. Лишь четверо детей уцелело. Моей бабушке суждено было выжить и продолжить свой род…
Еще, будучи совсем молоденькой девушкой, она стала очевидицей многих событий, о которых нам известно лишь понаслышке. Слышала она и о деле «Бейлиса». Вспоминала смутные события 1917 года. На себе испытала набеги черносотенцев. Помнила и рассказывала нам, своим внукам, о тех временах, когда одна власть сменяла другую. О грабежах и убийствах. О тяжёлой доле простого народа, которому при любой власти жилось невыносимо тяжко…
Из многочисленной когда-то семьи в живых остались лишь моя бабушка, два её брата и сестра. Одного из братьев ждала такая же участь, как и отца. В ужасающие 30-е годы прошлого столетия, будучи уже отцом четверых детей, он был расстрелян без суда и следствия по навету озлобленных людей. Моя бабушка, его сестра, всеми правдами и неправдами, любой ценой пыталась спасти брата. Но не получилось. Она предложила взятку следователю, а тот, боясь за себя самого в столь страшные времена, едва не отправил и её в тюрьму. Брата расстреляли. Моя бабушка едва смогла скрыться. Его жена, Хайка, родившаяся и жившая до революции 1917 года в зажиточной еврейской семье, превратилась в слепую немощную женщину, которая всю сознательную свою жизнь провела в тёмном сыром подвале, а умерла в одиночестве в Америке.
И осталось их уже трое. И каждого из них ожидал свой жизненный путь, свои взлёты и падения, и свой конец на этой земле…
Брат Яков женился на женщине много старше себя, женщине с тяжёлым нравом и такой же тяжёлой рукой.
Казалось, что Бронделе или Броня, так звали женщину, открывала рот лишь для того, чтобы осыпать всех присутствующих или временно отсутствующих отборной бранью и проклятиями. Ей свойственно было и рукоприкладство. Много позже, когда я познакомилась с творчеством писателя Шолом –Алейхема, в некоторых персонажах я узнавала и нашу удивительную тётю Броню. Казалось, что именно с неё незабвенный писатель списал некоторые свои колоритные образы. Но тётя наша и великий писатель жили в разное время. Доподлинно известно, что всё имеет своё продолжение на этой земле…
В той семье были и дети, и внуки. Бабушкин брат и его жена, прожив долгую беспокойную жизнь, закончили свой жизненный путь в Америке.
Сёстры старались и сами выжить, да ещё они тянули на себе семью репрессированного брата.
Бабушкина сестра так и не захотела создать семью. Она до глубокой старости прожила с семьёй моей тёти, бабушкиной дочери. Интересы этой семьи были для неё самым важным в жизни. В конце её жизни было всякое. Умерла она от инфаркта в преклонном возрасте...
Моя бабушка вышла замуж рано. Родив троих детей, будучи многократно битой и оставшаяся без мужа с малышами на руках - изведала она все тяготы жизни. Познав не только рукоприкладство, но и многочисленные измены, была ещё и брошена мужем на произвол судьбы. Молодая женщина перенесла и вынесла столько всяких невзгод, что их бы хватило на несколько жизней. Голодные довоенные годы, маленькие дети, война, эвакуация. Она не хотела покидать своё бедное хозяйство, считая, что немцы не станут обижать мирное население. Только лишь уговоры старшей дочери заставили её эвакуироваться. Последним эшелоном семья покинула город, прихватив с собой ещё и чужих детей, чем, наверное, спасли им жизнь. Фашисты уже входили в город, когда отошёл от перрона маленького городишка последний состав с несчастными людьми. Теперь-то известно, что стало с теми, кто надеялся на любовь и понимание фашистов...
Моя тётя спасла не только всю семью, но и сделала возможным появление на белый свет следующего поколения – моё, моей сестры и наших двоюродных братьев.
Дорога в эвакуацию, а занесло их на Урал, была невыносимо тяжёлой и долгой. Я знаю, что бабушка отстала от поезда, когда захотела на каком-то из полустанков купить для малых детей еду. Эшелон отправился без неё. И лишь по счастливой случайности она догнала его, пробежав много километров по шпалам. Знаю, что прикрывала детей собой при бомбёжках, полагая, что, если её убьют, то их жизни она сохранит обязательно.
Где-то на юге страны, куда занесла их судьба, в одном из сел её предупредили, что ночью местные националисты решили убить всех эвакуированных. Пришлось спасаться бегством. Продолжая эвакуацию в глубь страны, бабушка, её малолетние дети и сотни других беженцев на барже, перевозившей нефть, на Каспии попали под немецкий огонь. Горела нефть, горела баржа, погибали люди...
Но моей будущей бабушке и её детям суждено было выжить в этом аду. Её семья добралась и осела в маленьком уральском городке. Все годы вынужденной эвакуации она и её подросшие дети шили ватники для фронта. После войны семья не вернулась в свой городок. Там фашисты уничтожили и сожгли всё, что можно было уничтожить и сжечь.
Все мои родные переехали в большой украинский город, где суждено было родиться и мне…
Бабушка больше никогда не выходила замуж, хотя была ещё очень молодой женщиной. Вряд ли она помышляла о новом замужестве. Жизнь её была посвящена детям и внукам. Со временем бабушку стали величать по отчеству. И стала она Исааковной.
И полетели годы, сменяя друг друга, с невероятной скоростью…
Хотелось бы добавить ещё несколько слов о моём деде, которого видела я всего лишь один раз. Мне и было тогда всего-то лет семь, восемь. Мой дед приехал к своим, им же когда-то брошенным, детям и жене. Вероятно, он захотел помириться с ними, но его отвергли и не простили предательство. Женщины нашего семейства всегда умели прощать, но только не измену и предательство. Дед больше никогда не появлялся в нашем доме и в нашей жизни. Забыли и похоронили мы этого человека ещё задолго до его смерти…
У нас, у детей и у взрослых, была своя жизнь. И этому человеку не было в ней места…
Так сложилось, что и мой дед, и мой родной отец – были чужими, ненужными для нас с сестрой, людьми. Но об этом позднее…
Итак, вся семья после эвакуации обосновалась в одном из районов большого украинского города, в чужом съёмном жилье.
…Моя мама, так же, как и бабушка, рано вышла замуж гражданским браком.И так же, как бабушка, совсем ещё молодой осталась с двумя детьми на руках и без мужа. Но она сама решила расстаться с моим отцом. Последующая жизнь доказала правильность принятого тогда решения. Но особой радости от осознания своей правоты не было. Жизнь без верного и любимого человека, каким никогда и не старался быть мой отец, принесла маме много страданий и моральных, и физических. Из-за прошедшей войны и тягот, какие она принесла, из-за раннего замужества, оставившего ей безденежье и двух маленьких девчушек, мама рано повзрослела, и все заботы большого семейства легли на её плечи. После эвакуации все родственники поселились в двух маленьких комнатках, куда и мы с сестрой, в разное время, были принесены из родильных домов. Сестра родилось на три года раньше меня. Мой отец до войны был женат. Война же и забрала у него и жену, и дочь, попавших под бомбёжку.
Он приходился двоюродным братом моей матери. Как известно, судьба играет нами, раскладывая неимоверные пасьянсы - наши жизни – по своим, нам не известным законам.
Как могло случиться, что мать вышла замуж (хоть и гражданским браком) за человека с тяжёлым, неуравновешенным характером? Чем мог прельстить молоденькую девушку зрелый мужчина?! На эти вопросы нет ответов. И эта тема в нашей семье не подлежала обсуждению.
Моя мама, успев к двадцати трём годам от роду родить двоих дочек, очень скоро оказалась в том же положении, что и когда-то её мать, моя бабушка. Как будто измены и побои могли передаться по-наследству! Она в точности повторила судьбу своей матери...
Все тяготы жизни легли на её плечи. Необходимо было воспитывать нас с сестрой, стараться как-то прожить и выжить. Будущее показало, что мама справилась с наитруднейшим в жизни – поставила на ноги дочерей. А тогда, в те далёкие времена её молодости, всё было зыбко и тяжело. Она взвалила на себя ношу, которая и иному мужчине не под силу.
Мой папаша исчез из нашей жизни надолго, прихватив в тот момент всё ценное, что было в семье…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, ИЛИ НЕТ ЖИЗНИ БЕЗ РОДСТВЕННИКОВ…
В неполных семьях почти всегда определённую роль играют дяди и тёти.
Старшей среди бабушкиных детей была моя тётя. Это она спасла всех нас. Убедив своих родных уехать из горящего города, она дала нам шанс родиться…
Моя мама - средним ребёнком. А мой дядя – младшим из этой троицы. Он очень любил свою маму, мою бабушку. Эта трепетная любовь жива и поныне, хотя и не суждено ему было проводить её в последний путь, о чём он не забывает и по сей день…
В голодные годы ему приходилось отоваривать продуктовые карточки вместе с двоюродными братьями и сёстрами. Я навечно запомнила бабушкин рассказ о том, как по-разному люди поступают в одних и тех же условиях.
Мой будущий дядя, получив хлеб, всегда бежал домой. Иногда в пайке оказывался довесочек. Голодный мальчишка мог бы без зазрения совести проглотить его. А он радостно подбегал к матери и пытался вложить ей этот кусочек в рот. А она – ему.
Дети же её родных братьев иногда приносили вместо пайка, выданного на всю семью, одни корки. Мякиш они съедали по дороге. А голод мучил всех одинаково…
После бабушкиного рассказа, всегда, чтобы между нами не происходило ( а жизнь часто преподносила нам сюрпризы и не всегда мы бывали в ладу даже с собой, а не то, что с родственниками) я смотрела на дядю и представляла его маленьким, тщедушным, засовывающим своей маме кусочек липкого невыпеченного хлеба в рот…
В нашей семье установился такой порядок, что, если что-то остаётся последним – фрукты ли, или какие-то деликатесы (что именно не имеет значения), то никто не берёт, думая, что кому-то они нужнее. Иногда доходит до смешного - продукт портится и его выбрасываем.
Отсутствие жадности во мне, я думаю, от дяди…
Какое-то время и моя тётя, и дядя жили общей с нами жизнью. Постоянный шум никого не удивлял. Казалось тогда, что так и надо жить. И жизнь наших соседей или друзей мало, чем отличались от нашей.
Потом они обзавелись собственными семьями. И те, кого они выбрали в спутники жизни, тоже были нам близки.
Тётя вышла замуж в зрелом возрасте. Она прожила со своим мужем хоть и не безоблачную, но полную любви жизнь. Её замужество было удачным и долгим.
И только смерть мужа разлучила их.
Дядя ещё дольше оставался неженатым. Но и он нашёл себе пару.
Много позже мы остались в нашей съёмной двухкомнатной квартире вчетвером: бабушка, мама, моя сестра, старше меня на три года и я.
Наш с сестрой отец то уходил из семьи, то возвращался. Окончательно мама рассталась с ним, когда мне исполнилось всего-то четыре года. И долгое время мне казалось, что это я виновата была в их разрыве. Почему? Не знаю…
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ, ИЛИ ЗДРАВСТВУЙТЕ - ЭТО Я…
Мы не можем по своему усмотрению выбирать родителей, место и время нашего появления на Свет Божий. Всё происходит независимо от нас и наших желаний. И, Слава Богу, что не выбираем. А то человек существо беспокойное. И позволь ему родиться там, где он пожелает – горя не оберёшься. Хотя… горя и так хватает…
Когда начинаешь воспринимать действительность, то принимаешь всё, как должное, не зная, что можно жить лучше, богаче. В этом и состоит вся прелесть детства – радоваться тому,
что есть. В детские годы мы не задаём себе тех вопросов, какие возникают позже, уже в
другом, не столь наивном возрасте. Дети, как никто другой, сразу же приспосабливаются к тем условиям жизни, какие им преподнесла судьба.
Хотя всё это я пишу о том, что было когда-то. Сейчас многое, если не всё, изменилось…
Иногда мне хочется точно определить время, когда я начала понимать, что дышу, вижу,
слышу, а, значит - живу! Возможно ли это?
Или мы узнаем подробности о себе от близких нам людей? И потом, всю оставшуюся жизнь, помним, хотя это и невозможно, о тех событиях, которые произошли в раннем детстве - о первой улыбке, слезинке, обиде, первых неуверенных шажках в сложную и непонятную Жизнь…
Мне видится, как однажды сидела я в ярко освещённой комнате на огромной металлической кровати. И мама, совсем ещё молоденькая девчонка, красивая и добрая, шутливо пугала меня каким-то зверьком. И хохотала задорно. И кажется мне, что такого смеха я больше никогда от неё и не слышала. С годами добрая и нежная мама превратилась в сурового несгибаемого человека. И лишь сейчас тяжёлая неизлечимая болезнь примирила её со всеми невзгодами прошлого, настоящего и будущего…
Вернула мягкость и нежность, потерянные ею в далёкой молодости… Но поздно…
И металлическая кровать с большими шарами на высокой кованой спинке, и чернобурка с лисьей головкой и лапками - существовали. Очень скоро меховой воротник, который по моде тех лет мама набрасывала поверх нового зимнего пальто, перешёл в руки работников городского ломбарда. Как и перламутровый бинокль, мечта заядлых театралов, и несколько золотых колец, которые, почему-то не забрал отец, уходя из дома.
И лишь два из них сохранились:
Маленький в виде ромбика перстенёк с утерянными камешками - у сестры, и мамино обручальное кольцо, подаренное ей мужем и ставшее впоследствии моим.
Но ни сестра моя, ни я - их не носим...
…С новым маминым пальто произошла занимательная история, которая, впрочем, не была такой уж радостной. Надев в первый раз пальто, сшитое из дорогого материала, она спешила по своим делам, стараясь не запачкать обновку в подтаявшем снегу. Случайная машина специально проехала рядом с матерью и забрызгала её с ног до головы густой чёрной массой талого снега. И эту историю, наверное, я услышала много позже, когда подросла.
Но почему я так явственно представляю себе и новое элегантное пальто, и грузовик, и даже шофёра, который специально обрызгал мою маму грязью?!
Всплывает в сознании и лицо родного дяди, маминого брата, наклонившегося над моей кроваткой. Он всегда говорил громко и весело, утаивая часто то, что его действительно беспокоило.
Так и в дальнейшей своей жизни он неизменно стремился быть весёлым, чтобы никого из близких ему людей ненароком не огорчить. Дядя часто приводил в наш дом подружек для знакомства со своей мамой, моей бабушкой. Бабушке они не нравились и потому быстро исчезали с нашего горизонта, не успев оставить свой след в истории семьи.
Дядя прислушивался к мнению матери. Но решающим было то, что он не желал жениться.
И потому не торопился с выбором суженой. Возвращаясь под утро с очередного свидания, он оглашал наш переулок громким пением. А утром соседи жаловались на него бабушке. Бабушка корила сына, а он щёлкал семечки, подтрунивал надо мной и моей сестрой и напевал какую-нибудь весёленькую песенку…
Мне кажется, что я помню и то, как будущий тётин муж принёс мне подарок. А мама просила меня поцеловать его и тем выразить свою благодарность. Но я упрямо сжимала губы. Мне всегда сложно было просто подойти к кому-нибудь, обнять, прижаться, выразить любым доступным способом любовь. Сентиментальность не приветствовалась.
Лишь достигнув зрелости, начинаешь понимать, как короток жизненный путь каждого из нас, и, что слова любви и благодарности надо говорить дорогим людям при любой возможности…
Я знаю, что родилась с очень маленьким весом. И что маме запрещали вообще меня рожать. У неё был врождённый порок сердца, который бесследно исчез после моего рождения. О ней и её поразительном выздоровлении в районной поликлинике рассказывали студентам-практикантам. И случай этот даже описывался в каком-то медицинском журнале, а, может, и в учебнике, как уникальный. Но её мужу, моему несостоявшемуся отцу, наверняка было всё равно, потому что буянить он не переставал.
Говорят, маленькие дети - проворные. В инкубаторе я не лежала.
И килограммы свои недостающие быстро набрала. И вообще, со слов родственников, была спокойным ребёнком.
Если бы знать, где «упадёшь», да ещё и не по своей вине! Если бы можно было предугадать, предотвратить действия других людей, из-за которых твоя едва начавшаяся хрупкая жизнь уже превратилась в ад!
Если бы, если бы…
Нет, всё происходит так, как происходит. И ничего нельзя изменить… ничего…
Беспощадная ли судьба, жестокий ли рок или всего лишь бабушкина незамужняя сестра Хамелька (так называли её в семье), нанесли удар такой силы и мощи, что устоять пред ним было просто невозможно.
Старая дева, отказавшаяся создать свою собственную семью, любила жить в семьях братьев и сестёр. Нянчиться с их детьми. Или с детьми знакомых, а порой и почти незнакомых ей людей.
Своевольная, она никогда никому не подчинялась. Делала то, что приходило ей на ум.
Как-то раз Хамелька появилась в нашей тесной квартирке с девочкой лет пяти от роду.
Зачем своенравная родственница привела её к нам? На этот вопрос уже не у кого получить ответ. Девочка эта жила в другом городе. И звали её Ниной.
И как выяснилось много позже, в то время она болела тяжелейшей формой туберкулёза.
Чихала, кашляла, брызгала слюной она во все стороны, не переставая. Ну, я и попалась…
Мою сестру, к счастью, не задела коварная болезнь Нины. Меня же на долгие годы уложила в постель. Чаще - на больничную койку.
Чтобы спасти, меня даже «продали» за три рубля молодой женщине, у которой тоже была малюсенькая девочка.
Эту символическую куплю-продажу организовала бабушка. Она попыталась и таким способом отвадить болезнь....
Нина же исчезла, а беда осталась. И ворота не надо было отворять. Ей, этой беде, широко открыли двери…
Только благодаря невероятным усилиям моей матери вечные пневмонии так и не перешли в туберкулёз лёгких. Или, как тогда называли эту страшную болезнь, в чахотку.
Мама уволилась с обувной фабрики, где её все знали, уважали и помогали, чем могли, и устроилась нянечкой в детскую больницу. Вычищала, убирала, таскала… И так до пенсии…
И в новом коллективе её уважали за чистоплотность, усердие и… молчаливость. Она никого не обсуждала, не обговаривала. Всегда была погружена в тяжкие думы, как выжить…
А было ей тогда лет двадцать пять, не более. Двое детей, отсутствие мужа и денег, чужая съёмная квартира и куча родственников, которым негде и не за что было жить…
Моя мама – сильная женщина. Она выстояла…
Любое заболевание, если оно не вылечивается сразу, а длится годами, меняет многое в укладе семьи. Болезнь приносит волнение и тревогу. И никто уже не может жить, пусть и сложной, но прежней жизнью…
А я из спокойного упитанного ребёнка превратилась в маленький комочек нервов.
Постоянные антибиотики, больничные палаты, переполненные детьми разных возрастов, чужие люди вокруг - всё это заставляло тревожно биться детское сердечко, тосковать по дому, маме, по всему тому, что привычно, понятно и не вызывает раздражение и страх. Белый цвет медицинских халатов и больничных стен вызывал нервное расстройство…
Но человек привыкает ко всему. И примиряется со всем…
В иные времена казалось, что болезнь постепенно забирает мою жизнь.
Дядя, мамин брат, часто приносил огромные кислородные подушки.
Но они мало помогали. Постоянный кашель, выворачивающий все внутренности на изнанку, убивал…
Однажды дядя кому-то помешал в трамвае. И его на полном ходу выбросили вместе с кислородными подушками. Он и по сей день вспоминает тот случай. И ему и сейчас становиться страшно при мысли, что он мог не успеть их мне принести…
Такова жизнь. Горе одних часто не задевает других…
Не приведи тогда бабушкина сестра чужого больного ребёнка к нам в дом, многое, наверное, сложилось бы не так, как сложилось.
Но есть то, что есть. Время невозможно повернуть назад. И ничего нельзя изменить.
Доля у каждого из нас своя. И жизнь каждый из нас должен прожить свою, какой бы тяжёлой и несправедливой она не была.
Я поздно сделала свои первые шаги в жизни. И мне тяжело было ходить, дышать и... просто жить – полноценно и интересно. Доводилось носить тяжёлую неудобную обувь со вставленными внутри неё специальными стельками, потому что болезнь добралась и до ног. Они начали усыхать...
Очень часто за ошибки одних расплачиваются другие, невиновные…
Лет до шести моя жизнь состояла только из лекарств и болезней. Я жила, держась за мамину юбку, не подпуская к себе никого: ни чужих, ни близких людей. Долгие годы мне казалось, что только мама может спасти и уберечь от напастей и неурядиц в жизни…
Но порой судьба даёт нам шанс изменить что-то вокруг себя и измениться самим.
И всё же самый долгий, самый длинный и тернистый путь – это путь к себе самому!
ГЛАВА ПЯТАЯ, ИЛИ ВОТ ЭТА УЛИЦА, ВОТ ЭТОТ ДОМ…
Спустя годы сложно описать то место, куда меня принесли из родильного дома.
Жильё чужое, съёмное. Но так ли уж важно это было для нас, для нашей семьи?!
Две маленькие комнатки были нашим Домом.
И где бы мы ни находились, всегда стремились домой. Чувствовали, что в ДОМЕ этом всё настоящее – люди, отношения, еда...
В нём не было места обману, лжи, притворству, никому не нужной мишуры.
Детьми ощущали это постоянно, хотя и не понимали тогда, чем обладаем…
Сколько бы мне не довелось ещё прожить на этом свете, я всегда буду вспоминать наш Дом с любовью и безграничной нежностью...
… Переулок назывался «Селькоровским».
Наверное, когда-то давно неустанно бегал по сельским дорогам необъятной нашей родины некий корреспондент с блокнотом и карандашом в руках, за что и увековечили труженика пера, назвав переулок в его честь.
В те годы я не вникала в смысл названий переулков, близлежащих улиц, скверов и парков.
Друзья жили рядышком - в моём дворе, в соседних или в трёхэтажке, громоздком старом здании на соседней улице. Все знали его по номеру дома.
Говорили:
- Я в двадцать пятом.
Или:
- Буду в двадцать пятом …
И никто не задавал лишних вопросов. Всем было понятно, о чём речь…
В ту пору, чтобы прийти в гости, не нужно было прилетать из далёкой страны, или долго ехать через весь город, меняя при этом несколько видов транспорта. И можно было не уговариваться о встрече по телефону. Всего лишь необходимо было перейти с одной стороны переулка на другую его сторону. Постучаться в дверь или в близлежащее окошко – и долгожданная встреча моментально происходила…
В трёхэтажке, на втором этаже, находился маленький продуктовый магазинчик, в котором проворная продавщица Поля и её начальница, тучная женщина Соня, изредка навещавшая свою подчинённую, знали всё и про всех. Соня действовала по принципу «доверяй, но проверяй»
К Полине обращалась на «Вы». И все знали, что у них есть «свои дела, свои расчёты».
Вероятно, сотрудничество было успешным. И потому Поля долгие годы простояла у прилавка и успешно торговала всем тем, что находилось в магазине:
Это и сливочное масло, покупаемое по 50- 100грамм, но ежедневно, и французские булочки с хрустящей корочкой, и белоснежные сайки, и круглый чёрный хлеб, который Полиными проворными руками по желанию покупателя разрезался на четвертинки. И белый, и серый хлеб в форме кирпичиков. И их можно было получить ввиде половинок и четвертинок.
И тонкие сосиски - самые вкусные в мире. Которыми никто не отравился!
Белая и розовая пастила соседствовала с халвой и липкими чрезмерно сладкими подушечками, леденцами…
А запахи... непередаваемые...
Возможно ли даже спустя десятилетия позабыть обо всём этом?!
…Переулок раскинулся на крутом склоне. И начинался он со зловещей харьковской тюрьмы, известной далеко за пределами города, и заканчивался железнодорожными путями.
Порой казалось, что железнодорожный вокзал всегда рядом. Он возникал звуками, которые будоражили детское воображение, звали в даль далёкую. Под перестук вечно движущихся куда-то пассажирских и товарных составов мы засыпали и просыпались.
Как и под крики диспетчеров, ругань машинистов и путевых обходчиков…
Реальная жизнь врывалась в наши дворы и сердца шумом, гамом. И это было привычным, нормальным. А вот внезапно наступавшая тишина, что тоже порой случалось, вызывала тревогу, неосознанный страх, потому что в нашем шумном мире ей не было места…
А тюрьма? Тюрьма возвышалась над нами и нашим переулком сторожевыми будками, колючей многоярусной проволокой.
Рядышком с ней располагалась воинская часть. В неё призывались для охраны тюрьмы ребята из южных республик. Но не из столиц, а селений, аулов, из тех мест, где русским языком не владели.
И делалось это намеренно, чтобы не было общения с заключёнными.
В свободное от дежурств время солдаты, а их, как говорили в народе, постоянно заменяли новобранцами, развлекались согласно своему развитию и интеллекту - бросали на голову прохожим стеклянные банки или полиэтиленовые кульки с водой, а иногда, устраивали соревнования - кто кого переплюнет удачнее, точнее попадёт в проходящую мимо женщину…
К тюрьме мы настолько привыкли, что перестали её замечать.
Но порой она давала о себе знать воем сирен, злобным лаем натасканных на людей собак.
Несколько раз после такого тюремного переполоха в наших дворах устраивались проверки.
У всех жильцов проверялась прописка. Сверялись фотографии, наклеенные в паспортах, с владельцами этого важного для советского государства документа.
А однажды я увидала беглого…
Отворилась калитка, и едва передвигая ноги, в наш двор ввалился грузный высокий пожилой мужчина. Он был одет в тонкую тюремную куртку чёрного цвета, такие же брюки и фартук. И что меня особенно поразило, в стоптанные тапочки без задников.
Во дворе, ранее шумном, воцарилась мёртвая тишина. Кто-то из соседей бросил ему туфли.
Он в мгновение ока переоделся и бросился бежать. Наш двор был проходным, как и многие другие дворы в этом переулке. И об этом, безусловно, знали и в тюрьме.
Вскоре появились и преследователи. И им было указано другое направление. Не то, куда скрылся беглец.
Что это было? Молчаливый протест? Чем можно объяснить пособничеству беглому? Наверное, несогласием с властями…
Я же тогда долго стояла с открытым от удивления ртом. И в силу своей чрезмерной любознательности возвращалась в уме и к этому дню, и к тому, что сама видала много раз.
Но никто из тогда присутствующих вслух об этом случае так и не заговорил.
У нас умели молчать, когда хотели…
Продолжение следует...
© Copyright: Веруня, 2008
Свидетельство о публикации №2807030248