Жить хочу
В глазах у неё была только горечь, испуг, страх. Они были широко распахнуты створками век, и, оттуда выскакивало что-то умное, кричащее, паникующее: «Я хочу жить, я вас люблю родные мои! За што вы меня так?
- Хорошая сука, крупная!
- А то, каждый вечер кормил на убой!
«Зачем эти люди, их так много, зачем веревка. Не надо я тут останусь, на своём месте, пожалуйста!! Могла бы я кричать!! Ну пойми хозяюшка – что же ты родимая молчишь, что же не прогонишь страшных этих.»
- Семён, давай вяжи эту ****у, а то ****ёт своими копытами – костей не соберёшь.
- Бля…, да заткнёшься же ты! Не фрукты собираем, а забивать будем. Живая же. Верно. Верно мысли какие-то есть. Глянь, глаза умные.
- У них, ****ь, перед смертью всегда умные, которые тупо на тебя, а ты бац, как ухуяришь между рог, так вся умность пропадает.
И вдруг тишина, всё замерло. Ветерок скользнул по искажённым нервам, обдувая на мгновение, даря надежду чистоты. Но его появление было также неожиданным, как и исчезновение. И вновь раздавливая пространство жара, и зной ринулись испытывать нервы и тела испарениями мочи, говна, навоза и предсмертной атмосферы.
- Я пойду, не могу на это смотреть. Позовёте когда это, самое, сделаете.
- Давай иди, не бойся хозяин, всё как по маслу. Ну, ты же поставишь нам.
- Да, да…
Верёвка на рогах затянулась намертво и в последний раз…
- Иди, Бурёнка, иди, не балуй, иди хорошая.
«Куда? Куда, может погулять, зачем верёвка, может быть, пощипать ту сочную травку у дерева, что щипала и жевала во времена молодости своей? Аль нет…? Меня доить пора!»
- Давай сюда, тут почище будет.
Какой-то грязный мужик шёл медленным шагом, она, ЖИВАЯ, шла за ним. Сзади плелся ещё один, что-то нёс, что-то тяжёлое.
«Неужели к этому дереву…! Почему же так туго, очень туго…! Повернуться нельзя!»
- Семён, бей, мне чего-то не хочется, а потом покурим. У тебя есть?
- Есть… - исступленно произнёс Семён.
«Не надо, что же ты делаешь изверг собачий».
Семен, выжав из своего страха громадное количество злости, который налил его лицо и глаза кровью, взял в руки кувалду. Медленно поднял, шаркнул ногой. Трава под каждым шагом его словно сжималась и плавилась. Взгляд его скользнул по её глазам. Посмотрел на Булаву, повертел, замер, сжал зубы. И вдруг…
- Иди на ***, мразь, сам бей, нашел крайнего, тяжело мне, и бутылка мне не нужна.
- Да, чего ты, Семён, совсем ***во, понимаю, сам через это прошёл. Первый раз – всегда так. Смотри. И учись, а то сдохнешь.
Резко поднялся молот. Удар. Судорога боли прошла по всему телу.
- Теперь берем нож, втыкаем, режем! Смотри! Бля! Сколько крови! Режем до позвонка, щас дрыгаться будет! Понял.
Кровь хлестала вместе с гортанными воплями полуживой, ещё пока ПОЛУЖИВОЙ, которая вскоре станет куском мяса – вкусного мяса на нашем столе.
- Теперь можно и покурить, дай-ка мне! Подождем, пока вытечет.
Семён вздохнул, на душе стало легче. Казалось все кончено. Дым медленно исходил с конца сигареты, кровь медленно стекала на мягкую травку, веки медленно опустились, жизнь медленно шла своим чередом.