Звонок дочери был для него как гром среди ясного неба, несмотря на то, что он его ожидал.
– Папка, привет, это я. Пока из Лондона. Завтра вылетаю, – бодро проговорила она в трубку. – Что там у вас с мамой случилось?
– Привет, рад тебя слышать, – так же бодро в тон ей ответил он. – Завтра, говоришь? Жаль. Я завтра тоже буду в воздухе, но буду лететь в другом направлении. Так что даже не смогу помахать тебе ручкой через иллюминатор.
– Да, ладно, оставь шуточки. Что там у вас стряслось? Почему мама не хочет ничего о тебе знать, а сама требует моего немедленного приезда? Что ты там натворил? Говорит, ты все проигрываешь в казино, скоро нас всех пустишь голыми и босыми по миру.
– Ну, с вами, думаю, такое не случится. Уже самостоятельные. Или Стив рассчитывает на мою помощь?
– О, Господи, да ему глубоко наплевать на все ваши расчеты. Ты ведь знаешь, у него никогда не было в плане снять с тебя денежки.
– Ну, и, слава Богу. С тобой, значит, все будет в порядке. Думаю, с братцем тоже.
– А ты-то сам, ты как? Мать кричит, бомжем заделаешься.
– Ну, это ей так хочется. Со мной все в полном порядке. Надеюсь, с ней тоже все будет хорошо, если она сама не наделает никаких глупостей. С бабкой твоей.
– А что, могут? У них все в порядке?
– С чем, с деньгами? Все. Вот с мозгами, боюсь, проблема.
– Пап, почему мать говорит, что ты ее обобрал и все прогулял?
– Дочь, выбрось это все из головы. Никто ее не обобрал. Я ей оставил дом, машину, деньги на счету, кстати, и тебе, и брату кое-что тоже завещал, так что вы все будете не в накладе.
– Что значит, оставил? Ты что, куда-то уезжаешь навсегда?
– Для мамы, да. Мы с ней развелись.
– С ума, старье, происходило! Ты еще скажи, что жениться собрался.
В голосе дочери звучало неподдельное возмущение пополам с ехидством.
– Скажу. Уже женился. В субботу было венчание.
– Ты это брось! Как это венчание?! А мама? Как с мамой?
Ярости и возмущению дочери не было предела. Он чувствовал, что вот-вот с ее уст сорвется какая-то брань (она это умела) или проклятья. Характером дочь пошла в бабку, у которой на все случаи жизни были заготовлены витиеватые проклятья. Правда, с годами она, под влиянием батюшки, заменила их на всяческие анафемы, которым она предавала всех и вся при любом удобном и неудобном случае. Не дожидаясь развития ситуации, он твердо сказал:
– Все, на сегодня аудиенция закончена. До встречи в эфире через месяц. Ты слыхала, я улетаю. А сейчас я занят. На работе я. У меня совещание.
– Счастливого пути! – с ехидством сказала дочь и связь оборвалась.
Сейчас все это пронеслось у него в голове. И тут он понял, что связь с тем миром у него прервалась навсегда. И он ни о чем не сожалел. Когда-то он был по-своему счастлив в том мире, в той семье. Он по-настоящему любил детей, когда те были маленькими, беззащитными, нуждающимися в его помощи. Он по-своему любил Людку и все свои “подвиги” совершал частично во имя семьи, частично, потому что так делали все, или почти все, как он тогда считал.
Сейчас он никого не осуждал, ни жену, ни дочь, ни сына, ни тещу с покойным тестем. Все это кануло в Лету.
Он с облегчением вздохнул и посмотрел за стекло иллюминатора. Там простиралась белая бесконечная равнина взрыхленных облаков, освещенная ослепительным солнечным светом. Он еще раз взглянут на сидящую рядом Тамару, и почувствовал, как по всему его телу разлилось ощущение тепла и блаженства от осознания того, что это все не сказка и не сладостный сон.
Он осознал, что эта славная, обаятельная женщина, сидящая в соседнем кресле, – самая что ни на есть реальность, до которой можно дотянуться рукой и ощутить тепло ее кожи, а если наклониться, то почувствовать запах ее тела и пепельных прядей волос.
– Нам еще долго лететь? – неожиданно спросила Тамара, открывая глаза.
И по выражению ее глаз он понял, что она, как и он, не спала, а думала о своём. Он не стремился узнать, о чем она думала. Он не ревновал ее ни к ее мыслям, ни к ее прошлому. Впервые в жизни он понял, что такое любить по настоящему и, как ни странно, не ревновать.
Когда-то ему казалось, он бы разорвал в клочья, если бы кто-то только посмел посмотреть как-то не так на его жену или на женщину, с которой он был рядом. От одной только мысли об этом кровь ударяла ему в голову, и он был готов все ломать и крушить, хотя ни одна из его женщин не стоила и мизинца этого его сокровища, сидящего сейчас рядом с ним.
– Сейчас спросим бортпроводницу, – ответил он ей с улыбкой и положил свою ладонь на ее, лежащую на подлокотнике кресла.
Он почувствовал сухое тепло кожи ее руки и, неожиданно подняв свою руку, поднес ее к своему лицу понюхал тыльную сторону своей ладони, которая мгновение назад касалась ее руки. Он вдохнул знакомый, дурманящий запах ее тела и почувствовал, как безотчетно внутри поднимается и растет желание.
– Что-то случилось? – спросила Тамара, заметив, как внезапно изменилось выражение его лица.
Он не ожидал, что она это заметит, и немного растерялся.
– Да, – глухо ответил он.
Он понял, что с ней он становится незащищенным. И, самое интересное, ему не хотелось ничего скрывать от нее и “защищаться”, уходить в себя, прятаться в скорлупу либо надевать доспехи бравады, иронии, а то и идти в атаку. Он понимал, что с ней все эти ухищрения бессмысленны и бесполезны.
– Что случилось? – еще раз уже с волнением спросила Тамара.
Он наклонился к ней и тихо произнес:
– Я хочу тебя.
Она открыто и звонко расхохоталась. Пассажиры, сидящие недалеко от них, начали оборачиваться.
– С этим надо подождать, – в тон ему тихо ответила она, наклонившись к его уху.
И он почувствовал, как она втянула его запах, и затем с улыбкой тихо произнесла:
– Боюсь, со мной случилось то же, что и с тобой.
– По-моему, в этом нет ничего удивительного. Ведь у нас медовый месяц, не так ли? – игриво спросил он.
– Да? А я совсем забыла! – уже как бы подтрунивая над ним, сказала она.
И они оба расхохотались.
Пассажиры в салоне начали переглядываться и переговариваться, не понимая, что бы такое могло рассмешить эту пару, с виду уже не очень молодых и солидных людей. Пассажиры были преимущественно молодыми людьми в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет, которые, как и они, летели в страну своих мечтаний и грез.
Среди них были в основном русские, ибо самолет летел из Москвы, а также несколько немцев, пара голландцев, один англичанин и двое шведов. Была еще одна индуска и одна итальянская барышня, которая бойко говорила со своим соседом на русском языке с явным итальянским акцентом.
Рядом с ней сидел тот единственный молодой англичанин, которому явно не нравилось то, что его спутница так много внимания уделяет русскому парню с огромными ушами, которые от возбуждения были ярко-красного цвета и как два сигнальных огня просвечивали в ярких лучах солнечного света.
В это время по салону мимо них прошла бортпроводница, и Тамара на английском языке спросила ее о том, сколько времени осталось до завершения полета.
– Almost two hours, ma'am.195 – ответила бортпроводница и улыбнулась очаровательной улыбкой.
Он себя поймал на мысли, что будь это несколько недель назад, он, скорей всего, нашел бы повод побеседовать с этой красавицей, задав ей несколько ничего незначащих вопросов, так просто, для игры. Но сейчас на него смотрела барышня с рекламного листка авиакомпании, не более. Он наклонился к Тамаре и тихо сказал:
– Ну, вот видишь, осталось совсем немного. Потерпим?
– Придется, – уже совсем не стесняясь и глядя ему прямо в глаза, с улыбкой ответила Тамара.
------------------------------
195 Almost two hours, ma’am. – Около двух часов, мадам.