***
***
После десятого класса, летом, в конце июня, я и ещё два
пацана взяли немного выпивки, закуски и после обеда,
часика в четыре, подались в лес. В лес пошли вброд,
через Куму - там, где и купались. Ходили по лесу, вспо-
минали своё недавнее детство. К закату вышли на только
что построенную автотрассу. Была уборочная страда.
С полей, с токов неслись гружёные зерном машины. Плохо
заделанные кузова текли зерном. И обочины трассы
были устланы слоем теплого, золотистого зерна пщени-
цы. Мы шли и рассуждали про бардак, который в стране,
про то, что за краденное зерно (шмонали сумки рабочих -
баб, мужиков, едущих с полевых работ в совхозном авто-
транспорте) наказывали: лишали премий, увольняли, суди-
ли и сажали... А тут тонны зерна вдоль трассы. А сколь-
ко его в пыльных колдобинах полевых дорог...
Перешли мост через Куму и как-то внезапно перед нами
возникла Маша, Маша Чернокарша - так её звали в селе.
Мария Чернокарова - женщина лет 30-35. Слегка помещан-
ная, в теплое время года ходила в длинном белом платье
до пят, босая. Кроме платья, судя по всему, на ней
ничего и не было. Она никогда не ходила молча. Она
всегда что-нибудь говорила. На нас, пацанов, она наво-
дила ужас, и мы старались избегать лобовых встреч с
ней. Босая, рослая стройная женщины, в длинном белом
платье, типа ночной рубахи; смуглая, длинные до талии
расхристанные черные, как сажа, волосы; красивое
женское лицо изуродованное безумием, плюс непонятный
набор слов...
Я никогда прежде с ней не встречался и про страх и
ужас, который она наводила, знал из рассказов паца-
нов. В селе, завидя её, я всегда уходил окольными
путями, лишь бы лоб в лоб не встретиться с ней.
И вот по левой обочине мы идём из леса в село, а нам
навстречу она, по той же обочине, из села в лес на ночь
глядя. По правой обочине молча, вперевалку, идут с ре-
чки домой гуси. Штук сорок, в затылок, в хвост друг
другу.
- Пацаны, давай с трассы сойдём... а то Маша...
- Да ладно, она безобидная... Послушаем что он
буробит.
Маша шла и что-то говорила, словно не видит нас.
Метров за пятнадцать остановилась, уставилась в нас,
слегка подтянула подол балахона, до середины голеней
и, смотря поверх нас, стала левой ступнёй, как курица,
грести россыпь зерна, громко говоря, чтоб мы слышали,
набор слов, повторяя фразы дважды, меняя интонации и
слова местами:
***
...и кому какое дело, что у меня в кармане деревянная расчёска...
...и кому какое дело, что в кармане у меня деревянная расчёска...
...есть звезды стоячие, а есть и летучие...
...есть летучие звёзды, а есть и стоячие...
...а куры идут по асфальту, зернышки клюют...
...а куры по асфальту идут, зёрнышки клюют...
...и не видят куры, что сатана луну хочет слопать...
...нет, не видят куры, что луну сатана хочет слопать...
...и не ведают куры, что в колоде топор вострый блестит...
...нет, не ведают куры, что в колоде вострый топор блестит...
...и не знают куры, что на топоре кровь да перья петуха...
...нет, не знают куры, что кровь да перья петуха на топоре...
...и не узнают куры к чему лапшу варят...
...нет, не узнают куры к чему варят лапшу...
...на небо надо смотреть, а не в навоз... лапкой грести...
...да, на небо надо смотреть, а не навоз лапкой грести...
***
И тут мы разминулись с ней. Что было причиной - я не
знаю, но что-то меня заставило оглянуться. Она смотрела
нам вслед и беззвучно смеялась. Смеялась натуральным
смехом красивого женского лица, ничем не обезображен-
ного. За её спиной стоял тёмный лес. Над лесом висела
гигантская чёрно-лиловая туча, которая напоминала
страшного зверя с раскрытой пастью, в которую вплывала
Луна. Левее и выше Луны сияла звезда, а над тучей, под-
свеченный лучами уходящего Солнца, яркой звездочкой-
точкой - высоко летящий самолет...
- Она тоже про зерно думает - сказал один.
- И гусей с курами перепутала - сказал другой.
- Да... - сказал я и добавил:"И нихрена ни кармана,
ни расчёски никакой..." и тут меня как током гвоздануло.
Я вздрогнул и, не говоря ни слова, представил всё,
что она сказала. Куры - мы. И участь наша - ковыряться
в навозе, чтоб попасть под топор и в лапшу...
на свои же поминки.
Потому, что в небо не смотрим, а себе под ноги.
Я стал задумчив и почти не говорил.
Пацанам я ничего не сказал. Они так и не поняли Машин
разговор. Дома я рассказал маме про встречу с Чернокар-
шей.
" Володя, лучше её не слушать. Она иногда такое напле-
тёт, что если запомнишь - спать не сможешь. У ней и
мать такая была. Повесилась..."
***
В конце того же лета я стоял (сидел на канистре) в оче-
реди за керосином. Керосин давно не завозили и народу
во дворе хозяйственного магазина было много, с полсотни.
Пришла Маша и стала читать своё. И теперь уже, зная
что это не просто набор слов глупой женщины, а целе-
направленное послание, я слушал внимательно. Я не помню
что она говорила, но хорошо помню своё состояние. Му-
рашки бегали по моему телу, волосики топорщились,
комок подкатывал к горлу. Люди, их было совсем мало,
несколько человек, которые понимали её, опускали и отвора-
чивали глаза. Она говорила правду про нас, про толпу,
про кур...
Поэзия в то время для меня была до одного места. И я
про Машу забыл. И вспомнил лет восемь спустя...
***
После окончания института я, в составе курсантов-штурма-
нов, проходил лётную практику в Запорожье в полку ВТА.
Нас было 30 человек. Все с родственных специальностей,
с одного факультета. Я единственный из всех был налысо
пострижен и побрит. Худой, обритый, но живой после за-
щиты диплома и сильного душевного потрясения. Отличное
питание, физкультура, доброжелательное отношение офи-
церов полка, занятость - быстро приводили в норму и тело,
и душу. И как-то мне ни с того, ни с сего захотелось
почитать стихи... Книг у меня с собой не было. По ру-
кам ходил двухтомник И. А. Бунина. " Саш, а у тебя сти-
хов, случайно, никаких нет?..." - обратился я к хозяину
двухтомника С. Галушкину, командиру нашего "взвода",
бессменному старосте группы измеренцев, которого я знаю
с первого дня приезда в Новочеркасск. Вместе сдавали
документы в приёмную комиссию, вместе и ночь перекоро-
тали в общаге на голых сетках - встали все в косую кле-
точку. " Половина второго тома - стихи...". " А чё Бу-
нин и стихи писал?...". "???!... Вова, тёмный ты чело-
век, ох тёмный..." - ответил Саша, который все пять
лет учёбы в институте был актёром студенческого теат-
ра. Я стал читать стихи И.А. Бунина. И был потрясён
открытием. Стишки я почитывал и прежде в "Юности", в
"Огоньке" и в других периодических изданиях. Но всё,
что я там читал, было каким-то целлюлоидным, прави-
льным и веяло от них мастеровитостью и ложью.
Бунин меня захватил.
Лётная практика кончилась. И перед отъездом Галушкин
подарил первый том одному пацану, второй - мне, с дар-
ственной надписью. Он и сейчас цел.
Так случайно я подсел на стихи в позднем возрасте.
Я стал ходить в библиотеки, в книжные магазины, скупать
стихи, про стихи, про другие искусства.
И как-то, два года спустя, уже начитанным, я просмат-
ривал новые поступления книг в отделе "Поэзия" в книж-
ном "на кругу" в Новочеркасске. Рядом с "Поэзией" в
торце магазина располагалась "Медицина". Смотрю -
лежит большая книга, толстая, переводная и называется
примено так: "Рисунки детей с нарушенной психикой".
Книга для врачей психиатров. Диагностика психики по
рисункам. Я посмотрел картинки, цветная печать. Они
меня потрясли схематизмом, простотой, эмоцианальной
открытостью - обнажённостью, правдивостью и экспрес-
сией. Стоила книга дорого. Купить или не купить?...
Я на следующий день пришёл посмотрел. Не купил. Ночь
зрел. Созрел. Пошёл - а её взяли. О чём я жалею до сих
пор.
Как только я посмотрел картинки - я вспомни Машу Чер-
нокарову. Но потом все отошло и не то чтобы забылось,
а маячило где-то вдалеке.
И вот, читая стихи одного очень талантливого автора,
поэта Стихиры, года два-три назад, вспомнилась и
Маша и упущенная книга. И всё стало в систему. И
стала понятней мысль И.А. Бунина: "Позия темна,
в словах невыразима:..." (стих "В горах").