Собрание было стыдливое. Обсуждали персональное дело молодого коммуниста Марка Пушкова, за его неправильное поведение в быту. Неправильность заключалась в том, что холостяк Пушков, по мнению соседской пары, слишком громко включал у себя магнитофон. А так как меломан работал в городской газете, то возмущенные соседи напрямую обратились в райком партии. Его секретарь – женщина малого роста, но въедливая и властная – любила откликаться на просьбы трудящихся. И, прочтя утреннюю почту, она тут же позвонила в редакцию и голосом, не терпящим возражения, потребовала, чтобы сегодня же коммунисты газеты обсудили поведение своего, по-видимому, чересчур вознесшегося, сотрудника. Короткие гудки обозначили конец разговора.
Не решившись перечить властной даме из райкома, секретарь партбюро редакции, исхитрившийся к своим пятидесяти годам не попасть ни в какую историю, теперь пытался на собрании убедить хмурых партийцев в целесообразности этого мероприятия. Дескать, хотя Пушков и хороший работник, и не имел прежде замечаний, но коммунисты редакции обязаны отреагировать на сигнал из райкома партии о его поведении в быту, так как это бросает пятно на честь газеты. А во-вторых, если партийцы редакции не осудят молодого корреспондента, то это сделает секретарь райкома, которая никогда не отменяла своего мнения и решения, и тогда Пушкову не миновать строгого выговора с занесением в личную учетную карточку. Да и райком направит в областной комитет партии докладную записку о том, что газетчики покрывают проступки своих коммунистов.
Этот довод хотя и не убедил присутствующих в виновности Пушкова, заслуживающей партийного осуждения, но стал тем камешком, который, скатываясь с горы, вызывает камнепад. Слово попросил редактор газеты, почему-то всегда ходивший с поднятым кверху лицом, отчего казалось, что он с высоты своего роста пытается через головы находящихся рядом людей что-то разглядеть вдали. До этого он заведовал в обкоме партии отделом, но даже среди тамошних партократов, прослыл таким ортодоксом и демагогом, что они быстро спровадили его на учебу в Москву. А когда он, обогащенный новыми знаниями, прибыл туда, откуда выехал, то там, сославшись, на полное укомплектование номенклатурных единиц, предложили лишь пост редактора городской газеты. Бывший завотделом решил не лезть на рожон, а отсидеться в редакции до лучших времен. И вот теперь он встал и, не глядя на провинившегося подчиненного, начал рассуждать о моральном облике сотрудников газеты, о том, что в редакции этому уделяют мало внимания, чему свидетельством явный винный перегар, идущий нередко от некоторых сотрудников, а так же непочтительное обращение газетчиков к партийным руководителям и директорам производств. Дело доходит до того, что даже молодые журналисты (а не заместители редактора) напрямую звонят этим номенклатурным товарищам, что недопустимо по субординации. И проступок Пушкова из того же разряда – человек перестает осознавать свое место в обществе. В итоге – пятно на редакцию и подрыв ее авторитета. А это уже, как минимум, – выговор.
После этого выступления слово по иерархии взяли замы и ответственный секретарь газеты. Они стыдили Марка за необдуманность его поведения с громким слушанием музыки, за неумение ладить с соседями, давали Пушкову советы по поводу прекращению холостяцкой жизни и женитьбы. А один из заместителей, любивший приводить примеры из жизни, растолковывал молодому коммунисту, что в армии на гауптвахту сажают не за то, что самовольно покинул часть или напился, а за то, что попался. Но, увидев скривившееся лицо редактора, зам, начавший речь во здравие, а кончивший за упокой – стушевался, и что-то невнятно сказал про выговор.
Попытка молодого журналиста Миши Ныркова смягчить участь товарища и сказать, что еще надо разобраться в этом конфликте: может быть наоборот – соседи третируют Пушкова и ему следует жаловаться на них, была пресечена репликой редактора. Дескать, Нырков случайно не помнит, кто на прошлой неделе допустил ошибку в материале и кто вчера перед планеркой с утра жадно пил воду из графина? Вопрос был более чем адресный и Миша, который по молодости называл себя Майком на английский манер, сел на место, что-то невнятно бормоча.
После этого напоминания, так как за окнами сгущалась вечерняя темнота, да и каждый чувствовал в чем-то свою ущербность перед редакцией, обсуждение пошло живее и вскоре прения были прекращены. Большинством голосов (лишь Нырков был против) Марк получил выговор без занесения в учетную карточку и почти что приказ – помириться с соседями. На этом собрание было завершено. Все удовлетворенно потянулись к выходу из конференц-зала. Пушков шел последним, опустив голову. В дверях его поджидал заместитель, приводивший пример из армейской жизни. Хлопнув молодого коммуниста по плечу, он, широко улыбаясь, забасил:
- Да брось ты, Марк, расстраиваться! Подумаешь – выговор! Тебя же не из партии исключили, а выговор – это проформа! О нем завтра все забудут, а через полгода – вообще снимут. Мы тебя в обиду не дадим. Ты при деньгах? Вот и хорошо! У меня они тоже есть. Возьми еще пару ребят, и пойдем, посидим в кафе.
… Зам развернулся и размеренной походкой пошел в свой кабинет взять пальто. Поплелся за плащом и Марк, так и не поняв: какое же обличие у его товарищей по партии…