Пустяковина о мухе

Сижу как-то вечером на террасе и читаю. Настольная лампа ярко освещает книгу. Вокруг темнота. Страница, как маленький экран. На нее садится муха.
Муха, да еще навозница. Мало им кухни! И сюда лезут! Прихлопнуть мерзавку!
Шарю в поисках чего-нибудь подходящего, а сама не свожу с нее глаз, чтобы не упустить. Под руку попадается что-то совсем неподходящее – очечник.
И вдруг чувствую, что я любуюсь, будто никогда прежде мух не видела. Какая же она красивая! Рука сама выпускает орудие.
Муха, как и полагается навозницам, ярко-зеленого цвета. И цвет не просто зеленый, а с металлическим отливом, словно покрытие дорогих машин. Блестит, как драгоценность.
Навознице, несомненно, здесь понравилось, так как она спокойно принялась чиститься. Сначала провела передними ножками (наверно их надо бы назвать руками?) по голове, словно причесалась. Потом взялась старательно протирать глаза. Ноги ее работали наподобие автомобильных «дворников», только не синхронно, как те, а последовательно. Снова и снова терла она глаза. Какая старательная! Они у нее и так блестят и светятся, словно маленькие фонарики. Я вспомнила, что у некоторых насекомых, в частности, у мух, глаза состоят из нескольких тысяч фасеток, прикрытых общей роговицей. Вот откуда такое сияние!
Наконец остановилась, видимо и сама довольна.
 Вот, поди ж ты! Разносчица заразы, как принято считать (и правильно!), а на самом деле такая чистюля.
 Мне интересно. Жду продолжения. И оно последовало. Встав на передние ножки, муха начала чистить остальные четыре. И зачем только ей три пары ног, если она так ловко стоит на одной паре? Она потирала средние и задние ноги друг о друга, словно намыливала. В ее движениях был рисунок танца, когда каждая конечность выполняет свое па.
Этими же тщательно вычищенными четырьмя ногами муха стала протирать крылья. Она соединяла пару ножек вместе и, словно между двумя валиками, протаскивала эластичную пластинку крыла. Постепенно освобождаясь из плена, крыло прогибалось, отчетливо проявляя узор своих жилок. Я могла рассмотреть, что по наружному краю жилки оказались мощнее остальных, как у самолетного крыла, прочность которого я обсчитывала на вычислительной машине в бытность свою "прочнисткой".
 Вслед за крыльями пришла очередь брюшка. Затем вновь принялась за голову…
И тут на страницу садится еще одно насекомое – удлиненное и воздушное, с прозрачным красным брюшком и очень тонкой талией. Едва успев приземлиться, оно тоже немедленно принялось охорашиваться, только, в отличие от первой визитерши, – небрежно, суетливо, ощупывая, охлопывая, пространство вокруг себя длинными усиками, словно что-то потеряло и теперь ищет. Сделав внезапный бросок в сторону, беспокойная особа задела усом соседку. От неожиданности муха подскочила и, ударившись о раскаленную лампу, с жужжанием рухнула вниз.
Она лежала на странице книги с опаленными крыльями и не могла взлететь.
Как бы мне хотелось закончить иначе эту пустяковую историю, но я должна сказать все так, как было.
Из милосердия (чуть не написала «из человеколюбия») мне пришлось прихлопнуть беднягу очечником, чтобы не мучилась…
 Прошло уже немало времени, а я до сих пор вспоминаю этот эпизод. Почему?
 Как часто на моей кухне безликие, словно все на одно лицо, падают мухи, сраженные мухобойкой и я при этом не испытываю никаких угрызений совести. Но о той Мухе, с которой я познакомилась, вгляделась в нее, – сожалею. Сожалею, что не смогла предусмотреть исход события. Ведь все могло окончиться хорошо, хотя бы на моем маленьком экране.

 1989

«Галин рассказ о мухе и Гетевское четверостишие о пауке, о том, как Поэт, собравшись убить паука, подумал:
 -А вдруг Господь и ему дал долю в этих днях?
Мы обижаем животных. У них морды, они жрут, они дохнут, в отличии от нас, благородных, у которых лица, которые едят, кушают, и которые умирают или опочивают. Но зато животное, конь, может застыть, как статуя, а человек - как пень».
Борис Заходер.
1989