Ниже представленны мысли Жака Дерида о поэзии. Это отрывок из его статьи 1988 года "О поэзии" в переводе на русский Михаила Маяцкого. На наш взгляд, это довольно интересный материал, который, безусловно, заслуживает внимания:
"Без катастрофы нет стиха, не бывает стиха, который бы не открывался, как рана, и который бы не ранил. Ты назовешь стихом молчаливое заклинание, беззвучную рану, которую я хочу от тебя выучить сердцем/наизусть. Oн имеет место, в сущности своей, так, что его не приходится и делать: он дает себя сделать, без деятельности, без труда, в самом трезвом пафосе, чуждом любому производству и особенно творчеству. Стих выпадает, благословением, приходя от другого. Ритм, но диссимметрия. Eсть лишь стих, до всякой поэзии. Kогда вместо “поэзии” мы сказали “поэтика”, нам следовало уточнить: “стихика”. Главное не дать вывести ёжика в цирк или на манеж poiesis’a: там ему делать (poiein) нечего, ни “чистая поэзия”, ни чистая риторика, ни reine Sprache, ни “приведение-в-действие-истины”. Тoлько подстановка, такая вот, и такой перекресток, вот эта катастрофа. Такой исход, такой оборот этой катастрофы. Дар стиха не цитирует и не вызывает к ответу, у него нет титула, он больше не лицедействует, он случается, нежданный тобой, и обрывает дыхание, порывает с рассуждающей и особенно с литературной поэзией. В самом пепле этого родства. Не феникс, не орел, — ёжик, очень низко, тихонечко, по-над землей. Не возвышенный, не бестелесный, может быть, ангельский, да и то не надолго.
Oтныне ты назовешь стихом определенную страсть к особой отметке, к подписи, повторяющей свое рассеяние, всякий раз по ту сторону логоса, нечеловеческую, едва одомашненную, не-при-емлемую в семью субъекта: обращенное животное, свернутое клубком, обращенное к другому и к себе, словом, вещь, и к тому же скромная, скрытная, близко к земле, смирение, которое ты на(д)зываешь, так и несущее тебя в имени по ту сторону имени, катахрестический ёжик, все иголки наружу, когда этот безвозрастный слепец слышит, но не видит приближение смерти.
Стих может катиться клубком, но и это для того, чтобы повернуть наружу свои остренькие знаки. Конечно, он может размышлять над языком или говорить поэтично, но он никогда не соотносится сам с собой, он не едет сам, как те несущие смерть моторы. Eго событие всегда прерывает или опрокидывает абсолютное знание, бытие прямо у себя в автотелии. Этот “демон сердца” никогда не бывает собранным, он, скорее, теряется (бред или мания), он подставляется случаю, он предпочитает быть раздавленным тем, что находит на него"