… Они заснули уже перед рассветом, когда темно-синее небо начало менять свой бархатный окрас на цвет синего шелка.
Утром им позвонил дежурный портье, как бы напоминая расписание их сегодняшнего дня.
– Опять проспали с огорчением воскликнула Тамара, и, завернувшись в простыню, прошмыгнула в ванную комнату.
А он продолжал бездумно лежать в постели с открытыми глазами. Потом встал, тоже укутавшись в простыню, и прошел следом за Тамарой в ванную комнату. Она лежала в бассейне с закрытыми глазами и на ее лице блуждала счастливая улыбка. Он подошел к ней и поцеловал в губы. Она приоткрыла их для поцелуя и он, скинув с себя простынь, опустился рядом с ней на колени и обнял ее упругое влажное тело, которое было невесомым в воде. Он вынул ее из воды, мокрую, всю в пене, и притянул к себе.
– Я тебя прошу, не сейчас, – взмолилась Тамара. – Мы опоздаем на завтрак. А я страшно голодна.
– Я тоже, – сказал он и зарычал. – Ты ведь знаешь, я сейчас голоден как волк из сказки и могу тебя съесть.
Она расхохоталась и обвила его руками вокруг шеи.
– Вот так лучше, – с улыбкой сказал он. – А то “я голодна, я голодна”.
И они опять слились в единое целое. Когда они пришли в себя, им уже стучали в дверь, предупреждая, что автобус отходит от отеля через пятнадцать минут. Они быстро облили из душа разгоряченные тела и обтерлись простынями, что лежали на полу у бассейна, и, впрыгнув в первую попавшуюся одежду, едва причесав волосы, захватили с собой сумки с фотокамерой и деньгами.
– Мы так и не позвонили в Киев, – с огорчением проговорила Тамара, когда они уже спускались по лестнице в холл отеля.
– Ничего, приедем, позвоним. У них сейчас еще ночь.
– Да, я понимаю, но…
– Никаких “но”, – довольно резко сказал он и сам испугался своей резкости.
Но Тамара не заметила того или сделала вид, что не заметила, и ничего не ответила.
– Если бы что-то случилось, ты бы уже почувствовала, да и ребята бы нам нашли способ позвонить, – как бы оправдываясь, сказал он.
– Возможно, ты прав, но все-таки….
– Томик, девочка моя, давай хоть что-нибудь вкинем в рот, – сказал он, как бы отводя разговор в другое русло. – Иначе нам конец. Ленч будет где-то по дороге, не скоро.
И он потянул ее в открытую настежь дверь ресторана, где были накрыты шведские столы. Вкинув в рот несколько малюсеньких бутербродов с чем-то очень вкусным, чем, они не успели разобрать, они выпили уже на ходу по крошечной чашечке очень крепкого черного кофе и выскочили из отеля. Автобус уже стоял у выхода, возможно, ожидая только их, так как, как только они сели, водитель завел двигатель, и они двинулись в путь.
Они выехали из города мимо храмов и дворцов, которые в утреннем свете выглядели совсем не так, как в отблесках тысячи горящих свечей, и поехали по долине.
Одна долина сменяла другую, и за каждым поворотом открывался новый пейзаж. Им запомнилась остановка у зеленого озера и небольшой подъем, где для группы был приготовлен ленч в маленьком ресторанчике на террасе. От окружающего их пейзажа захватывало дух. И он начал понимать, что дело совсем не в том, что ему передается Тамарино настроение и восхищенность.
Дело было в другом. Он понимал, что здесь каждый камень, каждый склон, все, абсолютно все дышит мистикой и невероятной силой присутствия того великого Духа, о котором многие только слыхали и встречи с которым, как он сейчас понял, с нетерпением ожидал последние несколько лет. Здесь, в окружении этих гор, этих вершин, покрытых вечными снегами, под этим небом думалось и ощущалось иначе. Он понимал, что эти места были пронизаны невероятной духовной силой и связаны с присутствием великих учителей, имена которых горят и сияют неземным нездешним светом из глубины тысячелетий.
Здесь он только осознал, что шел к этой встрече всю жизнь, что все происшедшее с ним за последние несколько недель просто вело его сюда. И даже то, что Тамара мечтала об этой поездке всю жизнь, было неслучайно. Всей его судьбой ему было предназначено встретить эту женщину, подать ей руку помощи, а в действительности, вручить себя ей, чтобы она повела его по той дороге, которая привела его сюда, под это небо, в эти горы и долины, под своды этих монастырей. Это она, его самая большая любовь, вела его сюда в храмы очищения и неземной любви через любовь земную.
Он вспомнил индуистские храмы в Каджурахо, где он побывал лет семь назад, Гид тогда пытался объяснить им мистический смысл соития. Но ему в тот момент с трудом удавалось что-либо понять из объяснений гида. Циничное отношение к этому акту долго мешало понять великий смысл, заложенный в откровениях скульптурных изваяний.
Правда, именно в той его поездке по Индии он вдруг решил, что было бы неплохо узнать побольше о Востоке, пройти через личный опыт медитации. Тогда, вернувшись домой, он поделился своими впечатлениями с Володькой. И они приняли решение пройти какой-то такой курс, что приблизил бы их к этой цели.
Но уже тогда, в зале, когда они медитировали с группой таких же жаждущих новых знаний и мистических ощущений, уже тогда, он дал себе слово, что однажды он все-таки вернется в Индию, в Гималаи, чтобы пройти посвящение и познать блаженство.
И вот сейчас он сидит рядом в автобусе с той, что дала ему счастье земной любви, и они едут по дороге к познанию блаженства неземного. Он краем глаза посмотрел на Тамару, которая сидела у окна, спокойно откинувшись на спинку сидения автобуса, и слушала рассказ гида, а взгляд ее был устремлен вдаль, где высились Гималаи, родина величайшего из учителей человечества Будды Гаутамы.
Ближе к вечеру приехали к храму в горах, где, как им сказали, они смогут пройти инициацию. Они вошли в прохладный огромный храм, слышалось гортанное песнопение монахов. Их с Тамарой отвели к разным учителям, так как женщин и мужчин обучали медитации порознь.
Древний монах в белых одеждах сидел в позе лотоса у образа своего учителя. Вокруг горели свечи, пахло благовониями, висели гирлянды цветов.
Он подошел к учителю и протянул цветы, которые им сказали купить в высокогорном городке, который они проезжали, вместе с дарами в виде всевозможных фруктов и овощей, подал кусочек белой ткани, на которую монах положил фрукты, и сел в позу лотоса. Монах монотонно пел какой-то ведический гимн, все время, обращаясь к портрету учителя и кладя с каждым стихом гимна то цветок, то что-то из фруктов, посыпая все это лепестками роз из букета.
Потом подошел к нему и прошептал ему на ухо звук, как он понял, мантру, которую он должен будет теперь мысленно повторять каждый раз во время медитации. И он начал свою первую в жизни медитацию в состоянии полного покоя и блаженства. Он почувствовал, как его дыхание становилось все более поверхностным и замедленным.
Порой, когда он осознавал свое состояние, он вдруг понимал, что он почти не дышит. И тогда непроизвольно он делал глубокий вдох. Но потом вновь проваливался куда-то в небытие. Из состояния глубокого покоя и невесомости его вывел голос монаха, который начал вновь тихо петь какой-то гимн. И он понял, что этим самым монах сообщил ему, что медитация окончена. Он встал, легкий и совершенно опустошенный, с блуждающей улыбкой на лице.
Поклонившись монаху, он вышел и направился к выходу из храма. Немного в стороне от храма стоял их автобус. Несколько пассажиров уже сидели внутри. Он прошел и сел на свое место.
Тамары еще не было. Через минут двадцать он уже начал беспокоиться и хотел вновь выйти из автобуса, когда увидел ее стройную фигурку, выходящую их храма. Тамара шла медленно, опустив голову. Он не мог рассмотреть ее лицо, но чутьем понял, что она не испытала того блаженства, которое испытал он.
Она вошла в автобус, и он увидел ее покрасневшие глаза и несколько распухший кончик носа. Он понял, что она до того сильно плакала. Она села рядом с ним, повернулась к нему, обвила обеими руками его локоть и тихо сказала:
– Мне так стыдно, но я очень плакала во время медитации. Он меня успокаивал потом, а я все плакала и плакала.
– Почему, моя родная? – с беспокойством спросил он.
– Мне было жаль нас всех, и моего первого мужа, и маму, и папу, и Татьяну, и Сандерса, и нас с тобой…. Мне было жаль весь наш народ, весь род человеческий. Я никогда в жизни не испытывала такой обиды за всех нас и такой боли.
– Но так ведь нельзя! Ты ведь не можешь взять на себя боль за весь род человеческий! Ты ведь не Иисус, и не Будда.
– Да, я все знаю и понимаю, но ничего не смогла с собой поделать.
– А монах все твердил мне: “Good? It is very good! You are great! That’s right. It means that you are on your way to bliss and harmony. Don’t be afraid. It should be this way. You are among few who feel this way”.196 Перевести?
– Нет. Мне все понятно. Боюсь, он сказал, правду. Ты действительно одна из немногих, кто чувствует так. И с этим ничего нельзя поделать. И не надо. Думаю, именно поэтому мы с тобой встретились и сейчас оказались здесь вместе.
– Ты так думаешь?
– Я уверен. Эта медитация многое откроет нам с тобой. Мы еще очень многое познаем с тобой, моя любовь.
Он обнял ее за плечи, и так они сидели долго, даже не заметив, как их автобус двинулся вниз, в долину и направился в Катманду.
– Он сказал, что медитировать надо два раза в день, рано утром, часов в пять и вечером, перед обедом, тоже в пять часов.
– Да, мне учитель сказал то же.
– Говорят, мы можем участвовать в коллективных медитациях в храме, который есть в Катманду, специально для этого.
– Ну, сегодня мы уже туда не пойдем. Пока мы доберемся до отеля, будет поздно. Сегодня вечер проведем в покое, чтобы завтра встать рано утром и промедитировать. А в пять вечера пойдем на коллективную медитацию. Хорошо? Ты согласна?
– Да, конечно, если успеем. Ведь у нас завтра тоже экскурсия. И еще, давай позвоним в Киев. Я так больше не могу. Я должна знать, как там Таня.
– Конечно, конечно, – поспешно согласился он.
------------------------------
196 “Good? It is very good! You are great! That’s right. It means that you are on your way to bliss and harmony. Don’t be afraid. It should be this way. You are among few who feel this way”. – Прекрасно. Все хорошо! Вы потрясающи! Все правильно. Это означает, что Вы на пути к блаженству и гармонии. Не пугайтесь. Так должно быть. Вы одна из немногих, кто так чувствует.