(Заметки в одном фотоальбоме)
Пожалуй, из всех игр, в которые я когда-либо играла, эта – самая опасная. Но если я все еще жива, значит, мне до сих пор везет в рулетку. Как всем новичкам.
Смотрю лукаво. На этом фото я говорила ему: «Любишь меня? Тогда айда со мной гулять по краю раскаленной крыши. Босиком! Мы будем балансировать до ночи, а когда объявится луна, я буду мурчать тебе в самое ухо, чтоб было щекотно. Будем вместе охотиться на шорохи, хочешь? И так каждую ночь, лето напролет! А когда наступит осень, ты закрой форточку плотнее, чтобы я не сбежала, и подставь мне свою живую плоть – для игр. Я буду свирепствовать и разминать об тебя коготки. Как станет больно – ты шикни на меня! Да так, чтоб я забилась под лавку и дрожала всем телом, боясь показать нос на свет. И тогда, как наступит зима – я осторожно выползу и свернусь калачиком на твоих коленях. Буду греть тебя своим теплом и ласкаться. Промурчу что-то про вечность и буду лизать тебе руки, заглядывая в глаза: хозяин, хозяин… Весной, конечно, снова засверкаю зрачками, и сигану за воробьем с балкона. Снизу позову тебя с собой. Гулять по крышам – до самого лета!».
Да, я всегда была очень холодная и рассудительная. Но я попалась. Я любила Женю. Любила, как любят только в юности. И еще. Я любила то, как он любит меня. Красиво и бережно.
Он пробудил во мне нежность – крохотку размером с бутон горного цветка, робкую, хрупкую, тонкую. Тающую на губах.
Очень приторно, простите за пафос.
Эта история не могла произойти не с нами. Вот на этой видно: я стала Жениной фанаткой, я помешалась на нем. Старалась узнать о нем все, быть во всем на него похожей. Готова была полюбить все, что его касалось, - и действительно любила.
На этом фото нет людей. Здесь не о них, тут намного важнее.
Я уезжала от него. За окном автобуса крупными клочьями валил снег. Я уезжала от него. Куски снега, подсвеченные фарами встречных машин, летели прямо мне в лицо, но разбивались о запотевшее стекло. Я уезжала от него. Снежинки, сцепленные группами, висели в воздухе, похожие на перья, будто кто-то вспорол подушке брюхо. Я уезжала от него. Снег все не унимался. Я уезжала от него, зачарованно глядя в окно и дрожа от страха, будто мне кто-то угрожал. Будто это был первый в моей жизни снегопад, и я не знала снега, боялась его.
Я прислонилась к холодному окну автобуса и рассматривала грязь между стеклом и резиновой прокладкой. Рассматривала снежное месиво на дороге, растирала слезы по щекам. Моя жизнь надломилась на «до» и «после», а в масштабах мира это не важно. Даже в масштабе одного моего города, в который я только что вернулась, это не важно.
Оо, вот это - мое любимое. Ночная съемка.
Однажды летом, глубокой ночью я сидела на балконе, излучая одинокое оранжевое свечение – и наблюдая за кольцами и хитросплетениями дыма от моей сигареты. Кроме меня светили только звезды… Так тихо, тихо в целом сердце. И даже ветер не нарушал спокойного течения ночи. Она легла на холмы и деревья, накрыла уснувшее море, скрыла все живое. Во мне и вокруг.
Казалось, все было зачаровано. Как маковым цветом – усыплено. Я наслаждалась созерцанием. Я была богом в ту ночь. Мне казалось, я одна не спала…
А где-то там, под этим же точно небом, где-то он спит. И может быть, даже видит меня во сне. Он не так уж и далеко – просто на другом берегу этого же Черного моря…
Под одеялом, и в наушниках…
А знаешь, бывало, я не могла подняться и идти дальше: разлука с тобой сбивала с ног; мне казалось, что жизнь моя вот-вот кончится, и я уйду, а ты даже не заметишь. Потому что ты не можешь сейчас быть рядом. Ведь у тебя были причины не быть рядом в такие долгие ночи и дни?
Тогда я ставила на повтор одну песню нашей любимой группы. Однажды ты напел куплет из нее, даже не заметив, что я слушала; ты не придал этому значения, а для меня эта песня навсегда стала связанной с тобой. И я засыпала под нее. Солист пел с надрывом, куце, наотмашь. Чувства до хрипоты. Его струны звенели от боли, тексты тянули жилы, ударяли в лицо ветром, дули в моей голове. Я спала, та песня тихонько всю ночь играла, – и все мои сны были овеяны волшебством звуков, которые ты однажды напевал, стоя рядом со мной. Я просыпалась и слышала все те же ноты. Я улыбалась, подпевая одними губами, сонно... А ты никогда об этом не узнаешь. Наверное…
Потому что мы расстались, и в фотоальбоме появились новые лица.
Хах, ну ладно, мальчик, давай поиграем в любовь сегодня – ты прав, мне не так уж сложно. Тут я взглянула в его лицо и... надо же, он в самом деле обижался. Гримаса на его лице напомнила...
Нет, в самом деле, он до безумия похож сейчас на Женю. Или это просто путаются мысли от недосыпа? Где-то между грудей катастрофическая нежность, и тепло в центре ладошек, будто он родной, со мной повязанный, как Женя. Он смотрит так же... Только запах кожи другой – а духи ведь такие же. Не говоря ни слова, я стала дышать тише - закрыла глаза и приникла к его губам так нежно, как целовала только Женю. Только не размыкать глаза - и удержать этот поцелуй подольше его волосы такие же на ощупь как у Жени его кожа такая же гладкая эта нечаянная искренность только он Женя доверял мне столько моя любовь Женя я люблю тебя слышишь люблю люблю люблю только тебя слышишь чувствуешь я целую твои губы неважно где я я всегда с тобой слышишь я целую твои губы всегда буду целовать только тебя пусть даже через...
Я хотела бы всегда быть похожей на тех девушек, что подобны грейпфруту с мятой. Хотела бы ощущать, как ветер наполняет мои волосы, хотела бы вновь быть переполненной свежестью, как те, которые встречают свою единственную любовь весенним утром на семнадцатом году жизни и бледнеют от нежных слов.
О первой любви можно говорить, только наигрывая тихую мелодию на пианино, как я на этом фото. Стонать при этом голосом PJ Harvey: “Oh, God, I miss you”… Потому что я все еще не верю в жизнь после смерти того чувства.
О жизни без Жени, в тот ее период, когда я наконец вышла из состояния эмоциональной комы, я смогла бы рассказать только уставшим сильным голосом с хрипотцой. Как у певицы Bebe, например; и в том же латиноамериканском ритме. Чтобы рассказ мой напоминал бредовый танец по углям босиком, под аккомпанемент песни, слов в которой не разбираешь, потому что язык тебе не знаком. Это был бы танец, выражающий только Ничто, - танец ни о чем, не поддающийся описанию, просто бессвязная череда телодвижений без смысла и цели. Чистое безумие. Пусть даже оно творится в клубе, переполненном чужими людьми, пусть даже на моем лице улыбка.
Кто посмеет винить судьбу? Нам была дана любовь: большая, настоящая, красивая, какая дается не всем и остается в памяти свидетелей и соучастников. Но что мы сделали с ней?
«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец» Е. Шварц, «Обыкновенное чудо».