"Смотреть, как гаснут полосы
В закатном мраке хвой,
Пьянея звуком голоса,
Похожего на твой.
И знать, что всё потеряно,
Что жизнь – проклятый ад.
О! Я была уверена,
Что ты придёшь назад!"
Анна Ахматова 1911г.
"Милый, ты передо мной в долгу.
Вспомни, что осталось за тобою.
Ты мне должен – должен! - я не лгу,
Воздух, солнце, небо голубое,
Шум лесной, речную тишину –
Всё, что до тебя со мною было.
Возврати друзей, веселье, силу…
И тогда уже оставь одну".
Мария Петровых 1943г.
Гроза пала камнем на пляж, как коршун на голубку. Так внезапно, что Натка не успела натянуть сарафан и сунуть ноги в шлёпанцы. Потоки воды обрушились на её поджареные дневным, яростным солнцем плечи, и они запылали, загорелись адским огнём. Каждая капля дождя, ударяя по коже, причиняла нестерпимую боль. «Завтра будут пузыри, - мельком подумала девушка, - хотя, почему завтра, уже сегодня я буду иметь весёленькую ночь». Одесский говорок культработника в их Доме отдыха привязывался моментально. Почти все отдыхающие перешли на его интонации. Но сейчас Натке было не до шуток.
Пляж простирался вдоль кромки моря на многие километры. В этот час вокруг не было ни души. Наступало время, когда отдыхающие, назагоравшись и накупавшись с утра до полудня, либо шли в кино, либо на танцы, а то и просто прогуляться по главной магистрали курортного городка. Натке нравилось именно в этот предзакатный час плавать в одиночестве. Тем более, что и плаваньем её барахтанье в воде назвать было сложно. Но рядом с вольным простором моря, необъятностью неба, грандиозностью гор и непокорностью ветров она ощущала огромный прилив сил и ликующее чувство единения с Природой.
Мутная вода пополам с песком и мелкой галькой недалеко от берега взрывалась маленькими фонтанами, бурлила и пенилась от беспрестанных пикирующих налётов ветра и небесных струй. Огромная, лиловая туча, беременная ещё не пролившейся водой, почти касалась лохматым брюхом поверхности моря.
Натка накинула сарафан на голову и горящие плечи, но он мгновенно намок и облепил лицо и саднящую кожу, как компресс. Почти вслепую, она бросилась бежать, как ей показалось, в сторону Дома отдыха. Но время шло, она бежала по кромке пляжа босиком, оскальзываясь на мокрой гальке, а заметной красной крыши их флигеля всё не было видно.
Слева от неё мелькали домики местных жителей, замысловатые дорогие особняки новых хозяев жизни, высоченные корпуса солидных санаториев, а нужного ей дома не было. Тревога шевельнулась внутри и сжала кошачьей лапой сердце: «Заблудилась? Бегу не туда?»
Сумерки стремительно сгущались, дождь не прекращался, ветер с моря усиливался. Озноб потряс мокрое и обожжённое дневным солнцем тело девушки. Она притормозила свой бег. Гроза лютовала без устали, молнии рушились в море и раскалывали небо на куски. Натка огляделась вокруг, хотя, что там увидишь за стеной дождя. Место было мало знакомое, но, однако, не совсем. Далеко вдающийся в море пирс она уже видела в первые дни своего пребывания. Натка поняла, что всё это время она двигалась в другую сторону. Море-то справа, а ей надо, чтоб наоборот. Сколько же она пробежала впустую?
Усталость и отчаяние охватили девушку. Ноги отказывались двигаться дальше,
ступни, истерзаные пляжной галькой, наливались отёчной пухлостью. «Что же делать?
Пожалуй, надо свернуть с пляжа в глубь посёлка и разыскать телефон. Но как я
покажусь на людях в таком виде? Мокрый сарафан на мокрое тело не натянешь, да ещё при вопящих от боли плечах. Попробовать разве среди местных домиков и сараюшек под покровом темноты до телефона добраться. Хорошо бы с Людмилкой созвониться. Там уж, наверное, переполох – меня потеряли. Подружка узнает, где я, сразу принесёт мне сухую одежду и туфли…»
Плотная темень, меж тем, легла на землю душным покрывалом. Натка, бредя на ощупь по чужим кривым закоулкам, между рядами корявых, наскоро слепленых глиняных заборов, натыкалась босыми пальцами ног на каменюки запущеной дороги и тихонько взвывала от боли и страха.
Рокочущий мужской бас почти у самого её уха, вывел девушку из гипнотического состояния:
- Барышня, вы что тут потеряли?
Натка по первому порыву хотела рвануть от незнакомца куда подальше. Ужас подхлёстывался тем более, что она говорившего даже не видела. Но отчаянное положение девушки всё росло, а ноги отказывались служить хозяйке.
- Где вы? Я ничего не вижу.
- Сворачивайте вправо. Я на лавочке в беседке. Идите скорей под крышу. Промокли же насквозь!
- Ничего. Не беспокойтесь. Я сейчас пойду дальше. Не скажете ли, где я могу позвонить по телефону? Мне очень надо. Меня ждут…
Последнюю фразу она произнесла нарочно, чтоб чужой мужчина знал, что девушка не одна, у неё есть защитник.
- Телефона вы здесь не найдёте. Да идите же скорей под навес! Все телефонные будки на Марксистской улице, а у нас тут деревня.
- Как же мне быть? Меня ждут…
Натка упрямо повторяла охранный пароль. Она уже была в беседке. С неё ручьями стекала вода, и ладошки старательно прижимали мокрый сарафан к мокрому же купальнику. Беседка с навесом, густо увитая виноградом, надёжно защищала мужчину и девушку от разгулявшейся стихии. Правда, настырный ветер пробирался даже сквозь плотное переплетение виноградных лоз. У Натки дробно застучали зубы.
- Слушай, девочка! Я вижу, ты совсем промокла и озябла. Сейчас в темноте всё равно ничего не найдёшь. Идём, обсохнешь, отдохнёшь, а там решишь, что делать.
Только тут до Натки дошло, что мужчина говорит с сильным акцентом. Она видела только его смутный силуэт, но акцент не на шутку её испугал. Все передаваемые из уст в уста жуткие, леденящие кровь, истории про местных донжуанов и приезжих, доверчивых, несчастных девушек всплыли в её памяти.
- Нет, нет, - заторопилась Натка, - Я уже ухожу, я очень спешу…
- Ну, куда ты пойдёшь? Кругом темень кромешная. Да не бойся ты так! Что я съем тебя, что ли? Да я шага к тебе не сделаю. Успокойся ты, ради Бога! Думаешь, если я с усами, то - сразу непременно и насильник?
Натка ещё плотнее вжалась в свои мокрые одёжки и замерла в дальнем углу беседки.
- Ну, хочешь, я соседку Софию позову? Её не побоишься? У тебя воспаление лёгких будет, если ты сейчас же не переоденешься.
Натка подумала, что, пожалуй, этот незнакомец не похож на приставалу и насильника. А, впрочем, много ли она их видела, этих самых? По голосу, вроде, не похож, и соседка София рядом…И вообще, у неё не оставалось больше ни сил, ни воли. Она протянула вперёд руки и тут же отдёрнула их, наткнувшись на колючие щёки и усы.
- Ну, чего ты испугалась, дурочка! Усов не видала? Давай сюда руку и бежим скорей в дом.
Натка не замечала ни обстановки незнакомого дома, ни его хозяина.
Свет и Тепло. Вот что она ощутила, переступив порог. Ей уже было всё равно, кто и почему привёл её в человеческое жилище: голова горела, в глазах двоилось, ноги подкашивались.
Проходи, дорогая, - он произносил «да-ра-гая»,- Ванной у меня нет, но я согрею чайник. Это быстро. Ты на кухне встанешь за занавеску, и я сверху полью на тебя
тёплую воду. Не возражаешь? Натка не возражала. Её уже ничто не волновало. Ощущение реальности покинуло её…
…Она открыла глаза и быстро закрыла их снова: комната плыла перед глазами, головная
боль не давала смотреть вокруг. Чужая мужская рубашка на ней оказалась мокрой от пота. У
постели послышался шорох, и прохладная ткань мягко легла на пылающий лоб.
- Ну что, дорогая, тебе лучше?
- Где я? – только и могла прошелестеть Натка пересохшими губами.
- Вот так вопрос! Да у меня же, дорогая! Ты не помнишь, как вчера пришла сюда мокрая,
взъерошеная, пугливая, как воробышек?
- А в чьей я оказалась кровати?
- Ты что, девочка! О чём подумала? Тебе просто было так плохо, что ты потеряла сознание. Ну, я тебя спрашиваю, что мне оставалось делать?
Через силу Натка удержала глаза открытыми и внимательно и строго глянула на мужчину. Только сейчас до неё дошло, что она его видит впервые.
- А где вы… спали?
- Да, ерунда! Ты же видела сундук на кухне, очень удобная вещь. Ах, да, ничего-то ты не видела. Не думай ни о чём. Тебе главное – надо поправиться.
Незаметно сбоку Натка разглядывала хозяина. Крупный мужчина лет сорока, чёрные волосы вперемешку с сединой. Зато роскошные усы, закрывавшие верхнюю губу, сияли антрацитовым блеском. Как и смеющиеся карие глаза, устремлённые на Натку. Смуглый от природы, он был ещё и загорелым. «Как бородинский хлеб», - сквозь головную боль усмехнулась Натка. Одежда на нём скромная, но аккуратная, как и вся обстановка этого гостеприимного дома.
- Ай, как же! Я хотела позвонить! Они меня ищут! Что я наделала!
- Не паникуй, девочка. Скажи адрес, я пойду, им всё расскажу. Они за тобой приедут. Но сначала надо полечиться.
- Нет. Сначала надо познакомиться. Меня зовут Наташа, но друзья называют Наткой. А вас?
- А я Леон. Дядя Леон.
- Ну, какой же вы дядя? Вы же ещё молодой.
- Кому молодой, а тебе я дядя. Помнишь, девочка, как прошлой ночью моих усов испугалась?
- Да. Но тогда я вас совсем не знала.
- А что, сейчас уже знаешь? А? – мужчина хитро прищурил один глаз.
- Вы добрый…
- Но если ты сейчас же не выпьешь грячего молока с мёдом, то я стану очень, очень злой. Ну, давай!
В Доме отдыха царила атмосфера паники и жгучего любопытства. Шутка ли, на фоне общей скуки и серого однообразия такое приключение!
Пропала отдыхающая девушка! Директор с валидолом в руке не отходил от телефона, отдыхающие толпились в корридорах и на дорожках парка, обсуждая последние новости.
Когда Леон показался у входа, дежурный следователь допрашивал Людмилу, подругу Натки, проживающую с ней в одной комнате. Благодаря Леону выяснилось, что с Наткой всё в порядке. Но тогда милиционер заинтересовался личностью спасителя девушки. Он оставил в покое Людмилу и попросил предъявить документы незнакомого мужчину.
- Слушай, какие документы? А? Девочка простудилась, лежит вся горячая с
температурой. Врач нужен. Машина нужна. Забирать больную кто будет?
- А вы кто?
- Я? Никто. Дядя Леон. Она вчера вся мокрая заблудилась. Помочь человеку надо, как думаешь? А?
Людмила бросилась его целовать, отдыхающие дружно апплодировали, чем крайне смутили Леона. Настаивать на документах, приставать с формальностями к герою дня, милиционеру стало вроде как неловко. Но Леон не унимался:
- Зачем зря время теряем? Врача давайте и машину!
Через несколько дней на дорожках парка можно было видеть медленно
прогуливающихся Леона и Натку. Его чёрнопегая шевелюра и её пышная белокурая головка пргулки они совершали ежедневно, и девушке, видимо, они шли на пользу. Каждое
утро верный рыцарь появлялся на территории и терпеливо ждал свою даму на крыльце флигеля.
Они о многом переговорили за это время и многое узнали друг о друге. Хотя кое-
что из услышанного привело девушку в полное замешательство.
Оказывается, жена Леона ушла от него к сапожнику, но брошеный муж не держал на неверную зла.
- Сама посуди. Кто я и кто он? Да он может купить самый большой белый пароход и отвезти свою женщину на самый красивый остров на Земле.
- А ты почему не можешь?
- Да что я могу? Я же не сапожник. Это у него всё Побережье шьёт модные сапоги. А я на Винном заводе работаю за зарплату. На неё пароход не купишь.
- А как же любовь, Леон?
- Любовь тоже есть просит, девочка
Натка замолкала на время, обдумывая, слова собеседника: «Или мы книги читали разные, или обычаи повсюду разные…» Но любовь и сапоги, даже самые модные, не помещались рядом в сознании девушки.
- Леон, а ты говорил, что у тебя сын…
- Да, есть сын. Только он далеко. В тюрьме.
- Как? – ахнула Натка, - За что?
- А ни за что. Ты не пугайся. Это у нас месть такая: ты с человеком поругался, он тебя под статью подводит. Ты с адвокатом не договорился, вот и срок получил.
Одним словом, подставили парня, а откупиться денег не хватило. Он у меня очень хороший. Георгий тебе бы понравился.
- Мне ты, Леон, нравишься, - смущённо подняла на него ресницы девушка. Я таких как ты, не встречала. Правда.
- Глупости говоришь, девочка. Я самый обыкновенный рабочий человек. Вот домой приедешь, там тебя ждут твои настоящие друзья-товарищи. Ты не устала? Не замёрзла? Пить хочешь?..
Странная особенность проявилась у Леона. Он, как мать, связаная пуповиной с
младенцем, чувствовал в каждый момент, что необходимо его подопечной именно в данную минуту.
Если она ощущала голод, он моментально реагировал: тебе поесть надо?
Если ей становилось холодно, он без вопросов набрасывал ей на плечи с облупившейся розовой кожей свою куртку.
Если стояла жара, он усаживал её в тени развесистых платанов и обмахивал своей кепкой.
До смешного. Он угадывал, когда ей хотелось пить, и бежал за водой. Доставал воду, как из-под земли. Или наоборот, предлагал своевременно заглянуть в туалет. Без тени смущения. Ну, точь в точь, как мать живущая со своим ребёнком единой плотью.
Да и не всякая мать так хлопочет над дитятей, как этот одинокий, с виду суровый человек, опекает Натку.
Постепенно они стали совершать всё более дальние прогулки. И так как ей всё
ещё запрещено купанье, Леон уводил девушку в горы. Они бродили по горным тропам, собирали и ели ежевику, пили воду из родника. На плоскогорье в тени мощных дубов они располагались на отдых. И сверху глядели на город, лежащий в сизой дымке у их ног, на аэродром с маленькими, как муравьи, самолётами, на железную дорогу с поездом-гусеничкой. Даже море, сверкавшее на солнце расплавленным золотом, казалось не таким величественным.
Очень жалела Натка дней, проведённых без моря, без ласки тёплой и тугой волны. Но общение с преданным другом было ей достойной заменой отнятого
удовольствия. Ночами она перебирала в памяти подробности их прогулок, и сердце её откликалось на мысли о Леоне сладостным томлением. С его стороны не было ни одного проявления чувства большего, чем внимание и забота старшего к младшей. Его
лаской было угадывание её желаний. Его чувством было постоянное присутствие рядом.
А Натке, девушке уже скоро девятнадцать, хотелось мужского взгляда, мужской нежности, страстного порыва. Сдерживал ли он себя сознательно, или видел в ней только слабого ребёнка, нуждающегося в заботе? Кто знает…
За несколько дней до отъезда Натка сказала Леону на прогулке:
- Я приеду домой и напишу тебе письмо. А потом ты приедешь ко мне, хорошо?
- Что ты, девочка! Какое письмо, какое «приедешь»? У тебя там своя молодая жизнь. У меня здесь – своя. То, что мы с тобой подружились немножко – ничего не значит. Уедешь – всё забудется.
- Ну, что ты, Леон! Как же я тебя забуду? Таких, как ты, больше нет! Ты умный, ты
добрый, ты красивый. И совсем не старый. Я не хочу расставаться навсегда.
- Ничего, ничего, девочка. Всё проходит. Всё забывается. Поверь мне и не грусти...
...Так и не поцеловал ни разу. Последние ночи Натка плакала от горя. Расставание с любимым человеком разрывало ей сердце. Но он её не обманывал. Сказал один раз: мы не пара - и больше к этому разговору не возвращался. В последний раз окунулась она в милое сердцу море, смешивая свои слёзы с морской водой: и те солёные, и – эти, не поймёшь, которые солонее. Так и уехала Натка вся в слезах и с подсохшей морской солью на губах. На прощание Леон погладил её по плечу и спросил: «Не болит? Плечики-то зарубцевались. Я же говорю: всё проходит»...
...И вот уже пять лет прошло с того памятного лета. Натка окончила учёбу и занимается серьёзной работой. Друзей и подруг у неё предостаточно. А с личной жизнью не получается. Она писала Леону много раз, но он ни на одно её письмо не ответил.
И когда её в очередной раз знакомят с каким-нибудь молодым человеком, то вечером дома она произносит одну и ту же фразу: « Нет, это не он»...
Натка перегнулась через офисный стол и зачеркнула ещё один день на висящем у окна календаре. До отпуска оставалось двадцать три дня.
Не рабочих, а – всего. Как пережить эту кучу времени? Билеты давно куплены, чемодан, её любимый: мягкий, с молнией и в приятную мелкую клеточку, почти собран. Сначала Натка набила его битком до отказа: купальники, сарафаны, босоножек 3 пары, да ещё шляпа, халат и ласты. Как ни как, а едет-то она на курорт. Но постепенно, день за днём, она раскрывала раздутый до дельфиньих форм чемодан и вынимала из него одну лишнюю вещь за другой.
Зачем её тянет на старые места – только ей одной ведомо. В этом ни 3 пары босоножек, а тем более ласты, ей не помогут. Короче, с приближением дня отъезда чемоданчик постройнел раза в два. Но что делать с оставшимися до отъезда днями?
Всю зиму Натка ждала лета и отпуска. Когда до неё, наконец, дошло, что писем она не дождётся и что ей самой надо поехать и всё выяснить, жизнь заиграла яркими красками. Она всё продумала в деталях: заранее писать не будет, приедет
нежданно-негадано. И появится в дверях: а вот и я! Или нет, лучше она спрячется в той беседке, увитой виноградом, где они встретились впервые.
Натка наедине с собой так живо представляла картину будущей встречи, что
заливалась жаром до пылающих ушей и прыскала от смеха, предвкушая радостную встречу. Да, да, это будет необыкновенно! Ведь прошло целых пять лет. Натка выросла, стала совсем взрослая. Ну, пусть, пусть только попробует назвать её теперь «девочка» или «дурочка», как раньше. А она даже разрешения спрашивать не будет: подойдёт близко, близко, чтоб глаза в глаза, обнимет его за шею и поцелует, как взрослая женщина. Теперь-то она не испугается его усов. И никакие силы не заставят называть его «дядей», как он требовал пять лет назад.
О! Это будет божественная поездка! И как она раньше не решилась на этот шаг? Но время работало на неё, на Натку. Она взрослела и теперь, когда ничего от ребёнка в ней не осталось, она твёрдо знает, как ей поступать. Вот только это самое время ползёт несносно медленно. Она уже готова для решительного шага, а момент всё медлит с приходом.
И Натка, устремив глаза в неопределённую даль, вспоминает, вспоминает…
Как Леон заботился о ней, лучше всякого отца. Интересно, как бы он относился к своему родному ребёнку? Кажется, он говорил, у него тогда сын был где-то далеко. С ним ещё случилась неприятность… Кажется, он без вины попал в тюрьму…Леон мало говорил о своих личных проблемах. Но это было так давно…
Он ещё ничего не знает, а она уже всё решила. Это будет замечательно! Он, конечно, поупирается для порядка, но Натка будет неумолима. Глупый, он даже сам не представляет, как всё прекрасно сложится у них двоих…
Телефонный звонок вырвал Натку из объятий мечты и фантазий. Звонил Максим, хороший и преданый друг, который третий год не даёт Натке проходу. А у неё нет к нему никаких чувств, кроме дружеских. Но он, бедняга, в этом не виноват, что - «не тот». Ну, не тот это человек, который Натке нужен! Она точно знает, кто и зачем ей нужен. И где его искать. А Максим – не он, и точка.
- Тусь! Это я, – так её называл только Максим. Производная от «Натуси» казалась ему
более нежной. – Я тут подумал, а, может, я с тобой поеду, а?
- Макс! Ну, мы же с тобой договорились! Я не могу взять тебя с собой. У меня там важные дела.
- Вроде давно знакомы, а я всё не в курсе твоих важных дел.
- Ну, есть такие дела, которые лежат внутри так далеко и глубоко, куда не ступает нога человека.
- Обидеть норовишь. Человеком обзываешься. Уже, значит, я не друг?
- Да, друг, друг, Максик! Только я сначала поеду, а потом тебе всё расскажу. Когда вернусь. Ага?
- А если не вернёшься…
- Глупости какие! Что там аборигены из меня шашлык сделают? Я же еду на курорт отдыхать. Вот и жди меня назад отдохнувшей и загоревшей. Ага?
Эти телефонные препирательства могли длиться часами. Но сейчас Натка была очень занята. Ей срочно нужно было лечь на диван и продолжать мечтать, как всё будет там, у самого синего моря. Да и время надо постоянно подгонять, чтоб не ленилось и быстрее поворачивалось…
…Натка сошла с поезда и так нетерпеливо огляделась вокруг, будто ждала, что Леон сейчас бросится ей навстречу. Никто не бросился. Нет, извините. Бросились какие-то тётки, предлагающие приезжим комнаты на время отдыха.
«Дорогая! Ты будешь у меня, как в раю», - кричала одна. «Дорогая! Таких удобств, как у меня, ты в жизни не видела», - тараторила другая. «Диван, стол, кресло и личный телевизор»,- хвасталась третья.
Но в Наткины планы не входило снимать комнату. Если что-то не сложится в её планах, не дай, Бог, конечно, то она попросится на ночлег к тёте Софие. Это соседка Леона, её дом рядом с его домом. Ничто не помешает им видеться и решать свои проблемы. Хотя, какие могут у них быть проблемы? Всё же ясно.
Отнимая свой чемодан у надоедливых тёток, Натка направилась к остановке такси. Договорившись с водителем, и втиснувшись на заднее сидение четвёртой, она, прижатая к дверце машины, тряслась на ухабах минут сорок. Дорога петляла среди кипарисов и огромных акаций, выныривала на узкую тропу у
головокружительного обрыва над морем. Море своей необъятной голубизной слепило глаза и отвлекало от опасной дороги, серпантином вьющейся в гористой местности.
Вырулив на проезжую часть курортного посёлка, шофёр остановился. Натка расплатилась с ним. «А вы к кому? Я тут всех знаю», - полюбопытствовал общительный водитель. «Да я тут раньше отдыхала. Вот приехала ещё раз, понравилось очень», - расплывчато увернулась девушка от прямого ответа.
Когда пыль на дороге осела, Натка поставила у ног чемодан, вытерла платком взмокшее и пропылившееся лицо и с усталости начала думать какую-то новую, неожиданную думу. Как это она так сорвалась и поехала в никуда? Прошли ведь не месяц, другой, а целых пять лет.
За это время Леон мог десять раз жениться и нарожать кучу ребятишек. Он и не отвечал на её письма, наверное, потому что был занят пополнением своего семейства.
Фу-у! Жара! Что это Натка себе вообразила, будто он только тем и занят, что её дожидается? «Господи! Что же я наделала? – села Натка в полном отчаянии на свой чемодан, - сейчас ко мне выйдет его беременная жена, ведя за руку младшенького и спросит: «Чего надо, дарагая?»
Завернув в узнаваемый проулок, Натка увидела, что за эти годы здесь ничего не изменилось. На углу всё та же фанерная палатка, торгующая горячим лавашом. Из прорезаного неопределённой формы окошка несло аппетитным духом горячего хлеба. Этот запах вернул Натке присутствие духа: всё стоит на своих местах, ничего не изменилось – вот и палатка та же. И она правильно сделала, что приехала. Обходя корявые углы глиняных заборов, увитых буйно цветущими глициниями, Натка с громко колотящимся сердцем подошла к знакомому дому.
Войдя во двор и взглянув на дом, она подумала, что дом стал намного меньше, чем раньше. Казалось, он со временем усох и ушёл в землю, придавленный крышей из пёстрых кусков разномастного железа. Натка шла по дорожке среди нескольких мандариновых деревьев, когда из дома вышел сильно ссутулившийся, смуглый человек с седой головой и усами, закрывающими верхнюю губу. Мужчина с полотенцем через плечо вынес большой таз с водой и повернул за угол дома выплеснуть её в огород. Через минуту он вернулся с пустым тазом и ушёл в дом, не взглянув в сторону девушки.
«Леон?» – Натка в растеряности постояла на дорожке, не ожидая такой встречи.
Потом решительно направилась к дому и постучала. Не дождавшись ответа, вошла. В комнате царил тот беспорядок, который устанавливается в жилищах, где обитает хронический больной. Не убрана посуда на столе, развешена одежда на стульях, пузырьки с лекарствами повсюду: на подоконнике, на табурете, на столе среди тарелок.
Кресло на колёсах стояло спинкой к двери. В нём сидел сильно исхудавший юноша. Натка поняла это по острым плечам и тонкой, трогательной шее молодого человека. Над ним
заботливо склонился мужчина, которого она только что видела во дворе. Оба не замечали
вошедшую девушку. Они говорили на своём языке. Натка услышала голос, и тотчас жаром опалило лицо девушки. Она помнила этот голос все годы, эти ласковые интонации, обращённые к ней, убеждающие её выпить горячего молока с мёдом.
«Леон!» – кажется, она вскрикнула слишком громко: оба, и мужчина и юноша, резко
повернули головы к ней. Но хозяин быстро справился с удивлением и неловкостью. Он подвёз кресло к столу, поставил перед сыном тарелку с едой, дал ему ложку. И только после этого повернулся к гостье:
- Здравствуй, девочка! Как ты оказалась в наших краях? Приехала отдыхать?
- Да, - кивнула Натка, - извините, я вам помешала.
- Нет, проходи, садись. Познакомься, мой сын Георгий. Я тебе рассказывал. Его досрочно освободили. По здоровью. Вот живём теперь вдвоём.
- Да, - опять кивнула Натка. Слова не шли с языка, так неожиданно было всё, что она увидела. Так не похоже это было на то, на что рассчитывала и к чему готовилась.
- Поешь с дороги, девочка. Вот помидоры, хлеб, молоко. Хочешь, умойся после долгого пути. Я полью тебе из чайника.
- Нет, спасибо, я не голодна. – Она взглянула, наконец, на Георгия, который за всё
время разговора на неё никак не реагировал. Парень был вылитый отец. Чёрные волосы и карие глаза отливали молодым блеском, но сероватый цвет лица и впалые щёки делали его много старше своих лет.
- Я хотела снять койку у тёти Софии. Пойду договорюсь с ней. А мы поговорим потом, когда ты… вы… - она запнулась, не зная, как теперь к нему обращаться.
Поспешно кивнув им обоим, Натка вышла.
Вечером они, не сговариваясь, оказались на пляже. Солнце скатилось с гор и теперь медленно исчезало за горизонтом. Раскалённый малиновый диск тонул в море и утягивал за собой ярко голубой шёлк неба туда, в прохладные глубины.
А на смену дню опускались сумерки, и уже другие краски разливались вокруг. Оставшийся от солнечного диска маленький пылающий кусочек бросал прощальные косые лучи вдоль морской поверхности, идущей мелкой рябью, и она переливалась алыми, синими, зелёными искрами. Мокрая галька у кромки воды вспыхивала блёстками драгоценных камней и тут же гасла с уходом последних лучей солнца.
Ветер с моря нёс прохладу и тревожную дрожь ожидания. Натка обхватила себя руками, натянула лёгкую ткань кофточки до самого горла, но озноб всё равно сотрясал её тело. Леон, как в те далёкие годы, снял футболку и, не спрашивая разрешения, укрыл плечи девушки. Крепкий, смуглый торс его притягивал взгляд Натки. И желание прижаться к такой надёжной опоре, выссказать всё, что кипело в сердце, овладело ею всецело. Но он заговорил раньше, чем она успела пошевелиться:
- Зачем ты приехала, девочка? Столько времени прошло, зачем? Видела, как мы живём? Георгий болен. Тюрьма сломала моего мальчика. Я должен быть с ним.
- А со мной? Ты не должен быть со мной? Ведь ты любил меня, я это видела. И я тоже…
- Как ребёнка, понимаешь? Как маленькую девочку, которая нуждалась в помощи и защите. А теперь ты большая. И Георгий, мой родной сын, теперь нуждается во мне. Поняла?
Натка собиралась ему возразить. Она понимала то, что Леон ей сказал, но с гибелью мечты смириться было невозможно. Она искала любые компромиссы.
- Уезжай, прошу тебя, уезжай. Я понимаю твои чувства, но ты, дорогая, ошиблась. Ты пошла не по той дороге. У тебя есть время вернуться, начать всё сначала. Я уверен, ты будешь счастлива.
- Леон, ты не понял. Я люблю тебя, я хочу остаться с тобой. Я хочу, чтобы у нас были дети.
- Именно это я и говорю: ты молодая и у тебя обязательно будут дети.
- Да от тебя дети, Леон! Я о другом и не мечтаю. Твои дети. И мои.
- Нет, девочка. Ты всё видела своими глазами. Ты видела Георгия. В нём - все мои дети,
которых я не родил. И не рви сердце себе и мне. Просто пойми, что ты заблудилась и вернись
обратно. Помнишь, как тогда во время грозы?
- Не могу расстаться с тобой. Все пять лет об этом мечтала. Ни на одного мужчину не могла смотреть. А ты говоришь…
Натка не удержалась и горько расплакалась. Как и тогда, она подошла к кромке моря и
смыла солёной водой солёные слёзы.
Леон не утешал её. Он надолго замолчал, глядя на потемневшее море и катая в ладонях круглый камешек. Потом, решившись, заговорил:
- Наташа, - она вздрогнула от незнакомого тона, каким мужчина с ней заговорил. Это был тон равного с равным и по возрасту и по уму. На Востоке очень ценят такой мужской разговор.
- Наташа, послушай, что я тебе скажу. Каждому человеку уготован свой путь в жизни. И человек обязан следовать по этому пути. Можно его сбить с дороги, увести в другую сторону, запутать следы. Но от этого никому лучше не будет. Потому что нельзя мешать человеку выполнять то, что ему должно. Иначе несчастными окажутся все. Ты меня поняла? Я не хочу, чтобы ты была несчастной. Я не хочу, чтобы Георгий был несчастный. Для этого я поступаю так, как должен.
- А ты, Леон? Я не хочу, чтобы ты остался несчастным. Я поэтому приехала к тебе.
- Нет. Ты не хочешь меня понять. Моё счастье в том, чтобы делать то, что я считаю самым важным в моей жизни. Поняла? И поезжай домой, девочка. Уверен, тебя там ждут. – Это он сказал своим обычным голосом, каким всегда разговаривал с Наткой.
Вторую ночь Натка ночевала у Софии. Мудрая женщина не приставала к ней ни с вопросами, ни с советами. Утром она приносила Натке поллитровую кружку мацони и лаваш. Вечером у кровати ставила на табуретку тарелку, до верху полную виноградом, и лаваш. Люди, живущие в этом районе, не могли похвастать ни богатством, ни роскошью, но тем, что имели сами, щедро делились с гостем. Натка была благодарна Софии за деликатность и старалась ночью плакать так, чтобы не разбудить хозяйку.
Улетала Натка домой с того аэродрома, на который она с высоты горных тропинок глядела, гуляя с Леоном пять лет назад. Он не смог её проводить, так как повёз Георгия в больницу на процедуры. Уже в воздухе она в последний раз оглядела места, где познала самые сильные чувства в своей жизни и самое большое разочарование. И закрыла глаза. Больше ей ни на что смотреть не хотелось…
« Нет, мне уже не страшно быть одной.
Пусть ночь темна, дорога незнакома,
Ты далеко и всё-таки со мной,
И я спокойна, мне легко, я дома.
Какие чары в голосе родном!
Я сокрушаюсь только об одном,
О том, что жизнь прошла с тобою розно,
О том, что родилась я слишком поздно…» Мария Петровых.