ПРЫЖОК НА МЕСТЕ – ПОПЫТКА ВЗЛЕТЕТЬ
«Буль-буль-буль» - как в детстве в стакан воды. Мама тогда еще обязательно сердилась и говорила : «Пей, не балуйся!». А тут будто сам в таком стакане оказался, где кроме бульканья никаких звуков. С удивлением заметил он, что лежит, а голова болит, как отдавленная. Кто-то тревожно бегал по квартире, булькал и , наконец, вызвал «Скорую». «Жена, наверное, вызвала…» - окруженный белыми халатами вяло подумал он . Уезжая в белой «Газели» с красным крестом, он почти не видел ее, горько сидящую рядом…
… «Больной Халилов Рустем Вахитович, писатель, поступил в неврологическое отделение 18.11.04г. Дата рождения 10.05.48г. Клинический диагноз: атеро-кардио-склероз. Гипертоническая болезнь Ш стадии. Острое нарушение мозгового кровообращения в бассейне задних ветвей правой средней мозговой артерии. Легкий левосторонний гемипарез. Сенсорная афазия.
Речевой статус: больной ориентирован в месте и времени. Растерян, расторможен, активен.» - тайком прочла Гульнас в «Истории» мужа.
- Ну что же, милочка, Гульнас, - обратился к ней маленький круглый доктор и щелкнул в воздухе пальцами, вспоминая ее отчество.
- Альбертовна, - машинально подсказала она.
- Так вот, Гульнас Альбертовна, бывает. Жил себе на свете замечательный писатель и все у него было хорошо. Жена-красавица, взрослая дочь, много талантливых произведений, столько же талантливых друзей ,и вдруг такие неприятности. Не надо унывать.- Тут он понизил голос и перешел в доверительный тон. – Ему повезло , что он родился левшой. Не буду вдаваться в медицинские подробности, но это дает ему дополнительные шансы восстановиться. Надо только старательно лечиться, трудиться и ждать, Гульнас Альфредовна.
Альбертовна или Альфредовна,- какая теперь разница. Большую часть времени она отлично обходилась без отчества. Дома она была мамой, Гульнас и Гулечкой. На кафедре старшим лаборантом она работала сразу после окончания филфака университета среди своих же преподавателей. Звали ее по имени. Потом она и вовсе бросила работу, а заодно свое соискательство, стала секретарем и помощником своего мужа-писателя.
Когда нужные знакомства найдены, по аптекам набегано и необходимое добыто, остается только ждать. Ничего нет хуже, чем ждать. Гульнас появлялась в больнице каждый день – с одиннадцати до часу или с пяти до семи. Иногда он был на процедурах или на занятиях с логопедом. Тогда он присылал записки наподобие этой:
« Дорогая моя! Я тут живут хорошо. Гуляем на парке. Меня логопед хвалили, что старалась. Спасибо от посылку». Гульнас ужасалась. Логопед утешала: «У него значительно расширился объем слухоречевой памяти. Возможно полное восстановление устной и письменной речи». Дома было пусто. Прибегавшая временами дочь занималась своими делами. Бережно перебрав все домашние вещи и мужнины бумаги, Гулечка ударилась в тяжелую физическую работу – начала ремонт. Ей, сдиравшей пыльные обои, казалось, что и она сражается с болезнью. Время пошло быстрее. Дом обретал рекомендованные медиками теплые спокойные тона. Гульнас уставала физически, но бессонницы и след простыл. Снились поля обойных цветов и он, Рустем, снова сильный, здоровый .
Когда он вернулся домой , то не мог точно вспомнить, сколько он провалялся в больнице. Дома – блеск , красота. Жена-красавица, как школьница в накрахмаленном фартуке, краснеет и не надышится на него никак. От болезни только и осталось, что легкая неловкость с левой стороны тела, да такой же легкий специфический «паралитический» акцент в речи. Самая малость, а ему противно. Носятся все с ним как с хрустальным. Ни поднять, ни принести самому ничего нельзя. Раздражала и собственная спотыкливость, и то, что слушали его теперь с преувеличенным вниманием, кивали и осторожно переспрашивали. В зеркале на него смотрел изрядно постаревший седой монголоид с замашками сердцееда и слегка над ним издевался.
От огорчений подальше пошел он в свой любимый угол к бумаге и компьютеру. Кабинет теперь по жизнерадостному тону стен больше напоминал детскую. Усмехнулся: «Ну-ка, Рустик, где твои игрушки ? » , оглядывая свой рабочий стол. Тут пришлось разочароваться еще раз: в голове было безнадежно пусто. Прежних своих замыслов он почти не помнил. Записанное на бумаге казалось до отвращения чужим и беспомощным. «Это не я, это дурак какой-то писал», - неожиданно подумал он и уставился на стену. Прежде на ней были замысловатые узоры. От пристального взгляда они приходили в движение, и он не единожды выуживал оттуда зацепку. Эту давнюю привычку он и сам перестал замечать. Гульнас и вовсе о ней не знала. Геометрические закорючки на розовом не вызывали никаких эмоций. Здоровая правая рука внезапно проявила активность. Отыскав на столе
большую сувенирную чернильницу, Рустем неожиданно разбил ее о стену. Клякса услужливо расплылась в элегантную раскидистую пальму. На шум прибежала Гульнас. Увидев пальму на стене, она сползла к ее подножью и вдруг по-детски заплакала. Жену-школьницу стало жалко. Она седела и красилась в какой-то щадящий каштановый цвет близкий к своему. Некоторые морщинки уже не желали маскироваться. Особенно « гусиные лапки» около синих глаз . Фигурка осталась прежней, девочка да и только. Нестерпимо смотреть, как плачет!
- Я… Я ста…ра…лась… для … тебя… - тихо захлебывалась Гульнас.
- Гуля, Гулечка! Это пальма! Это пальмочка! Я буду на нее ме-ди-ти-ро-вать! Мне доктор велел! – внезапно сморозил Рустем и поцеловал ее в лоб. Отчего в лоб ,он и сам не понял, будто не жена, а сестра родная или сиделка…
Противнее всего гулять в сопровождении родных и близких . Сочувственные взгляды. Озабоченные кивки. Мозоль от них образуется, в душе , не твердая – защитная, а волдырь… Хочется заорать: «Да не кривляйтесь вы! Видно ! Все равно видно!» Если бы вдруг спросили: «Что видно?», он вряд ли смог объяснить. Наверное видно, что он уже не тот. Видно, что не нужен теперь никому, и вся эта забота – дань дурацким приличиям цивилизации.
Он слушал какую-то экзотическую музыку и смотрел на свою «пальму»,когда в голову пришла безумная по теперешним временам мысль – удрать из дома на прогулку одному. Главное – спокойствие. Вот и Гулечка ушла за хлебом. Сегодня ,так и быть, он возьмет свою красивую трость , друзья подарили, и мобильник – жене позвонить. Ведь он не законченный эгоист. В конце концов, почему его должна сопровождать жена, которой не мешало бы отдохнуть? А дочь с зятем?
Детям давно пора внука сообразить, а они с ним, старым козлом, возятся.
Следить за левой стороной, следить без особого напряжения, а то от усердия подведет. Соседям улыбаться - с лицом, слава богу, все нормально. А то от любви и заботы чрезмерной шум подымут и домой вернут как нашалившего ребенка. Вот тогда позору не оберешься. Дом-то старый, маленький все друг друга знают, а он тут всю жизнь прожил.
Апрель. Вот она, весна! Тополь пахнет. Воробьи расчирикались. Вот она стайка, на крошки слетелась. И тут что-то его остановило. Белый воробей! Нет, не померещилось. Потряхивая желтоватыми крылышками, он чирикал и лез со всеми в общую кучу, и, главное, его не трогали. « Не поверит никто», - подумал Рустем. Стая улетела. Он сел на скамейку. Снега почти не было. Он увлекся, дошел до самого сквера и немного устал. Звонить опасно, можно нарваться на бурное непонимание. Отправил сообщение: «Жив, скоро буду, не плачь», сделал дозвон и мобильник выключил.
Посидеть минуты три в безмыслии – и домой. На первый раз хватит.
-Хватит, а то горло заболит!
- Не хватит! Еще хочу!
Это бабушка оттаскивает малыша от лотка с мороженым. Он упирается. Она что-то шепчет ему на ухо, и он моментально перестает канючить. В сквере почти жарко. Празднуя исход снега, ребятня катается кто на чем и гомонит не хуже птичьей стаи. Мимо едут детские коляски, велосипеды, самокаты, скейты и ролики. Пара таких роликов
затормозила у скамейки, и кто-то, с наслаждением выдохнув: «Ух!»,
шумно плюхнулся рядом. Безмыслия не получалось.
Она была совершенно рыжая , да еще с веснушками, девочка лет десяти. На голове – четыре косички и множество заколок. Глаза большие, то ли серые , то ли зеленые. Щеки красные – запыхалась.
Она, конечно, помешала, но после долгого затворничества в обществе медиков и болезненных стариков, а потом перепуганных родственников, занудой быть не хотелось.
-Здравствуйте. Сами теперь гуляете?- Нет, не хотела она его ни задеть, ни оскорбить, - просто спросила. Она же ребенок.
- Сам . А ты откуда знаешь?- невольно подстраиваясь , спросил Рустем.
- Я в соседнем дворе живу.
-Что-то раньше я тебя не видел.
-А я недавно живу. Мы переехали.
- Ой, а какая палочка красивая! Как у волшебника! Можно посмотреть?
Рустем разрешил : трость и правда - настоящее чудо, а девчонка и впрямь недавно живет и верит в волшебников.
- Косички сама заплетаешь?
- Ага, - ответила она, увлеченно рассматривая трость.
- Красиво.
- Меня Айгуль зовут. А вы – писатель Рустем Вахитович Халилов. Вы к нам в школу приходили, я запомнила.
«Вот она, слава!» - усмехнулся он, вспоминая, что действительно приходил в одну из школ к малышам. Однокурсница бывшая, учительница ,его попросила: «Совсем нынешние дети читать перестали. То за компьютером, то за телевизором, то носятся вовсю. А ты книжки пишешь. Увидят тебя - заинтересуются. Вдруг читать начнут?» . Он читал тогда «Вредные советы» Остера, стихи Даниила Хармса и некоторые свои сказки. Выбрал самое смешное. Рассказывал , как это у него сочинилось. Не думал, что кому- то запомнится, а вот поди ж ты…
- Рустем Вахитович, можно спросить? – ее явно что-то смущало. Трость она аккуратно вернула хозяину.
- Давай, спрашивай.
- Вы же тогда лучше говорили…, ну выговаривали слова…
- Я болел… Теперь говорю хуже.
- А я знаю, что делать надо! – Она оживилась и полезла в свой рюкзачок, достала из него маленькое круглое зеркальце и торопливо потерла его об штанину вышитых по теперешней моде джинсов.
- Вот послушайте: «Жил да был на свете веселый язычок и решил он поиграть…» И тут она стала показывать упражнения , которые медики включали в мероприятия по «преодолению апраксии артикуляционного аппарата».
- Откуда ты это знаешь? – поразился Рустем.
- У меня мама логопедом в школе работает, - ответила она как человек, отвлеченный от очень важного дела,- а вы повторяйте – я же о вас забочусь.
Так, едва сдерживая гомерический хохот, он подчинился. Проходящие в это время по скверу люди не обращали на них никакого внимания. Только дородная тетка, плачущим голосом укорила своего очень пьяного мелковатого мужа, который виновато плелся сзади: «Люди с внуками играют, а ты…».
- Ну, хватит на сегодня, - сказала она, пряча зеркальце обратно.
-Пора домой , - встал Рустем , опираясь на трость, - до свиданья!
-До свиданья! –Айгуль поднялась с усилием, неуклюже отчалила от скамейки и рыжим воробьем закружила по дорожкам сквера. Своим полетом она напоминала птичку, которая дурит хищника, отвлекая его от гнезда, притворяется раненой. Только ни хищников, ни гнезда поблизости не было. Значит, и она не притворялась. Он вспомнил, что видел ее в начале осени и успел нечаянно пожалеть. Дворник Ахтям, впавший в старческое слабоумие, видя ее , всякий раз говорил: « Итот дивощка балной!». Странно, тогда он был с ним согласен.
В дверях своей квартиры он столкнулся с Айшой. Пожилая соседка обладала необъятной фигурой и звучным голосом. Обширный фартук покоился у нее на животе. От него всегда пахло пирогами. Увидев его, она обрадовано пропела: « Гульнас, иди сюда! Вернулся твой жених, зря переживала!» и заторопилась домой. С грациозностью, на которую только способен человек ее габаритов, она вышла и затворила за собой дверь.
Гульнас выглянула из кухни, окинула его «нейтральным» взглядом, убедилась в сохранности мужа, вернулась на кухню греметь посудой. Рустем решил переждать. Прошел к себе в кабинет, лег на диван рядом с «пальмой», прикрыл глаза. Вот так, хорошо.
Когда Гулечка сердилась, все вещи громко сердились вместе с ней: гневно звякали тарелки , вода с каким-то бормотанием лилась , стулья нервно скрипели . А это не стена рухнула - это дверь закрылась. Ходила она в такие моменты как некрупный комнатный слон. Рустем представил себе маленького серого слоника с розовым бантом, который весело бегает по дому, и улыбнулся. Топот постепенно утих. За дверью послышался легкий шорох.
-Есть будем? – это была Гульнас.
-Будем, золотая моя, конечно! – с готовностью отозвался Рустем.
-Ну, и зачем ты это сделал? - уже за столом спросила она.
- Мне не пишется, Гуля. Я развалюсь как старый пень, если буду всех вас слушать!
- А если с тобой случится что-нибудь? – жена старалась говорить спокойно, даже встала и к мойке отвернулась, будто чашку моет. Правда, золотая.
- Ну и пусть случится что-нибудь эдакое… - Рустем подошел и крепко обнял ее сзади, - Мужчина я или нет?
Солнечный зайчик теребил улыбчивых львят, равномерно рассаженных на желтой стене, гладил щеки Айгуль, заглядывал в книгу.
Книга была мамина, логопедическая. А выскакивал зайчик из маленького зеркальца – Айгуль все премудрости сразу на практике пробовала, а заодно и за лицом следила – чтобы задорно, красиво и уверенно, как у мамы.
Не умеют взрослые болеть. Сразу портятся. Вот и писатель испортился. Был веселый такой, рассказывал интересно, даже мальчишки его тогда слушали. Говорили: «Прикольные сказки! Классный мужик, хоть и писатель». А теперь он будто сдулся - старик стариком.
«Что теперь делать, ума не приложу!» - проговорила Айгуль, соблюдая мамину интонацию, и, глядя в зеркало, подперла щеку ладошкой.
Переехали они сюда недавно, а дразнить ее перестали уже давно. И рыжей не дразнили, и никак по-другому. Она выучила, что ,если дразнят, надо молчать и так загадочно-снисходительно улыбаться, чтобы продолжать было уже неинтересно. А еще она так каталась на роликах, как не всякий здоровый мальчишка сумеет, и мама у нее в школе работала. А еще все знали, что она может научить говорить букву «р» без всякого логопеда. Друзей у нее было немного, столько сколько ей надо. Те, кого она желала видеть, случайно встречали ее на улице, звали ее в гости или приходили сами. Вот такая она была. Счастливая, наверно.
Сегодня она обязательно его развеселит. Что делать – придумает обязательно. Что-то старательно подсказывал ей солнечный зайчик, заглядывая в глаза. Айгуль пожала плечами и спрятала зеркальце в рюкзачок.
Раскидистая пальма на стене все больше хорошела и время от времени еле заметно шевелилась. Рустема это радовало и успокаивало.
Легкий шорох отвлек его. Вдруг он хохотнул от неожиданности: шевеля полупрозрачные ранние листочки, в окне плясал ярко-желтый воздушный шар. На нем смешная рожица и надпись: «На прогулку не пора?». И,правда, не мешало бы. Кажется, он знает , чье это послание.
Мобильник, трость. Левую сторону под контроль. Он и не знал, что когда-нибудь будет водить ее по городу. Хотя, если рядом ребенок, еще неизвестно, кто кого водит и кто кого воспитывает. Вот легендарный кинотеатр. Когда-то перестроенный из церкви, он был местом романтических свиданий, а теперь он снова божий храм. Вот такие метаморфозы. Стройная старушка, бывшая тургеневская девушка, долго на них смотрела. Рустем заметил, что теперь незнакомые люди часто смотрят на него, словно хотят что-то спросить. Спросила: « Это внучка ваша? Это у вас наследственное?». Рустем не сразу понял, о чем она, а, когда понял, растерялся. Видно старушка была с остатками плохого медицинского образования.
- Мы, конечно, очень похожи! – съязвила Айгуль и сделала воздушный жест у виска. – Не обращай внимания, - добавила она и как маленького взяла его за руку. Как-то само собой выяснилось, что обращение на «ты» проще и удобнее обоим. Так постепенно они побывали во всех местах, дорогих его сердцу: на Набережной, где он, городской житель , вдруг начинал ощущать плавность и неспешность существования; возле старой мечети, где останавливалось время; возле университета, где он учился и откуда после третьего курса уехал в литинститут, в Москву. Бывшая студенческая забегаловка, куда они когда-то любили ходить с Гульнас, называлась теперь «Бистро». Антураж сменился, но главное осталось: сюда приходили студенты, преподаватели, здесь умели смеяться и говорили не только о еде и деньгах.
Ему было приятно что-нибудь рассказывать Айгуль. Она не кивала на японский манер после каждого его слова и была любопытна как когда-то его дочь Гульсу. Теперь упрямой и любознательной Гульсу уже за тридцать. Она работает креативным директором в одном из рекламных агентств. Чем занимаются креативные директора, Рустем понятия не имел. Да и вообще они с ней давно не говорили по душам - от стремления быть независимой она держалась холодно. Детей они с мужем любили, но собирались заводить только при достаточно подготовленной материальной базе. Видимо, она была еще недостаточно подготовлена.
Пальма начала приносить плоды. Долгое молчание Рустема кончилось. Он написал сказку «Белый воробей» и рассказ «Рыжая». За работой он и не заметил, как наступил его день рождения. По привычке стали собирать целый сабантуй, но у всех нашлись дела и уважительные причины. Пришли только дети и двоюродный брат. Когда убрали лишние тарелки и стулья, перестало скрести на душе. Когда разговорились, оказалось, что и так неплохо.
Наутро он нашел в своем почтовом ящике поникший букетик желтых одуванчиков и поздравление, написанное на маленькой открытке знакомым детским почерком. «Надо было и ее пригласить», - подумалось ему.
Однажды он увидел ее очень похожей на один из своих одуванчиков. Она уезжала в детский санаторий .
- Терпеть не могу строем ходить! – проворчала Айгуль и нахохлилась.
- А вдруг там весело?
Она безнадежно махнула рукой и спросила:
-А ты приедешь ко мне?
Это было достаточно просто, и он пообещал.
-Ты знаешь, у меня это тоже бывает… - после паузы ни к селу ни к городу сказала Айгуль.
- Что? – испугался Рустем.
- Стихи.
Теперь он рассмеялся:
- Ты об этом как о припадках говоришь. Так оно, наверное, и есть.
Она оставила их почитать.
***
Все окрасилось в утренний розовый цвет:
Все деревья, дома и серебряный снег.
Вот проснулся туман, потянулся и встал,
Встал Мороз, взял мешок, снег на землю послал.
Тут проснулись дома, стали трубки курить,
И пришел новый день, начал всех нас будить.
***
Лучи расчесало солнце
И смотрит ко мне в окно.
Я такие стихи сочиняю,
Что самой мне читать смешно.
***
Всю ночь у дома ветер выл,
Просился в дом,
Пустить просил.
Мне надоело слушать вой,
И я укрылась с головой,
А он ругался и бранился,
И весь наш дом снести грозился.
Я просыпаюсь в шесть часов –
Он наломал немало дров
И поутру гулял опять –
Грозился яблоню сломать.
Вот забияка-ветер стих,
И написала я свой стих .
***
Я стою, мы с тишиной вдвоем.
Тихо я пою, мы с тишиной поем,
Хорошо вдвоем!
Я стою, тишиной оглушена.
Синий свет льется из окна.
Я стою, синевой ослеплена,
Я пою, так, что слышу я одна.
Подожду – вдруг выглянет луна?
И тогда я точно не одна:
Синева, луна и тишина!
***
Я с нетерпеньем жду волшебный день,
Тот день, когда весна проснется,
Весенний луч, весенний перезвон
И щебетанье птиц по свету разнесется.
Когда растает снег и потекут ручьи,
Когда все сбудутся желания мои.
В тот день, когда он наконец собрался, все складывалось удачно: Гульсу была у них на днях, а Гульнас ушла заботиться о судьбе его недавно написанных вещей. Значит, никто не должен был беспокоиться по поводу его отъезда. А еще погода была замечательная. Весна, постепенно
отцвела, плавно перейдя в лето. Солнце не зверствовало, осторожно поджаривая лишь до румяной корочки. Деревья давали надежную тень. Прилетели стрижи и своей суетой лишний раз напоминали, что лето кончается быстрее остальных времен года. В сумке помимо гостинцев уместились ролики. Айгуль не взяла их – вдруг нельзя – и просила привезти потом.
Возле белого здания больничного типа его встретили радушно – его узнали.
-Неужели Таушева Айгуль ваша внучка? Замечательная девочка! – и вежливая медсестра по-деревенски зычно стала выкликать ее из глубины коридора. Айгуль вышла. Ролики было и правда нельзя, но с ним, «таким дедушкой», конечно, можно. Его тут же стали просить о литературном вечере для детей и сотрудников. Он чувствовал себя неуверенно: говорить стало легче – игры Айгуль помогли, да и сам организм восстанавливался, - но о публичных выступлениях думать было еще страшновато. Рустем сказал, что будет лучше инсценировать с ребятами его сказку и потом показать спектакль.
- Вы сами будете репетировать? – заведующая была чем-то смущена.
Рустем кивнул.
- Но у нас тяжелые дети, с ними очень трудно работать. Может лучше поручить работу нашим воспитателям? – Они точно знают, как с ними надо.
-Мне доставит удовольствие общаться с ребятами , и как писатель я извлеку из этого пользу, кроме того, мне все равно нужно навещать Айгуль.
Заведующая с преувеличенным уважением закивала, и он понял, что говорит плохо. «Сейчас спросит», - внутренне съежился он, но она ни о чем не спросила.
Родители Айгуль могли приехать только к концу смены: папа был в командировке, а мама репетиторствовала. Рустем остался дедом Айгуль, так было удобнее.
С ребятами быстро удалось подружиться. Вскоре он перестал замечать костыли ,трости и прочие мелочи. Кроме того, дети к этим предметам относились проще, чем он к своей «волшебной палочке». У высокой кареглазой Маши был чудесный голос – ей поручили песню. Кудрявому Кириллу, непобедимому оптимисту, - главную роль. Работа мало-помалу двигалась.
Однажды, дойдя до актового зала, где они репетировали, он наткнулся на закрытую дверь.
- Ой, Рустем Вахитович, подождите в кресле, педсовет скоро кончится, а у детей еще тихий час, - встретила его все та же медсестра.
Рустем сел в коридоре и от нечего делать стал прислушиваться. Доносились только отрывки: «На поведение Тани стоит обратить внимание – в нее все влюбляются. Надо постараться не оставлять ее на следующую смену…»,- говорил пожилой голос. Потом произошло обсуждение, и, кажется , мысль поддержали. После доклада «О подвижных играх и развитии общей моторики» заговорили о возможностях и способностях вообще: «Наши дети думают, что они все могут. Надо беседовать, чтобы они понимали, что они могут не все, а то некоторые ведь космонавтами быть мечтают!».
Педсовет кончился. Началась репетиция.
Смена, как и затея со спектаклем, закончились благополучно премьерой и прощальным чаепитием.
-Хорошо, что мы сказкой занялись, а то была бы скучища, - призналась Айгуль, - шаг влево, шаг вправо – попытка побега, прыжок на месте – попытка взлететь…
Теперь он уже не нуждался в том, чтобы его веселили. Он рботал. Жизнь Айгуль шла обычным чередом. Иногда на ее огонек заходили подружки – поговорить по душам. Время от времени она гуляла по городу одна, любуясь деревьями, фонтанами, старыми и новыми домами. Она стала задумчивой. В ее глазах появилась грустинка, а в рюкзачке – помада. Рустем взялся за роман. Он затягивал, отнимал много сил. Названия у него не было.
Гульнас ходила на цыпочках. Все, что было непонятного, разъяснилось само собой. Ее интересовало, зачем он так часто ездит в какой-то детский санаторий – на столе лежал готовый сборник сказок и детских пьес.мущало, что какая-то маленькая девчонка обращается к нему на “ты”, а он с ней возится – стихи ее лежали тут же.
В них что-то было. Это что-то могло пропасть без пользы, если оставить без внимания, и развиться во что-то оригинальное, если дать воздуха и тепла. А дальнейшее зависит от хозяйки сокровища. Главная Гулечкина радость была Гульсу. Типичный интеллектуал нарождающегося капитализма, работающий по принципу “за так и прыщ не вскочит”, принципиально сухая и независимая в отношениях даже самыми близкими,она вдруг изменилась: стала чаще заходиь, сидеть у них вгостях, делиться своими маленькими новостями. Движения ее стали плавнее, лицо улыбчивей, а взгляд все чаще выражал самосозерцание. И, о ужас, иногда она смотрела сериалы. Вскоре, самые радостные подозрения родителей подтведились...
“Буль-буль-буль”, - как вдетстве стакан воды... “Это уже было! Это несправедливо”, - успел он подумать. Дальше он не думал, спасался, или думал, что спасается. Мобильник, трость и, черт бы побрал ее, эту левую сторону! Он пойдет туда, где снова весна, он встретит ее. И все будет хорошо! Ноябрьский мокрый ветер раздувал полы незастегнутого пальто. Обжигал открытую шею. А там, в сквере, конечно.солнце, и листья, и воробьи, и детвора... Сейчас кончится дождь со снегом и это глупое бульканье. Он пошел вдругую сторону и сам того не понял. Перед ним стоял божий храм. Стройная старушка, бывшая тургеневская девушка. Долго смотрела на него. Теперь на него часто смотрели так. Будто хотели что-то спросить. Спросила:”Вам плохо?”. Вместо ответа он упал в холодную ноябрьскую грязь. Сил не было. Все вокруг булькало, остальные звуки исчезли. Из церкви высыпали, булькая, черные старушки. Кто-то вызвал “Скорую”. Через две недели он скончался в больнице.”
Не надо так! Не надо! - Айгуль стояла у него за левым плечом и, прочитав, собиралась плакать.
“И, правда, муть какая-то”, - подумал он и удалил написанное.
Не будем так. Будем по- другому, - для убедительности он улыбнулся.
Вошла Гульнас:
аигрались мы спит Айбулатик. Скоро Гульсу придет с работы. Домой заберет.
Ой. - хлопнула в ладоши Айгуль, -чуть не забыла, мама всех на пирог приглашает, и тетю Гульсу!
Придем, придем! Весело отозвался Рустем.
Приходите, мама у тети Айши рецепт списала, - заговорщицким тоном сказала девочка уже в дверях...
.