Проклятие Любви
ОВЧИННИКОВ ВИТАЛИЙ
ПРОКЛЯТИЕ ЛЮБВИ
МАЛЕНЬКАЯ ЭРОТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ
ЭЛЕКТРОСТАЛЬ
2008г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
AMOR D,AMOR SI PAGA
( ЗА ЛЮБОВЬ ПЛАТЯТ ЛЮБОВЬЮ )
Das ist eine alte Geschichte,
doch bleibt sie immer neu
Эта старая история, но она
всегда остается новой (нем)
Андрей Миронович Орлов, начальник аналитического отдела фирмы под интригующим названием ОАО "Якуталмаз", ( хотя никакого отношения к якутским алмазам эта фирма не имела), чье представительство находилось на одной из улиц Измайловского района столицы, положил трубку телефона и задумался. Полноватый мужчина среднего роста и средних лет, с большими залысинами на высоком лбу и темных очках в тонкой позолоченной оправе над мясистым, крючковатым носом и совсем свежими, яркокрасными девичьими пухлыми губами, он выглядел гораздо моложе своих пятидесяти с лишним лет, о чем свидетельствовал постоянный и настойчивый интерес к его персоне со стороны молодых сотрудниц не только его отдела, но и других подразделений фирмы. Хотя поводов он вроде бы и не давал, потому что ни на ком конкретно своего внимания не останавливал, был со всеми сотрудницами всегда вежлив, корректен, всегда шутливо ирониичен и очень внимателен к их тайным женским слабостям.
Однако все равно пересудов и разговоров о его якобы многочисленных романах с молодыми сотрудницами фирмы ходило много. Но это были только разговоры. Желанное явно пытались выдать за действительное. Не верилось, что такой видный мужчина в расцвете сил и здоровья, пользующийся неизменным успехом у женщин и сам явно не страдающий равнодушием к прелестям женского пола, будет постоянно верен только одной женщине, пусть даже молодой и красивой, своей жене. Но это было именно так. Изменять своей жене Андрей Миронович почему-то не собирался. На сторону его почему-то не тянуло. На сторону он почему-то не смотрел.
А разговаривал Андрей Миронович с начальником отдела маркетинга, Поповым Владимиром Александровичем, своим другом. Разговор шел о предстоящей их поездке в Балашиху, к одному перспективному заказчику по поводу возникших разногласий и дополнений к основному договору. Разговор предстоял долгий, нудный, и не слишком приятный, учитывая страшную капризность и жуткую въедливость руководства этой фирмы, которое неплохо ориентировалось в конъюнктуре их рынка и не шло ни на какие уступки своим интересам. Поэтому Андрей Миронович собирался к ним с нехорошим чувством упускаемых из рук неплохих вроде бы возможностей.
Он нажал кнопку вызова секретаря:
-- Машенька, золотце, машину мне к 10-ти часам. Я с Поповым буду в Балашихе у заказчика. Шофера не надо, Поведу сам.
-- Хорошо, Андрей Миронович. Почту смотреть будете?
-- Да, принеси.
Секретарша, молодая длинноногая и узкобедрая блондинка в сверх обтягивающих белых, новомодных джинсах, до мельчайших подробностей обрисовывающих все выпуклости и впадины ее броской фигуры, в белой шелковой кофточке без пуговиц, но с декольте аж до самого пояса, стрельнула по привычке тщательно подведенными глазами в сторону Андрея Мироновича и низко наклонилась над столом, подавая ему папку с почтой. Свободный ворот кофточки при этом широко распахнулся и ее молодые, торчащие вперед, но уже большие и тяжелые груди, не стесненные бюстгальтером, соблазнительно колыхнулись прямо перед лицом Андрея Мироновича.
Он улыбнулся, качнул головой и погрозил ей пальцем:
-- Машенька! Ты у меня доиграешься! Привлеку за сексуальные домогательства!
-- Вы не справедливы ко мне, Андрей Миронович, - спокойно сказала девушка, - А я ведь, по сравнению с другими девушками, монашкой хожу. Посмотрите, как они одеваются - загляденье просто!
-- Машенька, радость моя, - рассмеялся Андрей Миронович, - Когда ты у меня в кабинете - я ни на что и ни на кого смотреть уже не могу. Только на тебя. И не надо меня соблазнять - я уже соблазненный. Запиши меня в список своих побед...
-- Вам бы все шутить, Андрей Миронович, - вздохнула Маша, - а я девушка - слабая, меня обидеть не трудно...
Она повернулась, вильнула точеными бедрами и скрылась за дверью.
-- Ну и ну, - хмыкнул Андрей Миронович, глядя на свою секретаршу, - надо все-таки приструнить ее немножко. А то в разнос пошла - "похлеще", чем голая – аж в жар бросает. Невмоготу прямо...
У заказчика они просидели долго и освободились только после обеда. Говорили много, дымили нещадно, но все таки пришли наконец к приемлемым для обеих сторон результатам. Потом выпили коньяку, немного закусили и расстались взаимно довольные. Но пил только Попов, Андрей Миронович пить не стал - он был за рулем. Они подошли к своей "Вольве". Здесь Андрей Миронович повернулся к Попову:
-- Слушай, ты куревом богат?
Тот пошарил в кармане дубленки и достал полупустую "Мальборо":
-- Больше нет...
-- А у меня совсем пусто, - сказал Андрей Миронович, - давай-ка заедем в "Супер-маркет". Здесь недалеко. Купим.
Они остановились около большого многоэтажного здания с броской, наискосок, светящейся надписью: "Супермаркет Salzburg". Причем, слово "Супермаркет" было написано по "русски", а слово "Salzburg" - по "немецки". Вполне современное представление о брендах и рекламе в нынешнем московском бизнесе. Место для парковки машины наш-лось совсем рядом, около большой стеклянной, вращающейся двери. Они вошли в магазин, нашли гастрономический отдел, где продавали и курево. Народу было немного. Около прилавка стояла женщина в дорогой шубе из стриженой норки, и такой же меховой шапке-кепи.
-- Какая красивая, - подумал Андрей Миронович, глянув на нее. Она тоже глянула на Андрея и тут же быстро отвернулась. Около нее стоял пожилой мужчина в длинном кожаном пальто желтого хрома и ондатровой шапке. Женщина наклонилась к нему и начала что-то быстро и нервно говорить. Он повернул к ней круглое, рыхловатое, с отвислыми щеками лицо и недовольно проговорил:
-- Любаша, милая, я еще ничего не выбрал...
Слово Любаша насторожило Андрея Мироновича. Он еще раз внимательно
посмотрел на женщину. Она стояла недалеко от него, в профиль. Красивая, элегантная, эффектная, уверенная в себе и в своей неотразимости, тип преуспевающей аристократки, хотя и не молодой уже, но все равно останавливающей на себе взгляды не только мужчин, но и женщин. Что-то очень и очень знакомое, до боли, до дрожи в сердце знакомое было в этом ее тонком, с горбинкой носе, в этом чувственном изгибе подвижных полных губ, в этой манере говорить, слегка облизывая верхнюю губу языком...И тут Андрея Мироновича вдруг словно осенило, словно у него неожиданно открылось его второе, внутреннее зрение и он увидел то, что сразу не заметил, на что сразу не обратил внимания. И он узнал. Это - Любаша! Конечно же - Любаша! Она, когда-то - его Любаша! Его первая и последняя любовь...Студенческая еще любовь. Любовь, которую он когдато так подло и бесчеловечно предал. И потерял - навеки. Навсегда. И которую так и не смог забыть за все эти годы, как ни хотел, как ни старался...
Женщина еще раз глянула на Андрея Мироновича и на ее лице появилось беспокойство. Он же стоял недвижно, ошеломленный, глядя, не отрываясь, на эту женщину, на ту, которая когда-то была его Любашей. Женщина резко повернулась и пошла к выходу. Мужчина озадаченно крякнул, потоптался в нерешительности у прилавка, потом махнул рукой и быстро пошел за женщиной:
-- Любаша, подожди
Наверное на лице Андрея Мироновича что-то отобразилось, потому что Попов тронул его рукой и встревожено спросил:
-- Андрей, что с тобой? Тебе плохо?
Андрей Миронович судорожно вздохнул и повернулся к нему:
-- Да нет...Ничего...Все нормально...Пошли...
Они вышли из "Супермаркета". Женщина быстрым шагом подошла к стоящему около тротуара черному "Мерседесу", нетерпеливо дернула за рукоять двери и недовольно повернулась к мужчине:
-- Нельзя ли побыстрее..
Мужчина достал пульт, щелкнул тумблером:
-- Любаша, милая, к чему такая спешка?
Женщина открыла дверь "Мерседеса", села на переднее сидение и прежде чем закрыть дверь, снова глянула на Андрея Мироновича. Лицо ее было решительным и сосредоточенно строгим.
Попов повернулся к Андрею Мироновичу:
-- Кто это?
Андрей Миронович снова глубоко вздохнул и тряхнул головой, словно стряхивая с себя оцепенение:
--Да так...Показалось что-то...
--Ну, ну.., - протянул Попов, - не похоже что-то на... показалось...
Они сели в свою "Вольву". Андрей завел мотор, глянул назад, чтобы проверить выезд на шоссе, опустил руку на рукоять сцепления и замер в неподвижности. Встревоженное лицо Любаши стояло у него перед глазами. Такое родное и такое ...чужое. И до чего же - красивое...Лицо его Любаши. Она ничуть не изменилась. Во всяком случае -для него. И судя по одежде - процветает.
Он повернулся к Попову:
-- Сядь за руль...Я что-то не могу...
-- Я же "выпимши", Андрей! - возразил тот.
--- Черт с ним, - махнул рукой Андрей Моронович, - здесь недалеко. Ничего страшного. Проскочим.
Они поменялись местами. Попов вывернул на горьковское шоссе и они поехали к Москве. Андрей откинул голову назад и закрыл глаза. Боже мой! Как же давно это было! Целая вечность прошла, наверное, с того времени. А, может и больше. Москва, шестидесятые годы. Московский геологоразведочный институт. Самые лучшие, самые памятные и самые счастливые годы жизни. "Доргомиловский студгородок". Пятый корпус студенческого общежития. 322-ая комната на третьем этаже, где жила Любаша. Первая и последняя его настоящая любовь. Ничего подобного в жизни больше у него никогда не было. Только жалкие, ничего не значащие подобия. И ни что оказывается до сих пор не забыто. Все со-хранилось в памяти. Все. До мельчайших подробностей. Как будто было только вчера...
* * *.
Этот день оказался для Андрея Орлова, студента Московского Геологоразведочного Института, неудачным. Причем, неудачи пошли потоком, с самого утра. Ему надо было бы тогда остановиться, да поразмыслить над всем происходящим с ним, может что-то и удалось бы поправить в своей жизни. Но он был молод, естественно - глуп (по молодости!), и конечно же – безнадежно самонадеян. А если добавить сюда еще и менталитет советского молодого человека 60-х годов, не верящего ни в черта, ни в бога и, вообще, ни во что такое-этакое, мистически- абстрактное и туманно-малопонятное, что нельзя потрогать руками или попробовать на вкус, то станет сразу все понятно, почему с ним все это и произошло.
А началось с того, что Андрей завалил коллоквиум по кристаллографии, науки мудреной, нудной и самой, наверное, прескучной из всех тех, которые Андрею пришлось изучать в институте. И завалил-то он этот несчастный коллоквиум по совершеннейшей своей глупости. По дурости, по головотяпству, по величайшему своему идиотизму. И винить-то здесь было совершенно некого – только самого себя. Ибо существуют абсолютнейшие истины студенческого поведения в жизни. Аксиомы. Их не нарушают никогда, ни при каких обстоятельствах. Их нарушение - смерти подобно .Самому же себе. Поэтому ты можешь идти на экзамены совершенно не готовясь - это твое дело! Ничего крамольного или сверхъестественного здесь нет У каждого студента - свои методы сдачи экзаменов. Но идти на экзамены, не "запасясь" предварительно шпаргалками, или еще каким материалом для подстраховки - это самоубийство! Лучше вообще тогда экзамен пропустить. "Авось" у студентов – не бывает. Они действуют – только наверняка. Правда, надо признать, что это "наверняка" тоже не всегда срабатывает. Случаются и осечки. Ну, что ж, бывает! Бывает! Значит, такова она и есть, эта самая "се ля ви"!
Самое смешное в этой истории заключалось в том, что Андрей вчера вечером даже готовился к коллоквиуму. Он не хотел идти наобум. Он внимательно просмотрел свои лекции, что бы знать, где и как расположены основные темы, чтобы потом, в аудитории, не суетиться и не мельтешить, ища ответы к вопросам в билете. Закончил свои дела поздно ночью, лежа в кровати, (это была его любимая поза!) и, не вставая, сунул тетрадь под кровать, выключил настольную лампу, повернулся на другой бок и мгновенно заснул. А утром, собираясь в институт, не посмотрел в портфель, так как обычно собирал все необходимое для института вечером, перед тем, как ложиться спать
Спохватился он еще на лестнице в "общаге", когда бежал на улицу к метро "Студенческая", чтобы ехать в институт. Даже остановился, хотел было вернуться, но потом махнул рукой. Во первых - дурная примета, во вторых – опаздывал на лекцию по "минералогии". А этот курс вел такой зануда-профессор, что с ним лучше было не связываться, иначе все могло бы вылезти на экзаменах – злопамятный был до жути. А в третьих - было просто-напросто лень. В итоге, он так и поперся на коллоквиум безоружным, с пустой головой и пустыми руками, пожалуй, впервые в своей студенческой жизни. А в итоге - два абсолютно незнакомых вопроса и никакой возможности хоть где-нибудь да что-нибудь подсмотреть. Соломинки не нашлось .
И как не пыхтел, как не выкручивался Андрей, в ответ был только укоризненный взгляд Натальи Владимировны, красивой, элегантной преподавательницы кафедры, кандидата минералогических наук, очень нравящейся Андрею, как образец одухотворенной, чуть ли не неземной женщины, и перед которой ему совершенно не хотелось выглядеть круглым идиотом или законченным болваном. И этот укоризненный взгляд ее синезеленых, цвета морской волны, выразительных глаз, и этот легкий вздох сожаления, скользнувший по ее четко очерченным, слегка выпуклым, сочно-влажным губам, и поднявшиеся во время вздоха под белым шелком кофточки контуры ее полных грудей - все это по-действовало на Андрея удручающе и окончательно испортило ему настроение.
А тут еще дождь "ливанул", лишь только Андрей вышел из института. Сработал пресловутый закон подлости, потому что зонт Андрей оставил в общаге, не взял его в этот раз с собой. Да и зачем его было тащить, когда с утра на небе не было ни облачка. Это уж потом все затянуло чернотой. И откуда только что взялось! Как будто нарочно кто под-строил назло Андрею!
Андрей чертыхнулся, махнул рукой и вернулся назад в институт. Раз уж так все получалось сегодня против него, он решил взять себе подмогу. Не даром ведь говорят - Там, где черту не под силу, туда бог женщину посылает. Он решил позвонить своей девушке, студентке мединститута, москвичке и сходить с ней в кинотеатр повторного фильма, что был на улице Герцена и посмотреть с ней "Серенаду солнечной долины", старый американский фильм, о котором Андрей много слышал, но пока еще не посмотрел. Он позвонил с телефона минералогического музея, где у него были знакомые девчата, и настроение его совсем упало. Оказалось, что у девушки вдруг неожиданно возникли непредвиденные ранее обстоятельства и этот вечер она не сможет провести вместе с Андреем. Андрей в сердцах "матюгнулся", правда, конечно же не вслух, не в слух, озадаченно покрутил голо-вой и бросил телефонную трубку.
Ну и денек сегодня! Все одно к одному! Теперь придется голову поломать насчет билетов. И с чего это он решил их взять заранее?! .Получается, как в пословице - не было у бабы забот, так купила порося. Хорошенького он себе поросеночка приобрел, просто - замечательного. Только что же теперь с ним делать, с этим поросеночком, а? Либо плюнуть на все и просто-напросто выбросить эти чертовы билеты куда-нибудь подальше. И постараться обо все поскорее забыть. Тоже мне, нашел проблему! Других что ли нет у студента?! Либо отдать их кому-нибудь, либо все же пригласить кого-нибудь. Кино все-таки посмотреть хочется. Поэтому первые два варианта отпадают. Остается - третий. Но тогда надо будет искать себе пару. Ходить в кино один он не любил Стеснялся. Чувствовал себя в подобных ситуациях как-то слишком уж некомфортно. Брошенным каким-то. Несостоятельным и униженным.. Поэтому придется либо пригласить кого-нибудь из парней, (а желающих "побалдеть" на дармовщину найдется, как всегда, не мало! ), либо прозондировать насчет девушки. Не важно какой, но все-таки – девушки…
Этот вариант был для Андрея наиболее предпочтителен. Общежития Доргомиловского "студгородка", где жили также студенты и геологоразведочного института, являлись общежитием смешанного типа. В них жили и девушки, и юноши, только в разных комнатах. Друзей и знакомых у Андрея в "общаге" было много, как девчат, так и парней. Проблем здесь Андрей не видел. Но его насторожило и даже возмутило поведение его нынешней девушки, точнее, не ее поведение вообще, как таковое, а ее нынешний поступок. Было здесь что-то нехорошее, настораживающее, попахивало некой пренебрежительностью к нему, как к личности, как к мужчине, как к спутнику жизни, пусть даже и временному.
Знакомы они были уже с полгода, встречались довольно часто, были уже близки, сексом занимались часто, при первой же представившейся возможности, с обоюдным согласием и с нескрываемым взаимным удовольствием. Однако в последнее время у них пошло что-то не так. Словно черная кошка между ними пробежала. И это "не так" шло не от Андрея, а от нее. Она словно бы охладела к Андрею. Точнее, начала охладевать. И встречаться они стали все реже и реже. Что-то стало постоянно мешать их встречам. То у Анд-рея какие-то проблемы вдруг неожиданно возникали и не было особенного желания их преодолевать, то у нее. Причем, чаще всего - у нее. Поэтому, договариваясь о предстоящем свидании, никто из них уже не мог твердо сказать себе – произойдет ли оно вообще сегодня, или же – нет….
Что ж, жизнь есть жизнь. У нее есть свои пики, но есть и свои спады. Так и здесь..
Встретились случайно молодые люди, он и она. Вроде понравились друг другу. Стали встречаться. Но потом, со временем, интерес друг к другу начинает пропадать. И все реже и реже их тянет друг к другу. Встречи становятся не нужными. Без них, оказывается, легко и спокойно можно обходиться. Даже секс начинает превращаться в скучно-рутинное и даже порой утомительно занятие...
Все! Эффект новизны прошел. А другого ничего больше не было. Любовь не получилась. И ничего их друг с другом больше не связывало Снова - чужие. Только знакомые. Поэтому - все, хватит. В сторону! Разбежались! Ты - направо, я - налево. Пока! До свидания. Точнее - прощай. Счастья - тебе. И тебе - счастья. Если повезет, конечно...
Поэтому Андрей, сидя в полуподвальном буфете института и топая затем после окончания дождя к себе в общагу, пораскинул мозгами туда-сюда и решил пригласить с собой в кино девушку. Была у него на примете одна блондиночка, давно собирался к ней подъехать. Да как-то все не получалось. То - занят, то - недосуг, а то еще что выплывало.
Но вот теперь получается, что - в самый раз, подошло время попробовать. Тем более, что в комнате, где она жила, жила еще одна его очень хорошо знакомая, Ольга. Ольга часто бывала у них в комнате, хотя ни с кем близких отношений не затевала Маленькая, худенькая, в неизменных спортивных брюках и выцветшей футболке, с короткой .под мальчишку стрижкой, остреньким носиком и таким же остро-ядовитым язычком, она часами сидела у них на одной из кроватей, слушала музыку из катушечного магнитофона, гоняла с ребятами бесконечные чаи и спорила, спорила до хрипоты, до криков, на любую, интересующуюся тогда студентов тему. А тем этих было – большие и пребольшие миллионы. Вагон и маленькая тележка. Все интересовало их тогда, все детальнейшие аспекты жизни современного мира, от происхождения жизни во вселенной до общих черт между авторитарными режимами коммунизма и фашизма.
Так что повод для посещения этой комнаты у Андрея был самый убедительный. А насчет остального - там уж будет видно. Как карта ляжет. Главное - начать. А конец сам придет, когда его время настанет.
* * *
Любаша всерьез считала, что в ее жизни началась очередная черная полоса. После того внезапного разрыва отношений со своим женихом и отмены предстоящей свадьбы, после ее ухода из дома и этого ее отчаянного бегства, а точнее даже - прыжка в Москву и внезапного, без подготовки, поступления в один из лучших институтов страны, МГРИ, да еще на самый престижный его факультет - геофизический. где конкурс всегда был свыше десяти человек на одно место, это была первая череда неудач в ее новой жизни, жизни вне родного дома.. До сих пор все шло хорошо. Так хорошо, так прекрасно, что порой даже холодок в сердце проникал от опасения, что не слишком ли много благополучия стало в ее жизни.
Хотя, если уж разбираться, то сразу же начинал возникать вопрос, а так ли уж велики были основания для того, чтобы считать этот последний период ее жизни, жизни вне дома, именно светлым периодом, а не каким либо еще другим? И не слишком ли много здесь искусственной, желаемой видимости, а до настоящей, реальной действительности - чересчур уж далеко? Ведь тогда ею двигали только ужас и слепое, все поглощающее отчаяние, и жуткое стремление сбежать, спрятаться, уехать куда-нибудь подальше от всех этих, разом опротивевших лиц, сочувственных взглядов и сострадательных вздохов. И она рванула тогда в элементарное никуда. В Москву. В столицу своей родины. Туда, где людей много и где спокойно можно будет затеряться. Захватив с собой только самое необходимое из вещей и все свои документы. Даже аттестат зрелости. Аттестат круглой отличности, золотой медалистки. Очутившись в центре города, она зашла в один из скверов. За-шла просто так, посидеть на лавочке, отдохнуть и подумать о себе. Там было много молодежи, а на стене одного из старинных зданий красного кирпича висела большая из литой золоченой бронзы вывеска:
Московский
геологоразведочный институт
имени Серго Орджоникидзе.
Она зашла во внутрь здания. Остановилась в растерянности в полутемном вестибюле, не зная, что делать, что предпринять. К ней подошла девушка:
-- Вы в приемную комиссию? Это - сюда....
Люба зашла в большую, залитую солнечным светом комнату, в которой полукругом стояли столы, накрытые красными скатертями. За столами сидели женщины с папками бумаг, что-то писали, разговаривали. Она подошла к одному из столов. На нем стояла подставка с табличкой:"Геофизический факультет". Молодая женщина с устало-приветливым лицом продавщицы универмага подняла голову:
-- Давайте документы, девушка. Что здесь раздумывать? Лучше нашего факультета ничего вам на свете не найти. И не пытайтесь...
Любаша достала документы и...через несколько часов оказалась в небольшой комнате 5-го корпуса студенческого общежития "Доргомиловского студгородка", предназначенного для студентов и абитуриентов МГРИ. Кроме нее в комнате были еще две девушки-абитуриентки, поступающие тоже в геологоразведочный институт.
Так распорядилась судьба, так повернула жизнь Любаши. И кто знает, от чего или от кого это все зависит. Пути господни слишком уж неисповедимы. Еще вчера - сияющие от счастья глаза, суматошная беготня по магазинам, бесконечные примерки подвенечных платьев в ателье, родное до невозможности, озадаченно растерянное лицо ее жениха, ее Николая, ее надежды, ее радости, ее кумира и Бога. А затем – распахнутая дверь дома ее будущего свекра и кровать с лежащим на ней раздетым до нага Николаем, ее женихом, а рядом с ним, тоже раздетая, Тамара, ее лучшая подруга, и эти их сладостные, истекающие нескрываемым блаженством их стоны и крики, разом заполнившие все пространство вокруг. И чернота в глазах, и пустота в душе, и огромная, нестерпимо острая боль там, где раньше было сердце. И лица вокруг, встревоженные, взволнованно-озабоченные, сострадательные, раньше - родные, а теперь - ненавистные, чужие...
А потом было собеседование. Небольшая светлая комната с длинным столом под красной скатертью, за которым сидела Комиссия: двое мужчин и двое женщин со строго-деловыми лицами работников образования. Внимательные, любопытствующие глаза, сна-чала сухо-равнодушные, а потом - благожелательные. И множество вопросов по всем предметам школьного курса: и простых, и сложных, и устных, и письменных, и хитро каверзных, с подвохами, и прямолинейно-железобетонных. И неизвестно откуда, из каких глубин ее сознания вдруг выплывающие ответы на эти вопросы. Ответы, от которых светлели лица членов комиссии, теплели их голоса и становились благожелательными лица.
Сколько она так просидела перед Комиссией, она не помнила. Помнила только одно, что ей не было страшно, что она совсем не волновалась, а, если уж быть откровенной, то ей было абсолютно все равно. Затем вопросы закончились, члены Комиссии переглянулись, наклонились друг к другу, что-то проговорили тихими голосами. Председатель Комиссии, седоватый мужчина лет пятидесяти, в светлом костюме и ослепительно белой нейлоновой рубашке, только что появившихся в Москве, с длинным, в косую полоску галстуком, встал, прокашлялся и проговорил хриплым голосом заядлого курильщика:
-- Ну, что ж, девушка...Могу Вас поздравить. Собеседование Вы прошли блестяще. На все наши вопросы Вы ответили правильно. Поздравляю Вас с поступлением в наш институт. Вы будете зачислены на 1-ый курс Геофизического факультета Московского геологоразведочного института имени Серго Орджоникидзе. Еще раз позвольте Вас поздравить. Очень рад за Вас.
Он протянул руку Любаше. Она встал, протянула ему свою. Он наклонился и поцеловал Любашину руку. Любаша смутилась, покраснела и тихо пробормотала:
-- Спасибо...
Вечером в маленькой комнате студенческого общежития, что на "Доргомиловке", "шел гудеж". Праздновали поступление Любаши и еще одной девушки из их комнаты, тоже золотой медалистки, в институт. Сидели на кроватях, пододвинутых к столу. Три девушки и каких-то два парня из соседней комнаты, тоже абитуриенты. А на столе - две бутылки "Столичной", бутылка "Портвейна", несколько бутылок"Жигулевского" и море закуски, приготовленной девчатами, начиная от большой сковородки жареной на подсолнечном масле картошки, с разделанной атлантической селедкой в белых кольцах лука, скольких видов колбас, порезанных в гастрономе на "Кутузовке" на тонюсенькие, до просвечивания кусочки, и кончая салата, сделанного из вареных яиц, болгарских помидоров, румынских огурцов и узбекского фиолетового лука, порезанных в большой эмалирован-ной тарелке и обильно политых жидковатой украинской сметаной. Вот, пожалуй, и все, что могла тогда предоставить в распоряжении общежитейских студентов столица "Вели-кой Родины Советов" Москва. Да и то при условии, что студенты раскошелятся и ухнут в загул, абсолютно не задумываясь над тем, что будет завтра. По широко известному у нас принципу - "гуляй рванина от рубля и выше" или по такому же, но известному гораздо меньше - "гуляй рванина - мать-старуха пенсию получила". Что ж, все верно, все верно! Если появились деньги – от них надо поскорее избавиться; их надо поскорее спустить.
И они гудели! И они гуляли! И было здесь все, что в таких случаях бывает, когда кипит в жилах подогретая вином и водкой кровь, а тебе всего лишь восемнадцать или двадцать лет и ты далеко от дома, и нет над тобой опротивевших до "очертенения" родительских глаз. И пили, и ели, и пели, и танцевали, и снова пили, а ели уже меньше, и снова пели, и снова танцевали, а потом уж только пили и горланили, как можно громче, насколько позволяли их молодые, не совсем еще окрепшие глотки, студенческие и ново-модные "туристически-геологические" песни, наполненные пылью дальних дорог, запахами бесконечной тайги и свежего ветра, дымами костров, звеняще высокой тоской и грустно-нежной печалью.
Народу в комнате все прибывало и прибывало, становилось все больше и больше.
Люди приходили и уходили, выпивка добавлялась и добавлялась, и, наконец, веселье перекинулось в вестибюль общежития. Кто-то принес магнитофон и – грянули танцы. Угомонилась общага только поздно ночью.
Любаша была в самом эпицентре этого всеобщего веселья, этого умопомрачительного водоворота безумствующих страстей и неконтролируемых эмоций. Она ловила на себе жадные, липкие взгляды разгоряченных стаканами парней, ощущала при танцах обжигающие прикосновения их нетерпеливых рук и - ей было хорошо!. Она чувствовала себя Женщиной! Женщиной в полном смысле этого слова. Ведь она была нужной всем им, находящимся здесь, она была желанной, она была необходимой. И это ощущение собственной значимости, собственной всесильности – опьяняло ее больше, чем выпитое вино.
Ведь стоило ей сейчас только шевельнуть пальцем, только поманить хоть чуточку любого из них, как они побегут за ней куда угодно, хоть на край света, побегут скопом, толпой, стадом, толкая и отталкивая друг друга, сопя, пыхтя, пуская слюни и сопли, крича, визжа и рыча от возбуждения. Они все разом, на ее глазах теряли человеческий вид, человеческое достоинство и превращались в обыкновенных животных, обуреваемых только низменными, только физиологическими страстями, желаниями и инстинктами. И хозяйкой, дирижером их превращений на этом своеобразном балу Сатаны, была она, обыкновенная до того девчонка, девушка из небольшого подмосковного городка под странным названием "Павловский Посад", Люба, Любаша, над которой совсем недавно так жестоко подсмеялся самый близкий до того и самый родной до недавнего времени человек.
А потом произошло то , что и должно было произойти, когда девушка чересчур уж увлекается и забывает про самые элементарные, но самые, как оказывается, важные для женщины жизненные правила. Особенно молодой и еще совсем неопытной. Около нее стал постоянно вертеться высокий, чернявый парень с нагловатым прищуром холодных глаз и масляной улыбкой на тонких, влажно блестевших, всегда полуоткрытых губах. Он не отходил от Любаши ни на шаг, в танцах старался поплотней прижаться к ее телу и все что-то шептал и шептал ей на ухо, постоянно похохатывая хрипловатым голосом. Он все тянул ее и тянул куда-то, она слабо сопротивлялась, вяло, больше по инерции или по привычке, чем на самом деле, потому что все эти его грубые прикосновения и этот его жесткий натиск, были, в общем-то, ей скорее приятны, чем противны, и она, не слишком того сознавая, все-таки, где-то в тайниках своей души хотела большего. То ли назло самой себе, то ли назло кому-то.
И он поймал этот миг, и вот они уже оказываются в пустой, полутемной комнате. Он повалил ее на кровать, резким движением задрал подол платья, одним мощным рывком сорвал трусики и, тяжело дыша навалился на ее несопротивляющееся тело. Брал он ее грубо, жестко, суетливо и почему-то торопливо, как будто спешил закончить не слишком приятную для себя работу. И ничего, кроме боли и унижения она не испытала. Но боль была не сильной, а ей было уже абсолютно все равно. Не успел он закончить свое дело, как в комнате появился второй парень. Вместе они перевернули Любашу на живот, кто-то из них раздвинул ей ягодицы и все ее тело пронзила резкая, колющая боль. Она закричала.
--Молчи-и, с-су-ука..! - прохрипел задыхающийся мужской голос, - Убью-ю-ю!
Она получила сильный удар по голове и замолчала. А потом они оба исчезли, а Любаша долго, долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. На душе было грязно, мерзко и очень, очень обидно. Жизнь опять влепила ей пощечину. За что?! За что?!
Седьмой корпус Доргомиловского "студгородка" города Москвы являлся специиальным общежитием, рассчитанным для аспирантов и иностранных студентов. Он так и назывался среди студентов - "спецуха". Но так как иностранцы в стране Советов всегда считались людьми особого статуса, то им, по положению, было не разрешено жить одним, то есть свободно, без надлежащего политического и административного надзора со стороны соответствующих государственных органов. Поэтому иностранных студентов селили обычно вместе с лучшими представителями советского студенчества по элементарному арифметическому принципу: один иностранец и один советский на одну студенческую комнату общежития. Причем, кандидатуры советских студентов подбирал комитет комсомола института и утверждался аж самим парткомом. А потом уже с каждым отдельно отобранным кандидатом проводили серьезнейшую беседу органы Госбезопасности страны.
Учитывая то обстоятельство, что Любаша закончила школу с золотой медалью и целых два года была комсоргом школы, ее и поселили в одной из комнат седьмого "спецкорпуса" этого самого "студгородка". Соседкой ее оказалась красивая кубинская девушка мулатка, студентка химико-технологического института. Звали ее Зара. Она была строй-ной, удивительно гибкой, с громадными, в пол-лица, черными-пречерными глазами, с роскошными черно-волнистыми волосами и поразительно нежной, цвета кофе с молоком кожей. У нее был парень, Том, тоже негр кубинец, громадный, широкоплечий, мускулистый, с рельефно вырисовывающимися мышцами под гладкой, какого-то гуталинового цвета кожей. И кличку он имел - "Гуталин".
Любаша раньше никогда не имела дел с неграми и многое в их поведении, манерах, привычках, обычаях было для нее не просто новым или необычным, но очень часто - диким и шокирующим. Они могли спокойно целоваться, обниматься в ее присутствии, интимно ласкать друг друга и даже заниматься сексом. Зара была истинной кубинкой. Без секса она не могла прожить и дня. Причем, секс ей был нужен не просто "абы какой", где главное - лишь бы "перепехнуться" как-нибудь, а самый, что ни на есть, полноценный, секс высшего класса, секс профессиональный, а не любительский. В сексе ее фантазии не было предела, не было границ. В сексе она была виртуозной и ненасытной и всегда работала только на "максимум", до полного изнеможения. Причем, на Любашу они не обращали в эти моменты никакого внимания, как будто ее и не было в комнате
К Любаше Зара присматривалась не долго. И очень скоро она пошла в настоящую атаку. Она стала настойчиво уговаривать ее присоединиться к ним во время их занятий сексом. Любаша сначала встала на дыбы и демонстративно выходила из комнаты, когда они чересчур уж увлекались и начинали терять ощущение реальности в ее присутствии. Но потом махнула на все рукой и стала оставаться. Лишь только ложилась на кровать и отворачивалась к стенке и лежала тихо, не шевелясь, невольно прислушиваясь к происходящему за ее спиной, и испытывая жуткое желание повернуться и подсмотреть. А потом перестала отворачиваться и в открытую наблюдала за ними, за их действиями, ощущая сладостно-блаженное томление где-то в низу живота и в самом сердце. И как-то незаметно, само собой, а, точнее - под нажимом и с помощью Зары, получилось так, что где-то месяца через полтора их совместной жизни, она стала непосредственной участницей их любовных занятий сексом. Сначала пассивной участницей, а потом уже, с каждым разом все более и более активной.
У нее появилось много знакомых среди студентов-иностранцев. Причем, в основ-ном - негры. Один из них, сенегальский студент Марко, черный, как смоль, с курчавыми волосами, приплюснутым носом и словно бы раздутыми изнутри ноздрями, с громадны-ми, вывернутыми вперед губами, страшный, как атомная война, прилип к Любаше. Сын какого-то местного плантатора-миллионера, он был постоянно с деньгами, часто водил Любашу в ресторан "Националь", где его хорошо знали, часто дарил различные дорогие подарки, в основном, женское белье и все вечера теперь проводил в их комнате.
Естественно, что очень скоро он стал непосредственным участником их совместных сексуальных занятий. Образовалась своеобразная "шведская семья", только еще более раскованная, продвинута и... смелая. Потому что они не только постоянно менялись партнерами. Они еще и "групповой секс" практиковали. Самые разнообразнейшие комбинации, которые можно было только сообразить из двух молодых, полностью раскрепощенных парней-негров и двух, тоже молодых, полных сил, фантазии и здоровья, девушек. Практиковалось и опробовалось практически все, что только могло прийти в их разгоряченные головы и что мог выдержать человеческий организм.
И что там какая-то "Камасутра"! Здесь были настоящие многочасовые оргии! Хо-тя, если уж разбираться, так ли уж все это было похоже на оргии? Группа молодых людей по вечерам любила заниматься коллективным сексом. По собственной доброй воле. И занималась так, как ей, этой группе, хотелось заниматься сексом, как подсказывала им их общая фантазия, их совесть, как позволял им их общий культурный уровень и их эстетические запросы. И что в этом такого уж противоестественного или противозаконного?
Да конечно же ничего!
Очень долго никто в их общаге даже и не догадывался о том, что порой происходило за закрытой дверью этой обычной комнаты студенческого общежития. Но тайное со временем всегда становится явным. И каким-то образом сведения о сексуальных, а по тогдашнему определению – об аморальных, оргиях в одной из комнат седьмого, специиального, корпуса Догомиловского "студгородка" достигли высоких инстанций. Может, сыграли здесь свое дело фотографии, которые однажды в большом количестве понаделала Зара и которые они потом все таки уничтожили, или вроде бы уничтожили, оставив себе по паре штук для собственного удовольствия и по собственному же выбору. Любаша тогда тоже взяла себе две фотографии, где она занималась сексом сразу с двумя партнерами, но в разных позициях. Ей они почему-то очень нравились и сильно возбуждали при просмотрах, конечно же тайных. И она при этом интенсивно мастурбировала, доводя себя по-рой до изнеможения. Показывать их кому-нибудь она конечно же не решалась – это было равносильно самоубийству. Причем, самоубийству – позорному. Но и выбросить их тоже не могла. Что-то мешало, что-то не позволяло, как будто отрывала от себя нечто очень и очень дорогое Они и сейчас, после всех последующих событий, были при ней, но тщательно спрятанные - за подкладкой ее чемодана.
Как бы то ни было, но где-то на втором курсе, уже осенью, ее вызвали в партком.
Был там долгий, нудный и очень стыдный разговор о недостойном поведении советской девушки в среде иностранных студентов, о ее чрезвычайно низком морально-этическом и политическом облике и так далее и тому подобное. Всерьез встал вопрос об ее исключениинии из комсомола и отчислении из института. Не могли только сообразить, какую под-вести идеологическую и юридическую базу под приказ об отчислении. Смущали ее отличные оценки по всем предметам курса и активная общественная работа в комитете комсомола института, да еще грамота благодарственная по итогам первого курса и полное отсутствие хоть каких-то вразумительных доказательств об этих самых "оргиях".Тем более, что Любаша намертво отрицала все обвинения в свой адрес. К тому же еще - расплакалась в парткоме, устроила страшную истерику, и ее пришлось даже отпаивать валерьянкой. Однако пройти мимо сигнала не смогли. Видимо, сигнал был нешуточный. Поэтому ограничились объявлением Любаше выговора с занесением в учетную карточку и приняли решение о ее переводе из "спецкорпуса" студенческого общежития в обычное.
Так она очутилась в 322-й комнате 5-го корпуса общежития МГРИ, где жили еще две второкурсницы: худенькая, стриженая Ольга из Вологды и пышнотелая, блондинистая Жанна из под Выборга. Начался новый период жизни Любаши. Тоже очень непростой. И даже - трагический.
* * *
Приехав в "общагу", Андрей швырнул сумку с учебниками на кровать, переоделся в свой неизменный спортивный костюм цвета "электро", купленный по случаю в "Военторге" на деньги, заработанные на центральной овощной базе переборкой картофеля, основным местом студенческих подработок в те годы.
Его сосед по комнате и сокурсник по институту, Завьялов Анатолий или просто Звьял, сухопарый высокий парень с косой челкой белесых волос на покатом лбу и большим, висячим носом над пухлыми девичьими губами, пижон и щеголь, ухитряющийся сохранять свой нехитрый гардероб студента, живущего на одну стипендию, всегда в идеальном состоянии и никогда не ходящий в мятых брюках и несвежей рубашке, лежал на кровати с книжкой в руках. Рядом, на пододвинутом к кровати стуле в стеклянной пепельнице дымилась сигарета. Он глянул на Андрея и спросил:
-- Что хмурый такой?
-- Кристаллографию завалил, - буркнул Андрей.
- - Ну и дурак, - невозмутимо сказал Анатолий, - вон твои лекции под кроватью валяются. Без тебя - скучают. Чуть не плачут...
Он взял из пепельницы зажженную сигарету , затянулся, выпустил струю дыма изо рта и ехидно спросил:
-- Что, отличиться захотелось перед Наталией, чтобы она на тебя, бедненького, внимания обратила, так? Заблуждаешься, Андрей, и очень даже глубоко Не тот путь выбираешь для завоевания женского сердца. Такие, как Наталья, слабых не любят. Им сильные, мужественные мужчины нужны. А ты-ы?! Смотреть противно...
-- Иди ты, - махнул рукой Андрей. Он немного помолчал, словно подбирая слова и закончил, - сам знаешь куда. Ты лучше скажи, денег у тебя много?
-- А сколько надо?
-- Да рублей бы пять-десять не помешало бы...
-- Для чего?
-- Да Елена моя совсем что-то в дурь поперла. Договорились с ней в кино сходить. На "Серенаду" в повторный. Я, как дурак, билеты заранее купил. А она, видите ли, не может сегодня. Хотя и договаривались. У нее там что-то вдруг неожиданное выплыло. И так уже не первый раз.
В его словах неожиданно прозвучала грусть, перемешанная с некоторой долей сожаления и тщательно скрываемой горечью. Да-а, никому не бывает приятно, когда тебя бросают или оставляют, когда тобой пренебрегают. Поэтому, никогда не надо дожидаться конца. Даже естественного конца. Надо всегда уходить раньше. Хоть чуточку, но...по- раньше. И только - первым, Обязательно - первым. Не ждать, когда тебе дадут коленкой "под зад", когда тебя попросят уйти и больше не приходить, когда тебя известят о нежелательности дальнейшего с тобой знакомства. Если конечно не забудут...
Завьял удивленно глянул на него:
-- Ну, ты даешь, Андрей...Было бы из-за кого...
Андрей смутился. Чего-чего, а слабости мужикам не прощают. Не их это дело - быть слабым. Особенно в отношениях с женщинами. Слабых – не любят. Слабых - бьют. И он бодро махнул рукой:
-- Да, я нормальный. Я - о другом. Я Жанну из 322-й хочу с собой взять. Он на меня
Давно уже поглядывает. Правда, габариты несколько...чересчур. Но я давно с полненькими дело не имел. Да и деньги для первого раза обязательно нужны. Сам ведь знаешь А у меня с ними сейчас- совсем не густо. Не пойдешь же с трояком...
-- Не дрейфь, Андрюха! - хохотнул Завьял, - Не "бзди" горохом! Где наша не пропадала! Прорвемся. Сам не сможешь - то поможем. Миллион не обещаю, но - он замолчал, задумался, затем выдохнул, - но пятерку смогу...И учти - от сердца отрываю. На чаек теперь переходим...
-- Ладно, - спасибо, сказал Андрей, - выручил. Твои пять и у меня что-то в этом ро- де вместе с мелочью. Получается – почти десять. Нормально для начала. А что дальше - там уж видно будет. Как говорится - карта покажет...
В комнате их жило трое. Жили они вместе аж с самого первого курса. Жили дружно, душа в душу, практически коммуной. Все в комнате было общим. Кроме, наверное, нижнего белья. Если под нижним бельем подразумевать сатиновые спортивные трусы, да обычные трикотажные майки из ГУМа. Деньги тоже отдавали в общий котел, оставляя себе по десять рублей на карманные расходы.. Хотя с деньгами у них всегда была напряжен-ка. Жили они все трое только на стипендию и на те студенческие подработки, которые удавалось найти. В ход шло все: и овощные базы, и разгрузка вагонов на ближнем Киевском вокзале, и Микояновский мясокомбинат, и самая балдежная студенческая подработка - ночным путевым рабочим в метро. Здесь у них была одна обязательная "рабочая точка" уже целых два года. Одна на всех. На работу ходили по очереди. А работа была "не пыльная", перетрудиться было трудно, всегда в тепле, в уюте. А то, что по ночам – так это ерунда. Молодые, здоровые. Что им будет? А отоспаться можно и на лекциях.
Жили всегда весело, шумно, безалаберно и беззаботно, одним лишь днем, по библейскому принципу - "будет день и будет пища". Не только о своем завтрашнем дне, но и о будущем своем совершенно не задумываясь. Будущее и так было ясно, как и все в этой стране и в этой жизни. Что о нем голову-то зря ломать?! И они спокойно могли последнюю десятку ахнуть не на сумку картошки и пачку сахара к чаю, чтобы продержаться до стипендии, как делали многие здравомыслящие студенты, а на пару бутылок водки "Московской" за 2рубля 62 копейки с пивом и пакетом жареной кильки за 70копеек килограмм, и загудеть так, что стены комнаты в "общаге" начинали вздрагивать и бешено взбрыкивать от музыки и топота молодых, взбудораженных ног, не желающих ходить чинно и степенно по этой грешной земле.
Андрей хлопнул ладонью своей правой руки по выставленной ладони Завьлавой руки ( это был их давний дружеский жест, означающий, что все вокруг идет нормально, все - окей ), и вышел из комнаты. Он поднялся на 3-й этаж их "общаги", подошел к 322-й комнате и постучал.
Раздался негромкий женский голос:
-- Войдите...
Андрей открыл дверь, вошел. Комната девушек была такая же, как и у них. Стандартный набор мебельных удобств, принятой и утвержденной кем-то в государстве за образец нормальной студенческой жизни советского молодого человека, обучающегося в ВУЗ-ах страны. Сюда входил трехстворчатый платяной шкаф светлого дерева с врезанным снаружи в дверцу большим прямоугольным зеркалом, три деревянных стула с вытянутыми спинками, стоявшие около длинного прямоугольного деревянного стола и три металлических кровати с никелированными спинками и вечно проседавшими панцирными сетками с полосатыми, красно-синими ватными матрацами, покрытыми желто-серыми за-стиранным простынями, байковыми цветными одеялами с маленькими, бесформенными подушками, лежащими поверх одеял. У ребят было по одной подушке, а у девчат - аж по целых две. Достижение, не правда ли ?!.
Все одинаково, все узнаваемо, все знакомо и почти даже родное. Только у девушек почему-то все выглядит иначе, чем у ребят. Чище, уютней, наряднее и даже как-то более человечной что ли, более теплой и более приспособленной для жизни, а не для простого существования. И достигалось все это какими-то малосущественными на первый взгляд и совсем необязательными для нормальной жизни вещами, практически ничем. Белая, без пятнышка скатерть на столе, отороченная по краям вязанными, по всей вероятности, домашними, кружевами; вазой с цветами на небольшой, тоже вязанной, салфетке; аккуратно застеленными покрывалами на кроватях; взбитые и тщательно выставленные подушки на кроватях; коврики на полу, фотографии в простеньких рамках на стенах и бог знает еще что "такое-этакое", малоприметное на вид и совершенно вроде бы не имеющее никакой практической ценности, но что сразу же делает из любого сарая или убогой казармы уютное, добротное и вполне приемлемое для нормального, человеческого существования
жилье. Пусть даже и временное. Общежитейское.. Студенческое.
На одной из кроватей, что располагалась вдоль стены сразу же за шкафом, лежала на спине девушка в черном импортном спортивном костюме с белыми лампасами, плотно обтягивающем ее точеную фигуру. Молния на верхней кофточке костюма была полностью расстегнута, открывая высокую шею и острые бугорки плотных, уже вполне сформировавшихся и налитых девичьих грудей. Под голову у нее была подложена подушка, а в руках она держала раскрытую книжку. По виду - далеко не учебник.
Девушка вопросительно глянула на Андрея. Глаза у нее были черные, большие, с тщательно подведенными ресницами, а в их зрачках мелькали светлые, дрожащие пятнышки отраженного плафона горящей на потолке электрической лампочки.
-- Вот те на-а-а, - мелькнула у Андрея сумасшедшая мысль, - глаза-то у нее светятся. Уж не ведьма ли она?!
Андрей не понимал еще, как близок он был к истине. Именно ведьмой окажется эта красивая девушка в его судьбе. Той самой ведьмой, которая намертво приворожит к себе его сердце, его душу, его тело и будет он потом метаться между доводами рассудка и зовом кричащей от желания плоти, и сердце его будет разрываться на части, изнывая от любви к этой девушке и бросая все свои силы на борьбу с этой любовью.
С первого взгляда девушка ему не понравилась. Белое, как у фарфоровой куклы, широкоскулое неподвижное лицо и ярко-красный большой рот, скрививший в затаенной усмешке полные, в густой помаде, жадно-чувственные губы, большой с горбинкой нос с хищно подрагивающими, будто принюхивающимися к чему-то, тонкими, трепетными ноздрями, и пышные локоны густых темных волос, небрежно разбросанных по плечам и покрывающих собой почти всю "общаговскую" подушку.
Было в облике этой девушки нечто загадочное, влекуще-магическое, одновременно и притягивающее и отталкивающее. "Женщина-вамп", женщина дьявол, женщина ведьма. Таких женщин Андрей не любил, не жаловал, таких женщин Андрей избегал и никаких дел с ними старался не поддерживать. Эти женщины были женщинами не его типа.
-- Здравствуйте, - строго суховато сказал Андрей, - А Жанна где?
-- Здравствуйте, если не шутите, - усмехнулась девушка, блеснув большими, чу-точку смещенными вперед влажными зубами, - Ушла с Ольгой по своим делам...
-- Ого-го-го, - вырвалось у Андрея. Он был явно раздосадован. День продолжал над ним издеваться. Еще одна неудача.
-- Вы огорчены? - посочувствовала девушка. Ясно было видно, что ей скучно, что ей совершенно нечего делать и что она не прочь немного поразвлечься, - Впрочем, я бы на вашем месте тоже бы огорчилась. Жанночка у нас - эффектная девушка. Желающих подъехать к ней - предостаточно...И вы здесь далеко не первый...
Язвительность тона девушки задела Андрея. Но он был далеко не из тех, кого можно было бы вот так просто смутить или выбить из колеи. Он улыбнулся, широко развел рука-ми и чуточку насмешливо сказал:
-- А с чего это вы взяли, что мне нужна Жанна?
Девушка удивленно вскинула брови. А брови у нее были широкие, густые, ровные и длинные, безо всяких следов "подбривания и выщипывания":
-- А кто же?
-- Вы, - продолжил Андрей свой натиск, не сразу, правда, определившись для чего и с какой целью он все это делает, - я знал, что здесь поселилась новая девушка. Знал, что очень красивая девушка. И вот я решил с вами познакомиться. Потому и момент выбрал, когда девчата, ваши соседки, ушли. Я же знал, что их нет...
Девушка рассмеялась. Такой оборот событий ей явно понравился:
-- Выкрутились, - сказала она, положив книгу на колени.
-- Выкрутился, - кивнул головой Андрей, - но я действительно к вам. Я приглашаю вас с собой в кино, в кинотеатр повторного фильма. Вы смотрели "Серенаду солнечной долины?"
Эта мысль пришла в голову Андрея неожиданно, в самый последний момент, и он бросил ее в бой, как свой главный и последний резерв.
-- Не-ет, - протянула девушка, удивленно глядя на Андрея. Такого оборота дел она Явно не ожидала и была даже несколько обескуражена. Инициатива выпала из ее рук и полностью перешла в руки Андрея. А он усилил натиск.
-- Меня зовут Андрей. Я студент 3-го курса. Группа ПС. А вас?
-- Люба, - сказала девушка, - друзья зовут Любашей. Я с геофизического. Второкурсница. С Подмосковья.
-- Значит так, Любаша, - деланно серьезным голосом продолжил Андрей, - я сейчас выйду на пять-шесть минут. А вы одевайтесь, приводите себя в порядок и...ко мне. Я вас жду в коридоре.
Любаша смотрела на Андрея и внутренне улыбалась. Она была довольна. Почему? Да просто потому, что Андрей, можно сказать, ей почти что понравился. Да и скучно что-то ей было сегодня одной.. А скука – страшная вещь в нашей жизни! Со скуки, от нечего делать люди делают не только глупости, но даже и – преступления. А здесь разом, вдруг соединились две скуки: скука молодого парня и скука молодой девушки. И эти две скуки, соединившись волею судьбы воедино, неожиданно для них обоих не только не распались, а слились в мощнейший монолит, образовав при этом такую гремучую смесь, которая не могла не взорваться. А взорвавшись не могла не погубить их обоих. Что и произошло в последствии. Но они об этом не только не знали, но даже и не догадывались. Они были молоды и конечно – глупы. Они инстинктивно потянулись друг к другу, совершенно не думая о последствиях. И правильно делали, что не думали. Потому что вся прелесть жизни заключаются именно в этих самых неожиданностях. Пусть даже и совершаемых от самой элементарнейшей глупости или скуки.
-- Забавный мальчик, - подумала девушка, - большой, красивый, крепкий и внушительный на вид, бреется уже во всю, но...совсем еще мальчик, малыш прямо, малышок совсем. Наивный, глупенький, конечно же обидчивый до жути...с молочком на губах, но... туда же, куда и все. Орлом старается быть...А сам в душе еще воробушек...маленький, пушистенький...только перышки растопырил...
Собственные мысли позабавили ее, но принесли успокоение. Всегда приятно, когда на тебя смотрят с восторгом и обожанием. Как на настоящую ее Величество Женщину. Только вот чувствуешь себя в этот момент почему-то не слишком уютно и какой-то даже старой-престарой. Как будто тебе не 18-ть лет всего, а целых уже 118-ть. И ты уже в жизни все "переузнала", перепробовала и "перепрочувствовала" и ты все знаешь уже наперед, и тебе уже самой ничего не интересно и не привлекательно. А ведь жизнь тем и хороша, что каждый ее новый день - это шаг в неизвестность. Эх, Любаша, Любаша...
Действительно, прошедшее после окончания школы время, эти полтора с лишним года, такие непростые в ее жизни, оказал мощное влияние на ее развитие и на ее личностное становление. И физическое, и духовно-нравственное. Она стала женщиной и почувстовала себя женщиной. Она начала сексуальную жизнь, причем, сразу же - очень интенсивную и разнообразную сексуальную жизнь, научилась получать удовольствие и наслаждение от сексуальных контактов не только с одним, но и с разными партнерами и даже с несколькими сразу. Она по-женски расцвела, округлилась и удивительно похорошела. От нее так и веяло сексуальной энергией. Она притягивала к себе взгляды мужчин и парней, заставляла их останавливаться в растерянности, смотреть на нее ошеломленно и слушать оглушительные удары сошедшего вдруг с ума сердца.
И сейчас Любаша смотрела на Андрея с некоторым даже сожалением. Она прекрасно понимала, какое сильное впечатление произвела на этого парня. Все... попался, поплыл паренек. Вот только что с ним теперь делать? Парень-то вроде ничего...Не испорченный еще...Хотя и старается.... Но мне-то он зачем? Стара я стала с такими в любовь играть...Эх, не по мне все это...не по мне. .Ему-то ведь чувства подавай. Без чувств такие, как он – не могут. Но...здесь-то я ему вряд ли чем смогу помочь. Единственно только - в кино с ним сходить...Ну, трахнуться с ним после кино - это, пожалуй, еще можно. Тем более, что мне тоже "потрахаться" не мешало бы. Соскучилась я по мужику. Давно у меня последний раз это было...давно. А ведь к сексу я уже приучена. Вот и приходится теперь заниматься самоудовлетворением, мастурбировать по ночам. Хорошо, что Зара меня подучила кое чему и я спокойно могу довести себя до оргазма. И не один раз. А столько, сколько мне надо. Но с парнем все равно лучше. Однако, если уж соглашаться, то все должно быть, как награда, Как приз, если себя хорошо будет вести. Не испортит вечер. Не станет вдруг неприятен. Хотя - вряд ли. Не должно быть такого. Не должно. И тогда можно будет его немножко и удивить. Вряд ли он что-либо подобное испытывал когда ни-будь. Вряд ли...
Наверняка он даже и не предполагает того, что сможет, что сумеет в этих делах женщина, если захочет...если сможет. А у нее было такое ощущение, что она сегодня именно захочет...захочет его удивить...захочет его поразить. А ведь то, что хочет женщина - хочет сам Бог. Как звучит эта фраза? Когда-то Любаша ее знала.. Постой, постой, кажется - так. "Ce que femme vent, dieu le veut" – что хочет женщина, то угодно богу. Так пусть этот мальчик прочувствует сегодня силу Богов. Если заслужит, конечно...
Ой, Любаша, Любаша, милая, опомнись, остановись! Нельзя же быть такой безрасрассудной. С огнем ведь играешь, смотри - обожжешься! Ты думаешь, мальчика очаровала? Не только, не только. Ты на себя посмотри. О себе подумай. Ведь ты сама себе такой капкан на будущее готовишь, что скоро тебе небо с овчинку станет казаться. Потому что вырваться тебе из этого капкана без огромных потерь не удастся. Отрубать придется. От самого сердца. Большими кровавыми кусками. Опомнись, Любаша, остановись. Никому из нас еще не удавалось обмануть свое будущее. Ни-ко-му...И кто знает, кто знает, как за-хочет вдруг распорядиться нами Судьба и куда занесет нас потом капризная дама Жизнь? Красота женщины – страшная сила, если ею пользоваться необдуманно. Страшная не только для окружающих тебя людей, но и для самой же себя. Запомни это, Любаша! Ты слышишь? Нет, не слышит...
Вечер прошел чудесно. Андрей, сам того не подозревая, очаровал Любашу. Он был галантен, нежен, предупредителен, остроумен и находчив. Он всеми силами старался про-извести на Любашу благоприятное впечатление и активно за ней ухаживал, демонстрируя все самые лучшие черты своего мужского характера. И у него все получалось. Любаша поддалась его обаянию. Она была покорена.
Но может дело было в другом? Может, она хотела стать покоренной. Год с лишним прошел с момента разрыва ее отношений с женихом. И все это время за ней никто не уха-живал, не покорял ее, не очаровывал, не шептал ласковые слова, не смотрел с обожанием и восторгом. И Люба, просто-напросто, соскучилась по простому человеческому теплу и вниманию со стороны понравившегося ей мужчины, пусть еще и молоденького и зеленого, чуть ли не с пушком над губой. Голая физиология ее прошлых взаимоотношений с мужчинами, не одухотворенная чувством любви или хотя бы симпатии, хотя и доставляла ей физиологическое наслаждение, но все же вызывала чувство острой душевной неудовлетворенности, какой-то леденящей пустоты, уныния и мощного психологического, чисто женского дискомфорта.
Вечером после кино они зашли в комнату Андрея. Ребята были все дома. С ними была и Ольга. Они сидели за столом и "гоняли чаи". Дым в комнате стоял "коромыслом". Хоть топор вешай. Гремела музыка из катушечного магнитофона. Андрея с Любашей встретили шумно и сразу же усадили за стол. На столе стоял полный чайник горячего, заваренного до черноты чая, несколько больших московских батонов за 22коп и целая гора порезанной любимой студенческой колбасы за 1рубль 30 коп под шокирующим названием "Конская любительская".
Андрей познакомил ребят с Любашей. Ей налили самую большую чашку, положили туда бог знает сколько сахара и пододвинули тарелку с колбасой. Любаша вела себя прос-то и естественно, не жеманилась, не привередничала, не смущалась сама и не смущала других. Выпила чаю, съела несколько бутербродов с колбасой, сказала всем спасибо и поднялась. Андрей поднялся тоже. Ольга достала ключи от их комнаты и протянула Любаше:
-- Возьми. Жанна уехала к своим. Ночевать не будет. Я задержусь у ребят.
Любаша попрощалась и они с Андреем вышли. Поднялись на 3-й этаж, подошли к комнате девчат. Любаша открыла дверь и они вошли в комнату.. Любаша включила свет, закрыла за собой дверь на ключ, скинула пальто и повесила его в шкаф. Затем переобулась, задвинула шторы на окне и попросила Андрея отвернуться..
Андрей повернулся к книжной полке, висевшей над койкой Жанны, достал сигарету, чиркнул спичкой, закурил. Он знал, что сейчас произойдет и не испытывал ни малейшего волнения. Обычное в их студенческой жизни дело: парень с девушкой, а точнее, девушка с парнем, уединились на некоторое время для того, чтобы заняться сексом. Правда, в то время этого термина еще не было. Была другая терминология. «Похлеще и поколоритнее». И более точно характеризующая подобные отношения между парнем и девушкой, мужчиной и женщиной. Но…какая разница, как называть эти скороспелые, чисто физиологические действия, совместно производимые мужчиной и женщиной в определенные минуты их жизни? Не в этом дело…Не в этом…И, как тут ни крути, но так было, так есть и так будет еще долго в жизни Андрея. Во всяком случае, до тех пор, пока он холост. Что будет потом, когда он женится? Кто знает...Кто знает... Но конечно же не так, как сейчас. Не так…Иначе…Совершенно – иначе….
И чтобы там ни говорили современные "Дон Жуаны", но узы брака – все таки обязывают. А измена супружеская, как тут ни крути, как ни выворачивайся – это все таки предательство. Своеобразная разновидность предательство. А предавать Андрей - не умел, не мог. Душа не позволяла.
-- Андрюша, можно...- услышал он голос Любаши.
Он повернулся. Любаша сидела на своей кровати в ночной пижаме и смотрела на Андрея. Кровать была разобрана.
-- Подойди ко мне, - сказала Любаша, глядя на него. Она была совершенно спокойна и невозмутима. Даже больше – холодна..
Андрей потушил сигарету в пепельнице и подошел к Любаше. Она подняла руки, взялась за ремень Андреевых брюк и, пристально глядя снизу в его глаза, начала медленно расстегивать брюки...
Андрей пришел к себе поздно ночью. Ребята с Ольгой, нещадно дымя, играли в преферанс. На Андрея никто не прореагировал. Андрей молча разделся и лег на кровать, накрывшись одеялом с головой. Сказать, что он был ошеломлен, растерян, значит, ничего не сказать о его действительном состоянии.. Такого с ним в жизни еще не было. Таких женщин он не знал. Он и не предполагал, что такое вообще возможно в постельных делах между мужчиной и женщиной. Он был в трансе. Он был в шоке. И одновременно - в восхищении. Он был повержен раз и навсегда, сбит с ног и сброшен на землю его Величеством Женщиной. Она показала ему все, что может сделать женщина с мужчиной. Она показала ему всю силу власти Женщины над мужчиной. И он, полноценный представитель мужского пола, второй, более сильной и могущественной половины человечества, был просто-напросто раздавлен и уничтожен представительницей слабой половины человечества, Женщиной.. Раздавлен окончательно и бесповоротно. Без следа и без права на дальнейшее теперь самостоятельное существование. Потому что такое забыть теперь будет невозможно даже при всем своем желании.
Любаша проснулась рано, еще до звонка будильника. Проснулась бодрой, отдохнувшей и в совершенно превосходном настроении. Такое у нее было всегда после хорошего секса с несколькими бурными оргазмами. Значит, ночь с Андреем прошла не зря. Она вспомнила его изумленные глаза, его тяжелое дыхание, бешеный стук сердца во взмылен-ной груди, и это его мокрое от пота, как будто только вынутое из воды, крепкое, красивое мужское тело, выжатое и высосанное ею до предела.
Что ж, поработала она неплохо. У мальчика память об этой ночи вряд ли когда пройдет. А вот нужен ли он ей, этот мальчик, этот "наивненький" паренек? Этот "мотыле-чик", случайно подлетевший к открытому пламени ее костра? Зачем он ей? Что с ним делать? Азбуке секса его учить, что ли? Ведь сгорит, сгорит...без остатка. Ой, Любаша, ми-илая, остановись...остановись...опомнись...
Зазвонил будильник. Любаша выключила его и села на кровати. Глянула на соседку. Ольга пришла в комнату поздно ночью, когда Любаша уже спала. И сейчас она лежала на животе, уткнувшись лицом в подушку., не шевелясь. Будильник она не слышала. Любаша ее окликнула:
-- Оль, ты в институт пойдешь?
Ольга приподняла голову от подушки и, не открывая глаз, проговорила невнятно:
-- Нет...не пойду...я спать хочу...
Последнее слово она не успела договорить, заснув снова.
Любаша пожала плечами, встала, с наслаждением потянулась, сняла пижаму, затем подошла к зеркалу шкафа. Внимательно осмотрела себя. Следов сумасшедшей ночи на теле не обнаружила и осталась довольной:
-- Надо же, какой деликатный мальчик. Даже ни одного пятнышка не оставил. Лад-но, поиграем с ним немножко. Все равно у меня сейчас никого нет. Увлечься им я вряд ли смогу. Слишком уж не мой тип. А все-таки хотелось бы, да так, чтобы голова кругом пошла! Но вряд ли что получится...Разные - мы-ы-ы. Слишком уж разные... А что до его будущих переживаний - как-нибудь обойдется. Пора все-таки парнишке уже и повзрослеть. Поможем ему в этом...Поможем...
* * *
Так началась эта странная любовь. Если только можно было эти отношения назвать любовью. Андрей зачастил в 322-ю комнату. Его тянуло туда неодолимо, как магнии-том. И ничего он с собой поделать не мог. Да и не хотел. Любаша воспринимала происходящее спокойно, невозмутимо и даже бесстрастно, чуть ли не равнодушно. Как будто не было у них той безумной ночи, когда она делала с Андреем все, что хотела и что могла, и сама же от своих действий зажигалась и зажигала Андрея и они, обезумев от страсти и нестерпимых желаний, совсем уже потеряли человеческий стыд и даже вид и, сплетясь и слившись воедино, став чуть ли не одним целым, "неистствовали" несколько часов подряд, сотрясая пространство комнаты своими криками, воплями и стонами, и кровать плясала под ними и ходила ходуном.
Но больше таких ночей у них не было. И вообще, секс у них как-то отошел на задний план. Занимались им редко, скучно и уныло, без огня и радости. Почему Любаша так себя повела? Для чего? С какой целью? Трудно сказать. Но, может, цели вообще никакой не было. Так...забавлялась, играла с Андреем. Как кошка играет с мышью, когда знает, что мышь от нее никуда не денется.
Любаша всю инициативу в сексе отдала теперь Андрею, сама же стала холодно-пассивной и только лишь отвечала на не слишком умелые ласки Андрея. А их диапазон у Андрея был не слишком велик и не слишком обширен. И если раньше Андрей на подобные нюансы своих сексуальных действий с девушками не обращал никакого внимания.
Ведь главное было - сделать, т.е. показать себя мужчиной. А как - не важно. То теперь оннНачинал понимать, что главное – это не кончить побыстрее. Главное - это доставить девушке удовольствие от занятия с тобой сексом и постараться дать ей максимально возможное наслаждение. Как это можно сделать – показала ему. Любаша, приоткрыв на чуть-чуть дверь в мир сексуальных наслаждений и тотчас же захлопнув ее снова.
Но дело здесь заключалось еще и в том, что заниматься прелюдией секса, так называемыми, любовными играми со своими партнершами, целовать их, обнимать, ласкать, шептать им приятные глупости, чаще всего не бывало никакого желания. Ведь их ни что не связывало вместе, кроме, может быть, элементарной симпатии и мгновенно вспыхнувшего желания на сексуальный контакт. И то лишь после стакана-другого спиртного, торопливо влитого в себя перед свиданием. Ведь не даром же появилась эта знаменитая фраза о том, что нет некрасивых женщин, а есть мало выпитой водки.
Здесь все было иначе. Андрей не мог забыть той ночи. Хотел бы, но не мог. Это было выше его сил. Он прекрасно понимал, что такая, как у Любаши виртуозность в сексе сама собой не появится. За этим скрывается что-то такое в жизни Любаши, через чего переступить будет невозможно и от чего у Андрея волосы уже заранее вставали дыбом и уже заранее не хотелось смотреть людям в глаза. Только мощная практика могла дать подобный результат. Весь вопрос - какая это практика?! И откуда она у этой молоденькой еще девушки, вчерашней школьницы, да еще и золотой медалистки?! Откуда-а-а?! Сколько же мужиков надо было через себя пропустить, чтобы получить подобный результат за такой короткий срок?! Так кто же она, эта самая Любаша, на которой споткнулся вдруг Андрей и без которой он, по существу, жить уже практически не может?! Потому что ему хочется на нее смотреть, хочется говорить с ней, хочется касаться ее тела, хочется вдыхать ее запах, хочется шептать ей самые лучшие в мире слова и постоянно хочется ее трахать, трахать и трахать. Трахать и смотреть ей в лицо, и видеть, как в широко раскрытых ее глазах вспыхивают, сверкают и растут огоньки получаемого от Андрея наслаждения, перерастая в настоящее пламя буйной, все сокрушающей страсти.
И черт с ним, с этим ее туманным прошлым, с этим ее бесподобным сексуальным опытом! У женщин не бывает прошлого. У женщин есть только настоящее и только будущее. Забудь про ее прошлое. Живи настоящим! Наслаждайся настоящим! Возьми все самое у нее лучшее и сам стань таким же. И все тогда у вас получится. Все…
Но получится ли? Хватит ли сил, чтобы получилось? Ведь нельзя любить человека, которого не уважаешь. Можно еще полюбить того, кого ненавидишь. Здесь все просто и ясно. От любви до ненависти один лишь шаг. "Люблю тебя и ненавижу!" - сказал поэт. И он - прав. Но того, кого не уважаешь - не полюбишь никогда. И невозможно уважать женщину, с которой может переспать любой. А что, с Любашей спали многие?! Почему ты так решил? Ты что-нибудь знаешь? Нет. Так какого же черта...ты, чудак на букву "м", себе и людям мозги пудришь?!
Андрей поднапрягся, «подзондировал" там-сям и кое что узнал. Но лучше бы и не знал. Потому что то, что он узнал – было хуже всякого. Ему сказали, что Любаша, когда жила в 7-м "спецкорпусе", путалась с неграми и ее за "аморалку" перевели в обычную общагу. Чуть было даже не исключили из комсомола, а это автоматически привело бы к отчислению из института. Но пожалели, ограничились выговором с занесение в учетную карточку. И - все..
Андрей был в шоке. Ладно - шлюха, ладно - б..., но с негра-а-ам-и-и – это было уж чересчур! Это было "сверхпозорище"! Срамота жутчайшая! Впору бежать из "общаги", куда глаза глядят. Даже не одеваясь. Как можно быстрее и как можно дальше. Хоть на край самого света. Трахать женщину, которую до тебя во всю трахали негры?! Бр-р-р, аж в дрожь бросает. На рвоту тянет. Так вот откуда у нее этот класс, этот высший пилотаж в сексе - от негров! Кошмар да и только! Во, попал ты, Андрюха! Поп-а-а-л...
Андрей, в этот день, когда узнал - напился. Но ребятам, надо отдать должное, ничего не рассказал и к Любаше в этот вечер не пошел. Не пошел он к ней и на следующий день. Смотался к вечеру в центр Москвы и несколько часов пробродил по улицам. Вернулся к себе почти ночью и сразу же завалился спать.
А на следующий день Любаша вечером пришла сама. Лицо ее было совершенно спокойно, но глаза - встревоженные. Она поняла, что что-то случилось нехорошее, но что именно – не догадывалась. А терять Андрея ей все-таки не хотелось. Почему? Да просто потому, что она начала привязываться к Андрею. Все сильнее и сильнее. Он начал становиться ей нужным. Нужным именно таким, каким он был в жизни, глупым, наивным, кап-ризным, обидчивым, но абсолютно неравнодушным ко всему, что могло идти от нее... то есть,...любящим ее. И она чувствовала, понимала, что начинает любить его. Любить имен-но той любовью, которой только может полюбить женщина самого дорогого для нее на свете человека.
В этот вечер они ушли вместе и сразу же легли в постель. Любаша в постели была очень тихая, очень нежная и очень ласковая. Совсем не такой, какой ее знал Андрей. А Андрей просто изнывал от желания. Но... После всего узнанного о Любаше, он вдруг по-чему-то занервничал, засуетился, заспешил и тут же кончил, не успев начать. Такого с ним не было бог знает с каких времен. Контролировать он себя мог довольно прилично, но только не с Любашей. И только не сейчас.. И он впал в настоящую прострацию. Но Люба-ша не подала никакого вида на его неудачу. Она продолжала его ласкать, осторожно касаясь губами его губ, его щек, его шеи, его груди и ниже, вплоть до интимных мест. Она да-же не целовала его, она слегка пощипывала его губами, словно осязала и познавала его за-ново, прямо через кожу, вдыхая в него свою силу, свою энергию и свои желания. И Анд-рей ожил. И у них опять все было прекрасно. Только огонь их был уже не жаркий, бурный и пляшущий от нетерпения, а теплый, ровный, по хорошему спокойный. И вновь в посте-ли властвовала она, задавая и тон, и сами правила игры, и время их окончания. Она опять победила. А он, побежденный, вновь чувствовал себя счастливейшим на свете.
Но счастье никогда не бывает долгим. Оно проходит, и проходит порой слишком уж быстро. А вместо него появляются мысли, одна черней другой. И мысли тянут за собой жутчайшие сомнения, полностью разрушающие вокруг. Откуда, откуда она все это знает, откуда у нее такое понимание всех этих премудростей секса и основ физической любви между мужчиной и женщиной. Ведь ей всего лишь 18-ть лет!! Откуда-а-а-а?!
В своих отношениях с женщинами Андрей привык всегда инициативу оставлять за собой. Это касалось всех аспектов отношений с противоположным полом: и деловых, и дружеских, и конечно же - любовных. Здесь закон был один - я устанавливаю планку дозволенности и я диктую правила игры. Если же девушка попадалась с характером и не желала подлаживаться под стиль и образ жизни Андрея, потакать его капризам и выполнять его требования, он спокойно рвал с ней. Такие женщины ему были не нужны, с такими женщинами он знаться не желал. Зачем самому себе создавать лишние хлопоты и лишние заботы? Зачем? Он ведь не мазохист какой-нибудь. И испытывать удовольствие от самому себе нанесенной боли – отнюдь не желал. Тем более, если эту боль наносят другие. Парню он за подобные действия просто-напросто по физиономии бы врезал. Но поднять руку на женщину - он не в силах. Поэтому, лучше уж быть от греха подальше и не иметь с подобными женщинами никаких "амурных" дел. Для этой цели всегда найдутся другие женщины. Попроще и попокладистей. Поэтому бери от жизни только то, что тебе приятно, что тебе доставляет радость и удовольствие. Будь "сибаритом". И он старался им быть. И у него все прекрасно получалось. До недавних пор. До встречи с Любашей.
Любаша сама удивлялась своему отношению к Андрею, к этому наивному, зеленому мальчику, так решительно вторгшемуся в ее жизнь, в ее судьбу. После неожиданного и сокрушительного краха ее первой любви, этим первым, романтически-возвышенном опыте общения с представителем противоположного пола, ее одноклассником и обожателем, вечным ее провожатым и вечным носителем ее портфеля, парнем, с которым она собиралась связать свою жизнь навеки и навсегда, и которому она позволяла себя только лишь целовать и почти ничего другого, и который оказался в итоге негодяем, подлецом и предателем, в ее душе осталась лишь черно провальная яма пустоты, заполненная едкой го-речью разочарований и отвращения ко всему, что может быть или могло бы быть связано с мужчинами.
Эта пустота вроде бы затянулась за прошедшее время, во всяком случае, снаружи, внешне, но боль внутри осталась, а горечь постоянно сочилась, отравляя недоброжелательностью любые попытки институтских парней на углубление их дружески-товарищеских, чисто студенческих отношений. Может потому-то ее и потянуло к Андрею, что в нем не было этого грубого, «животно-нерассуждающего» мужского начала. А если и было, ( А как же иначе, ведь он – мужчина! ), то оно казалось ей очеловеченным и даже одухотворенным, стоило лишь вспомнить его глаза, смотрящие на нее и наполненные таким восторгом и радостью, что она сама начинала невольно смотреть на него точно также...
Таких глаз не было у ее прежних друзей-негров, Тома, Марко, Зары, Даже не друзей, потому что друзьями они не были и не могли быть. Слишком уж мало что их вместе связывало: только общая комната, да секс и, пожалуй,...больше ничего. Они были просто-напросто сексуальными партнерами. В их глазах было все, кроме человечности. Там были страсть, похоть, неистовые, перехлестывающие через край сексуальные желания и бурные взрывы животного, чисто физиологического, сладострастного наслаждения.
Но тогда Любаше этого было вполне достаточно. Другого ей тогда ничего и не было надо. Потому что душа ее тогда не жила. Зато тело купалось в наслаждении. И требовало этого наслаждения, дикого, первобытного, нечеловеческого, все больше и больше. Как требует наркотика заядлый наркоман.
И может даже это и хорошо, что все так кончилось. Потому что неизвестно, куда бы могла завести в дальнейшем Любашу эта скользкая от мужской спермы и далеко не прямая дорожка. Как говорится в "Писании" --: все к лучшему в этом худшем из миров. Но, может быть, не в писании, а где-то еще было так написано. Но какая нам разница...
* * *
Кто сказал, что Любовь - это счастье, что Любовь – это радость, что Любовь - это высшая ценность человеческого бытия? Глупцы! Ой, какие же мы порой бываем глупцами в нашей, не слишком простой и праведной жизни. Выдумаем себе сказочку со сладеньким концом и носимся потом с ней, как с писанной торбой, все пытаемся жизнь подогнать к сюжету нашей сказочки. Ан-нет, не получается ничего. Не выходит. Не вписывается жизнь в эту сказочку. Не желает. И приходится потом виноватых искать по всем углам своей жизненной судьбы, как будто есть в твоей истории хоть кто-то виноватый, кроме себя самого.
Андрей измучился совсем. Психика его работала на разрыв. Душа и тело Андрея отчаянно тянулись к Любаше, требовали встреч с ней, ежедневно и ежечасно. А разум решительно восставал против и тоже требовал, но уже разрыва с ней, как с представительницей порочного сословия женской половины человечества. Мораль современного молодого, да и не только молодого, мужчины: ты можешь спокойно пользоваться сексуальными услугами проститутки или женщины легкого поведения, но любить ее - увольте! Не имеете ни-какого права! Это - стыдно! Это - позорно! Это - невозможно!
Ребята, соседи и товарищи Андрея по комнате, сначала подсмеивались, подшучивали над Андреем, но потом притихли, поняли, что здесь уже не до шуток, что здесь - дело серьезное, а, может быть, даже слишком уж и чересчур уж серьезное. Парень - влип, парень - пропал. Не мешало бы и помочь ему. Но как? Лезть в подобные дела с советами -
"безнадега" полнейшая! Запросто еще хуже сделаешь! И тебя же потом во всех грехах и обвинят. И вправду - зачем она, эта паршивая Любовь нормальному человеку, если от нее одни лишь неприятности. Врут все "латыняне", говорящие: "Omnia vineit amor et nos ce-damus amori" – все побеждает любовь и мы покоримся любви. Не-ет, мы уж постараемся
от подобных неприятностей держаться подальше. Так конечно спокойнее...Но если уж откровенно - повезло Андрюхе! Так повезло - аж зависть берет..!
Первым не выдержал Бубнов Юрка, а для друзей - просто Бубен. Третий сосед Анд-рея по комнате. Невысокий, плотный, широкоплечий, как штангист, парень с темной ни-точкой усов на круглом, деревенском, но всегда тщательно выбритом лице, балагур, повеса и бабник, страстный картежник, готовый сутками сидеть за преферансом, покером или "кингом". Как то вечером, глядя на собирающегося к Любаше Андрея, он , лежа на кровати с сигаретой в руке и пуская в потолок дымовые кольца, полушутя - полусерьезно ска-зал Андрею:
-- Слушай, Андрей, не пора ли тебе поставить точку в своих делах с Любашей?
-- Ты о чем, Юр? - поднял голову Андрей, - я тебя что-то не понимаю...
-- Я о том, Андрюшка, - все так же пуская кольца сигаретного дыма в потолок, продолжал Бубен, - что пора вам с Любашей прекратить друг другу и нам тоже заодно, нервы трепать...Все равно ведь вы уже не можете обходиться друг без друга. А если два симпатичных нам молодых человека, парень и девушка, не могут жить друг без друга и каждый час их разлуки приносит им немыслимые страдания, то надо прекратить эти бессмысленные расставания. А как в наших условиях можно и прекратить? Только одним - соединить свои разрозненные судьбы в одну, единую. То есть, пожениться...
Сказанные Бубновым слова оказались настолько неожиданными для Андрея, что у него даже ноги в коленях подогнулись и он сел на кровать:
-- Ты что, Юр, сдурел, что ли?
-- Почему ты так решил? – невозмутимо спросил его Бубен, выпустив очередную порцию дымовых колец под самый потолок, - Классные колечки, правда?
-- Да иди ты со своими кольцами, - психанул Андрей, - ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал? Ты меня за идиота тянешь..?
-- Конечно, - все также спокойно и невозмутимо продолжал Бубен, - Я пока что в своем уме. Чего не скажешь про тебя. Это он у тебя от любви несколько сдвинулся. Шарики за ролики стали уже заходить...
-- Слушай, Юр, кончай ерунду городить, - махнул на него рукой Андрей, - что же это ты сам не женишься на всех тех девицах, которых трахаешь?
-- А я их не люблю, - сказал Бубен, - Мне абсолютно все равно, какая есть у меня сегодня девица, эта именно или какая-нибудь другая. Для меня главное, что она у меня - есть. А кто именно, какая именно - плевать. Лишь бы внешне не очень была противна. Да и то при этом есть хороший выход – полотенцем лицо накрыть или стакан лишний перед свиданием в себя влить. Потому я их и меняю, что ни на одной еще не зацепился. А ты - зацепился. Да так, что зависть берет за тебя, идиота. Я такой любви, как у вас, еще не видел. Повезло тебе, Андрюха, повезло...И пора тебе перестать быть "слюнтявым" пацанчиком! Пора уже переходить в разряд настоящих мужиков...
Завьял, молча наблюдавший, за происходящим, проговорил:
-- Андрей, а он прав. Пора тебе перестать метаться, самому мучиться и ее мучить. Прибивайся к одному берегу и - решай. Либо - либо. Третьего в любви не дано. В любви по другому не бывает. Время простого траханья для тебя прошло. Решай! Либо расставайся с ней, либо женись. И имей в виду - со свадьбой поможем...
Андрей растерянно смотрел на своих ребят, на балаболку Бубна и на пижона Завьяла и ничего не мог понять. Они никогда в личные дела друг друга не лезли и девиц своих между собой никогда не обсуждали. Не сказать, что эта тема у них считалась запретной. Не-ет, просто ни для кого из них отношения с женщинами до серьезного еще не доходило. Так, встречались для элементарного "времяпровождения", для секса, для простого удовлетворения физиологических потребностей молодого, растущего организма, для общения. И чего здесь рассуждать, "рассусоливаться", время тратить на чепуху? Походили, "потрахались", потом, как надоело, разбежались. Дело молодое, вполне естественное. Времен-ные, так сказать, общежитейские отношения. Бывают хорошие, бывают плохие Но.... они не для обсуждений. Потому что временные, не обязательные...
И что это случилось сегодня с ребятами? Чего это они взбеленились? Раньше ни-когда подобные разговоры в этой комнате не заводились. Он разозлился и резко сказал:
-- Кончай, ребята! Делать вам что ли нечего? Нашли тему для зубоскальства! Какая вам к черту женитьба? Вы что не знаете, кто она?!
Бубен поднялся с кровати, шагнул к столу и, опершись обеими руками о крышку стола, глядя снизу в лицо Андрея сузившимися глазами, набычился и тоже резко сказал:
-- А мы и знать не хотим - кто она! Понятно?! Она - девушка, которая тебе нравиться, которую ты любишь. И - все! Баста! Понял ты это или нет?! И имей в виду - мы не слепые, мы все видим. А что до остального, запомни - идеальных людей нет! Что же, по твоему, она в 18-то лет уже совсем испорченный человек?! Пропащая девчонка?! Гулящая девица?! "Про****ушка" конченная?! Так, что ли?! Не-ет, Андрюшенька, золотце ты наш, ты эту дурь из своей головы выкинь и нам ее не гони-и-и. Она, может, впервые в своей жизни полюбила. А ты в душу ее пытаешься плевать. Ведешь себя как поганый, сопливый мальчишка. Смотреть противно...
-- Действительно противно, - добавил Завьял, - пора тебе взрослеть, Андрюха, пора. А для начала ответь-ка на один элементарный вопрос – куда деваются все те девицы, которые к нам шастают и которых мы трахаем с превеликим для себя удовольствием, а? Не знаешь? Отвечу – замуж выходят. И никто к ним никаких особых требований или претензий не предъявляет по поводу того, сколько у них мужиков до свадьбы перебывало? Рота целая, или всего один? Это то т вопрос, на который в жизни не стоит искать ответ. Если конечно хочешь спокойно и счастливо жить. Потому что для нормального человека не существует того, чего он не знает. Чем больше ты знаешь, тем больше у тебя проблем. Поэтому некоторые знания – это не сила человека, а его слабость, его самое слабое место, своеобразная ахиллесова пята. Вот отсюда, Андрей, и будет тебе мой совет: кончай дурью маяться, кончай "фуфло" гонять и не ищи ты черную кошку в темной комнате. Потому что там ее нет. Кое на что в нашей жизни надо и глаза закрыть. Понятно?
-- А чего уж здесь не понять, - обиженно буркнул Андрей, - сговорились вы, что ли? Насели, как комарье в тайге...Не отмахнешься...
Андрей прекрасно видел и понимал, что его нынешние отношения с Любашей - это совсем не то, что было у него раньше с женщинами. Тот, прежний опыт здесь абсолютно не годился, он не был здесь нужен; даже больше - он, просто-напросто, мешал. Андрей не только испытывал сильнейшее физическое влечение к Любаше и ему постоянно хотелось заниматься с ней сексом; он хотел ее видеть постоянно и всегда; ему хотелось общаться с ней, разговаривать, спорить, смотреть на нее, сидеть рядом, прислонившись плечами, обнимать ее или просто прикасаться к ней, трогать ее ладонью, пальцами, ощущая мягкую бархатистость ее кожи или, взявшись за руку, бродить с ней по московским улицам, ходить в кино, в театры, в музеи и разговаривать, разговаривать с ней, упиваясь музыкой ее низкого, гортанного голоса, и наблюдать, как шевелятся ее губы, блестят ее зубы и подергивается кончик ее носа и появляются в уголках глаз веселые лучики. Он хо-тел быть с ней вместе, а не рядом, постоянно и всегда. Он хотел с ней жить.
Но... в их отношениях было и постоянно присутствовало это проклятое "но". Не-даром французы говорят, что с помощью "но" можно в бутылку загнать даже Париж. Анд-рей не мог отбросить, не мог забыть мысли про ее прошлое. И каждый негр, попадавшийся им навстречу, когда они бродили по Москве, и, естественно, бросавший на Любашу жадно-откровенные взгляды, вызывал у него жгучее чувство ненависти. А вдруг это он трахал его Любашу, и его черные горячие руки ласкали ее груди, живот, бедра, ягодицы, настойчиво лезли в промежность и... Дальше он уже представлять ничего не мог. Начинало гудеть и мутиться в голове от напора приливающейся в сосуды мозга ошалевшей вконец и совсем уж обезумевшей крови
Что это было? Чувство глубокой ревности к ушедшим теням малознакомого и малопонятного прошлого Любаши, вызванное юношески-подростковым комплексами
собст-венной неполноценности из-за недостаточной уверенности в себе, в собственно мужской неотразимости для женщин подобного сексуально профессионального уровня или что-то еще другое, трудно сказать. Но редко какой мужчина сможет в душе примириться с боль-шей, чем у него самого, сексуальной опытностью своей подруги, и не испытывать при этом никакого психологического дискомфорта.
Но так дальше продолжаться не могло. Андрей устал и физически и душевно. Ус-тала и Любаша. Такая любовь не приносила никому из них ни малейшего ощущения радости. А жизнь без радости превращается в каторгу, в пытку. Первым не выдержал нарастающего нервного напряжения Андрей. Ведь психологически мужчина всегда слабее женщины. А душа Андрея была еще слишком незрелой и оказалась совершенно не готовой к серьезным жизненным передрягам.. И он сломался. Сломался на чепухе. Практически ни на чем. Споткнулся и упал на совершенно ровном месте.
Возвращаясь как- то из института, он увидел около метро Любашу в окружении двух негров. Они оживленно разговаривали, смеялись, были радостны и довольны. Анд-рей остановился, задохнувшись. Кровь в буквальном смысле слова бросилась ему в голову, даже в глазах потемнело. Это была не ревность. Это было что-то другое, гораздо хуже и страшнее. Он развернулся и пошел. Не к ним, от них. Пошел, куда глаза глядят. И бродил по Москве сам не свой до позднего вечера. Вернулся к себе в "общагу" уже к ночи.. Аж черный от переживаний. Глаза провалились, щеки запали, губы – чуть ли не синие.
Открыл дверь в комнату и буркнул невнятно:
-- Привет...
Любаша сидела с ребятами за столом. Они пили чай и разговаривали. Любаша глянула на Андрея и побледнела. Рот ее приоткрылся, она хотела что-то сказать, но тут же, испуганным движение руки прикрыла рот ладонью. Глаза ее округлились и стали бездонно черными. В них явственно заметалась тревога.
Завьял глянул на Андрея:
-- Что с тобой, Андрей? Ты где пропадал? Тебя здесь заждались. Предупреждать надо! Ты же не один...
Бубен посмотрел на Андрея, прищурил глаза и жестко сжал губы. Он не сказал ни слова, только пристально смотрел на Андрея, а на скулах перекатывались желваки.
Андрей снял пальто, повесил его в шкаф и зло выкрикнул:
-- Кто меня ждет?! Эта что ли...подстилка негритянская!!!
В комнате зависла страшная, невыносимо-давящая тишина. Любаша вскрикнула и начала медленно-медленно подниматься. Лицо ее стало мертвенно белым и недвижно застывшим, как полотно.. Удар был страшный. И подлый. Ниже пояса. Она умоляюще протянула руки к Андрею, словно хотела защититься от его слов или что-то ему сказать, но руки, затряслись, задрожали, а на застывшем, мертвом лице судорожно задергались не-послушные черные губы и вместо слов изо рта стали выходить лишь какие-то невнятные хрипы и стоны. Но потом голос внезапно прорезался и все в комнате услышали ее прерывистый, напряженно-звенящий, наполненный такой чудовищной болью, шепот, что всем в комнате стало не по себе:
-- Будь...ты...проклят...
Завьял резко вскочил, подошел к Любаше,, обнял ее за плечи, наклонил к ней голову и, что-то шепча, бережно повел к выходу. Бубен поднялся, шагнул к Андрею, взял его обеими руками за грудки, подтянул к себе и жестким, свистящим от напряжения голосом не произнес даже, а прошипел:
-- Ты, сволочь поганая! Ты что натворил здесь, а, скотина безмозглая?! Ты понимаешь или нет?!
Андрей попытался вырваться из цепких рук Бубна и сухим, срывающимся фальце-том прокричал:
-- Да пошел ты...
Бубен резко дернул Андрея на себя и ударил его в лицо верхней частью своей головы. Андрей вскрикнул и рухнул на пол. Кровь хлынула из разбитого носа и рта. Бубен смачно, грязно выругался, подошел к шкафу, открыл дверцу, достал бутылку водки, снял пробку и, запрокинув назад голову, поднес горлышко ко рту. Не отрываясь, жадными крупными глотками выпил чуть ли не половину.
Дверь отворилась. Вошел Завьял. Бубен протянул ему бутылку. Завьял также запрокинул голову назад и быстро допил все остальное. Потом поставил бутылку на стол, выругался матом и спросил:
-- Чего делать-то будем? Жалко девчонку. Ведь любит она его, этого "придурка"...
-- Сегодня уж вряд ли что, - сказал Бубен, - У нее наверняка сейчас истерика. Давай завтра...Если еще не поздно. Но сдается мне, что уже все... поздно. Ты видел ее лицо? Жуть просто! Господи, и угораздило ж ее этого "мудака" полюбить!
Андрей осознал содеянное только на следующий день. Единственное вразумительное, что он смог сделать в такой ситуации - это напиться. И он напился. Пил неделю. Пил и молчал. Ни единого слова из него нельзя было вытянуть. Пил молча, потом ложился на кровать, закуривал. Лежал, молчал и курил. Курил беспрерывно, одну сигарету за другой. Пил и курил, пил и курил Не закусывал и не ел ничего.
Ребята на другой день пошли к Любаше. Но они опоздали. Ее в комнате уже не было. Она уехала. Сбежала. Взяла академический отпуск и уехала. Документы оформила за один день. Торопилась уехать. Куда? Никто не знал. Никому она ничего не сказала. Недели через три Андрей не выдержал и съездил н к ее родителям в Павловский Посад. Благо, что недалеко - всего два часа на электричке Но там ничего о Любаше не знали со времен ее еще первоначального отъезда из дома. Во всяком случае, так Андрею было сказано. И Андрей вернулся к себе ни с чем совершенно подавленный. И снова напился. А, напившись, опять замкнулся, ушел в себя. И опять пил целую неделю. И опять целую неделю молчал. В институт не ходил. Ему стало абсолютно все равно. На все. Собственная жизнь его перестала интересовать. Собственной жизни у него теперь не было. Без Любаши ее не стало. Она исчезла вместе с ней.
Вот только сейчас он со всей очевидностью понял, что Любаша для него в действительности значила и чем она для него была. Оказывается - всем. Всем тем, что и определяет ценность самой этой жизни. Без Любаши смыл жизни исчез и даже само его собственное существование в этой жизни теперь ничего для Андрея уже не значило. Получалось, что он не только Любашу потерял. Он потерял себя Потерял навсегда. Навеки.
Оставалась лишь слабенькая надежда на то, что через год, после окончания академического отпуска, она вернется в институт. И тогда...Что тогда? Он не знал. Но тогда по-являлось что-то малопонятное, зыбко-туманное и неопределенное, что могло помочь родиться надежде. Надежде на что? Он не знал. Но хотя бы на встречу. О большем он даже боялся мечтать, не то, чтобы думать. Однако через год Любаша в институт не вернулась. Андрей поинтересовался в деканате и узнал, что Любаша летом забрала документы из института. И все, след ее потерялся Теперь уж действительно навсегда.
И остались в памяти сердца Андрея только ее громадные, разом потемневшие и ничего не понимающие глаза, с испугом глядящие на него в те последние минуты, когда они еще были вместе и еще рядом, и наполненные такой страшной болью и таким непередаваемым ужасом, что еще долгие годы ему становилось не по себе и жить становилось так невыносимо, так тошно, что порой хотелось даже руки на себя наложить, чтобы избавиться наконец от этой тяжелейшего для него бремени воспоминаний. И те ее слова, произнесенные безжизненными губами, от оглушительно страшного смысла которых у него до сих еще продолжало гудеть в голове и начинала бить нервная дрожь и которые, казалось, проникли до самых сокровенных глубин его души и сердца. Слова, жгущие его нестерпимым жаром кричащей совести, и не произнесенные даже ее совершенно "нешевеляшимися" тогда губами, а словно бы выдавившиеся из ее разрывающегося на кровавые куски сердца и звенящие в ушах Андрея все эти годы жизни без нее:
-- Будь...ты проклят.. Будь... ты...проклят...
И он действительно оказался проклятым, меченым черной печатью. Потому что за-таилась с тех памятных для него времен в глубине его синих глаз некая, тщательно скрываемая, но никогда не проходящая печаль, словно он собирался вот-вот заплакать, но не заплакал, сдержался. А желание заплакать осталось. Но уже в глубине его глаз. И глаза теперь у него плачущие, плачущие постоянно, всегда. Даже когда он смеется или просто улыбается, когда молчит или разговаривает.
И когда через много, много лет он услышит по радио песню Ирины Отиевой "Заклятие" на слова бенгальского поэта Назрула Ислама в изумительном переводе Михаила Курганова, но поймет, что эта песня про него. Про него и про Любашу. И спокойно дослушать до конца он эту песню не сможет - слезы навернуться у него на глазах. У него, никогда в жизни не плакавшего.
Я уйду от тебя, я скажу на прощание: "Прости".
Я уйду, но покоя тебе никогда не найти.
Я уйду без упрёков и слёз, молчаливо одна.
Я уйду, ибо выпито сердце до самого дна.
Ты меня позовёшь - ни единого звука в ответ.
Ни обнять, ни коснуться ладонью, ни глянуть во след.
И глаза ты закроешь и станешь молить в тишине,
Чтобы я возвратилась, вернулась хотя бы во сне,
И, не видя дороги, ты кинешься в горестный путь
Вслед за мной, без надежды меня отыскать и вернуть.
Будет осень. Под вечер друзья соберутся твои.
Будет кто-то, наверно, тебе говорить о любви.
Одинокое сердце своё не отдашь ни кому.
Ибо я в это время незримо тебя обниму.
Бесполезно тебя новизной соблазнять и манить -
Даже если захочешь, не в силах ты мне изменить.
Будет горькая память, как сторож, стоять у дверей,
И "раскаянье" камнем повиснет на шее твоей.
И глаза ты закроешь и воздух обнимешь ночной,
И тогда ты поймёшь, что навеки расстался со мной.
И весна прилетит, обновит и разбудит весь мир.
Зацветут маргаритки, раскроется белый жасмин.
Ароматом хмельным и густым переполнятся сны,
Только горечь разлуки отравит напиток весны.
Остановишься ты на пороге апрельского дня
Ни покоя, ни воли, ни радости нет без меня
Я исчезла, растаяла ночью как след на песке.
А тебе завещала всегда оставаться в тоске
В одиночестве биться, дрожа, как ночная трава...
Вот заклятье моё!
Вот заклятье моё!
Вот заклятье моё!
И да сбудутся эти слова!
Я исчезла, растаяла ночью как след на песке.
А тебе завещала всегда оставаться в тоске
В одиночестве биться, дрожа, как ночная трава...
Вот заклятье моё!
Вот заклятье моё!
Вот заклятье моё!
Да не сбудутся эти слова
И как ему хотелось, чтобы это "их заклятие" никогда бы не сбылось. И это, пожалуй, было единственное, что держало его в жизни.
Однако, институт он не бросил. Ребята его, можно сказать, вытащили, спасли. И он весь ушел в учебу. От себя, от жизни. Закончил с красным дипломом. Мог бы спокойно остаться в Москве, но распределился в Восточную Якутию. Подальше от всех. После Любаши постоянных женщин у него не было. Только временные подружки. Только временные, непродолжительные и ничего не значащие связи. В Якутии работал в самых отдаленных районах, на самых опасных и трудных маршрутах. Быстро выдвинулся, стал начальнником геологоразведочной партии, "наполучал" множество правительственных наград, заимел даже "лаурятство". Несколько раз ему предлагали переводы на работу в Европейскую часть Союза, причем, на руководящие должности. Но он отказывался. В Россию, как говорили сибиряки, его не тянуло.
Женился он поздно, уже далеко за тридцать. Женился на молодой "геологине", младше его на целых 15-ть, муж которой погиб в экспедиции и которая осталась одна с двумя молодыми ребятишками, мальчиками-двойняшками. Жили дружно, без скандалов. Андрей оказался хорошим семьянином, с детьми быстро нашел общий язык, они звали его папой. Жена его боготворила.
Развал Союза он застал в должности Главного Геолога Якутской ССР. Жил он с семьей в Якутске на крутом, обрывистом берегу Лены, в старинном, еще купеческой постройки, двухэтажном доме, в отличной четырех комнатной квартире на втором этаже. Уезжать из Сибири не собирался. Но раз в три года он выезжал с семьей в отпуск на целых полгода по путевкам куда-нибудь на юг Союза. На Кавказ, в Крым или в Молдавию. До-рога, туда и обратно, а так же курортные путевки ему с семьей, как заслуженному работнику крайнего Севера, предоставлялись в те времена бесплатно.
В 90-е годы в Якутии, как грибы, стали появляться различные фирмы по реализации "горнодобыващей" продукции края, в основном, золота, алмазов, редкоземельных и радиоактивных элементов. В одной из них, под название "Якуталмаз" попал и Андрей. Фирма быстро росла, развивалась, активно захватывая рынки сбыта своей продукции. А ее продукцией было все, что можно было вывезти из этого богатейшего района страны и с выгодой потом продать. Причем, продать кому угодно, лишь бы деньги заплатил. В Москве и в Питере появились шикарные офисы и представительства этой фирмы. Часть сотрудников высшего и среднего управленческого звена фирмы перебрались в столицы. Фирма купила им квартиры.
Андрей оказался в числе таких работников. Квартиру ему приобрели в Филях, в одном из домов сталинской постройки. Миллионером Андрей не стал, но материально считал себя вполне обеспеченным, т. е., типичным представителем нынешнего среднего класса России.
Своих детей у него не было. Заводить не стал, чтобы никогда у него не возникало даже повода для разделения членов уже сложившейся семьи на своих и чужих. Хотя жена настаивала и не раз. Он усыновил обеих детей жены. Оба они закончили ВУЗы и работа-ли в их фирме. Жили они спокойной, уравновешенной, вполне устоявшейся и достойной, но несколько скучноватой жизнью. Почти святой. ( Ведь святость – скучнейшая на свете вещь!), библейской жизнью. Вспомните: "Что было, то и будет, что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под луной". Ни-и-че-е-го-о. Понимаете? Даже неинтересно как-то становится.. Ничего нового, ничего памятного, ничего яркого, запоминающегося. Ничего. До этой новой встречи с Любашей. Через столько, столько прошедших, а, может и потерянных -лет...
* * *
Домой Андрей Миронович приехал в подавленном настроении. Жена встревоже-но глянула на потемневшее лицо мужа:
-- Андрюша, милый, что с тобой?
-- Ничего, Оленька, ничего. Просто, устал я что-то сегодня. Даже невмоготу .На-верное – магнитные бури. Раньше мы о них ничего не знали – и проблем особых со здоровьем никогда не было…
Но жена не приняла эту его неуклюжую попытку сострить. Любящую женщину обмануть не -возможно. Она вздохнула, встревожено покачала головой и спросила.
-- Ужинать будешь?
-- Немножко. И... Оленька... я бы выпил сегодня...водки..
Жена накрыла стол на кухне. Кухня у них была большая, целых 12-ть квадратных метров и они обычно кушали на кухне. К ужину жена поставила бутылку "Парламентской" прямо из холодильника, бутылку " минералки", стопку под водку, стакан тонкого стекла для "минералки" и вышла. Она понимала, что сегодня у ее мужа что-то произошло не слишком приятное и он вечером хочет побыть один.
Андрей Миронович помыл руки, переоделся в спортивный костюм, в котором всегда ходил дома и прошел на кухню. Сел за стол. Взял бутылку, свернул пробку, задумался на мгновение, затем пододвинул стакан и налил полный. Взял стакан в руку, посидел немного в задумчивости, затем поднес стакан ко рту и крупными, жадными глотками выпил. Поставил пустой стакан на стол, взял кусок черного хлеба, поднес к носу и замер в недвижности, сгорбившись, сжавшись, став как будто бы сразу же значительно меньше в раз-мерах, чем был. Потом тяжело вздохнул, взял в руки вилку, вяло ткнул ею в тарелку раз, другой, недовольно сморщился, положил вилку на стол и достал пачку сигарет.. Закурил и опять замер, уйдя в себя, в свои, видно, не слишком приятные мысли. И все курил, курил и курил без останова…...
А перед его глазами стояло испуганное лицо Любаши, застывшей у "Мерседеса" и встревожено глядевшей на него. Откуда этот страх? Чего она испугалась? Кого? Неужели - его?! Конечно же - его?! А кого же еще? Господи, неужели она до сих пор ждет от него только плохого?! Лишь только его увидела и сразу же - паника, и сразу же - бегство! Скорее к своему "Мерседесу", чтобы немедленно убраться от того места, где судьба вновь свела их. Пусть даже и на мгновение. А "Мерседес", судя по номеру - московский. Значит, живут они, если этот мужчина ее муж, в Москве. Значит, можно узнать через этот но-мер их адрес. Или адрес хозяина "Мерседеса", если мужчина, который сел за руль, лишь ее знакомый. Все равно, это реальная возможность узнать адрес и самой Любаши. Если, конечно, задаться такой целью...
Но - зачем?! С какой такой целью?! Через столько, столько лет?! Она же испугалась, она же не обрадовалась. Она – убежала от него...А ты бы, на ее месте, не испугался, если бы с тобой точно так же, подло и предательски, поступили? Ты бы тогда - не убежал бы? Мн-да-а-а... Ис-то-ри-и-и-я-я...
Утром, на работе, Андрей Миронович позвонил начальнику охраны фирмы и по-просил, не в службу, а в дружбу, узнать все, что можно, о хозяевах черного "Мерседеса" с указанным московским номером. Через несколько часов на его столе лежал листок бумаги со всеми необходимыми для него сведениями. Теперь он знал не только адрес Любаши, но и ее телефоны. И рабочий, и домашний, и даже мобильный. Вопрос теперь заключался только в одном - нужны ли ему сейчас эти сведения? А если нужны, то - зачем? С какой целью? Для чего? Ведь у него в жизни уже была одна встреча с Любашей. Почти сорок лет на-ад. И ничего хорошего она ни ему, ни ей не принесла. Так нужна ли теперь эта, вторая ваша встреча?! А, Андрей Миронович?! Может, все-таки пора уже и остановиться? Может, уже и хватит? Опомнись, Андрей Миронович! . Ведь ты уже, по существу, жизнь свою прожил. У тебя семья, какой можно позавидовать, хорошая работа, прекрасная квартира, в хорошем районе Москвы, вполне сложившийся и устоявшийся уклад жизни. Что тебе не хватает? Посмотри на себя - ты уже седой весь, И наполовину - лысый. Да и она изменилась за эти годы - дай боже как! Вы оба для друг друга теперь - чужие! Совершенно чу-жи-е! Не искушай судьбу! Не надо! Не надо! Опомнись…
Но в отношениях между мужчиной и женщиной логика поступков никогда не играла главенствующего значения.. Здесь все и всегда держалось на чем-то малопонятном. зыбком, эфемерном и расплывчато туманном, которое называлось чувствами. Чувство любви, чувство сострадания, чувство жалости, чувство долга, чувства признательности и бог его знает еще какие чувства. И за всю историю человечества никто так и не смог определить, как и откуда появляются все эти самые чувства и куда они вдруг потом неожидан-но деваются. Поэтому не будем судить Андрея за его безрассудство. Ибо безрассудство - это тоже чувство, стоящее между мужчиной и женщиной.
Два дня Андрей Миронович мучился, не зная, как поступить. Но "ящик Пандоры" был уже открыт. Остановит лавину - невозможно. Как ни старайся. И на третий день он не выдержал, снял трубку телефона и набрал ее номер...
Ну, что ж, свершилось то, что и должно было свершиться. Круг замкнулся. И коментировать случившееся вряд ли стоит. Все вновь возвратилось "на круги своя". Значит, так оно и должно быть..
Тому, что быть – того не миновать:
Есть время жить, но есть и – умирать,
Есть время брать, есть время всем делиться..
Есть время ждать, есть время – торопиться.
Наш каждый миг с рожденья обозначен.
Мы следуем судьбе, но счет уже оплачен
И радость от Любви горчит избытком соли.
И хочется кричать от счастья, как от боли
Значит, так, наверное, записано в их "книге Судеб". Было когда-то время их Любви, затем наступило время их Ненависти. Теперь вновь наступает время их Любви. Значит потом должно наступить время их смерти?! .Не может быть?! Да и зачем?! Зачем?! Зачем вновь встречаться, чтобы потом, после встречи, умереть?! Ответа – нет. Ответом может стать только сама Жизнь. И в Жизни все бывает и все может быть. Даже самое невероятное. Весь вопрос только в одном – не поздно ли?! Точнее, не слишком ли поздно? Не опоздала ли здесь Жизнь?! Она иногда - опаздывает...
Но не стоит задавать этот вопрос самой Жизни. Жизнь молчит и не отвечает. Она лишь только загадочно улыбается. И попробуй пойми ее улыбку! То ли она от Счастья улыбается, то ли старается прикрыть улыбкой Боль. Грядущую Боль….
КОНЕЙ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
POST HOE
( ПОСЛЕ ЭТОГО )
«Мне отмщенье и Аз воздам»
Второзак. XXX II
Вправду говорят, что у влюбленных свой, особенный взгляд на окружающий мир и, естественно, друг на друга.. Любовь, как бы заново открывает им глаза , и они начина-ют видеть то. что скрыто от взгляда обычных людей. Поэтому тысячу раз был прав Анд-рей Миронович, когда подумал о Любаше в день их нечаянной встречи в Балашихе, что она за эти годы совсем не изменилась. Она действительно не изменилась. Для него. И он для нее тоже не изменился. Поэтому, когда он услышал в трубке телефона этот характер-но-свое-образный, знакомый до жути, низкий, слегка гортанный женский голос, он даже задохнулся от нахлынувших на него чувств. Это был ее голос. Голос когда-то его Любаши. Он бы узнал этот голос из тысячи, из бесчисленного множества женских голосов, по-тому что память о нем впиталась в его душу, в его разум и стала неотъемлемой частью всей его мужской человеческой сущности и даже самой генной его системы.
А голос звучал в трубке:
-- Алё...Алё...Я вас слушаю... Говорите же...
Андрей Миронович молчал. Он никак не мог справиться с волнением и произнести хоть слово. В телефонной трубке тоже замолчали. Наступила пауза. Потом тот же женский голос взволнованно-осторожно спросил:
-- Это ты...Андрюша?
-- Я...Любаша...я, - с облегчением выдохнул Андрей Миронович, - кто же еще так по идиотски может себя вести...Только я...
-- А я знала, что ты мне позвонишь, - голос Любаши потеплел, в нем появились радостные нотки, - спасибо тебе, Андрюша...Я рада, что ты меня не забыл...
-- Что же тогда убежала от меня в Балашихе? - мягко, но все же с некоторым упреком в голосе, произнес Андрей Миронович
-- Испугалась я, Андрюша...Испугалась.. Себя испугалась...Не тебя, - в голосе Любаши зазвучала печаль, - Я поняла тогда, что ничего за эти годы не забылось, - она вздохнула и тихо, словно только для себя, добавила, четко пропечатав по слогам - Ни-че-го…
...
-- Я люблю тебя, Любаша, - слова эти Андрей Миронович не произносил. Они вырвались у него сами. Помимо его воли. Вырвались из самой его души. Из самого его сердца , - Прости меня ради бога за то, что я тогда натворил...
-- И я тебя люблю, Андрюша, - вздохнула в трубке Любаша, - А насчет твоего - "прости"? Знаешь, я давно уже все тебе простила...Потому что никто здесь ни в чем не виноват. Жизнь так распорядилась. Не судьба нам тогда было быть вместе...Не судьба...
-- А я тебя искал тогда Любаша, - вырвалось неожиданно у Андрея Мироновича.
-- Я знаю, - тихо сказала Любаша.
-- Отку-уда-а?! - удивился Андрей Миронович.
-- Мне мама сказала.Я тогда в больнице лежала. В МОНИК-ах. Почти три месяца, - Любаша замолчала, судорожно перевела дыхание и с усилием, медленно закончила, - Страшное тогда было время. Очень страшное... для меня. Даже вспоминать не хочется...
Такая боль, такая мука прозвучали в голосе Любаши, что у Андрея Мироновича сразу все захолодело где-то внутри самого сердца и ему стало не по себе. И у него опять само собой вырвались уже произнесенные им слова покаяния:
-- Ты уж прости меня, Любаша. Я так перед тобой виноват. Всю жизнь этот камень на душе ношу. Не сбросить никак...
Любаша неожиданно рассмеялась:
-- А пытался... сбросить? Только честно...
Андрей вздохнул:
-- Конечно же пытался, Любаша. Что уж скрывать? Больная совесть – груз наитягчайший. Порою так прижмет – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Испортил я жизнь...и тебе, и себе. Вот так-то, Любаша…
-- А как...пытался, Андрюша? - голос Любаши неожиданно дрогнул, но потом ра-зом выправился, - Если не секрет, конечно...
-- Да какой же секрет, Любаша, - вздохнул Андрей Миронович, - Никакого здесь секрета нет. У мужчин есть только одно средство от всех его бед - водка, водка и еще раз водка. Правда, потом неожиданно вдруг выясняется, что эта самая водка - помогает-то не слишком. Наоборот – еще хуже становится. Значит, надо еще больше пить И конца здесь не видно...Если не сможешь остановиться...
-- Неужто - пил, Андрюша? - голос Любаши вдруг зазвучал чисто по женски, взволнованно и встревожено.
-- Пил, Любаша, пил, - признался Андрей Миронович, да еще как...пил. Но потом все-таки хватило ума остановиться... Бросил... Не совсем, конечно. Не полностью... Выпиваю иногда: под настроение, за компанию...Но немного...Стопку-другую...Не больше...
-- Женщина помогла? - спросила Любаша, - Да?
-- Да нет, Любаша, не - женщина, - признался Андрей Миронович, - Дело в том, что между мной и любой женщиной, которая хоть чуть-чуть пыталась сблизиться со мной, всегда стояла - ты. Я на всех в мире женщин смотрел только через тебя. И ничего здесь поделать было невозможно. Как я ни пытался, как они не пытались - все в пустую...Все в никуда... А в итоге – не жизнь у меня получилась, а так... не разбери пойми чего...Од-но пустое "бултыхание"...
-- Ну-у, Андрюша, это ты зря, - спокойно и даже как-то назидательно проговорила Любаша, - Какой бы она ни была, эта жизнь, она - твоя. А не чья либо еще. И ты ее все таки прожил. И вроде бы - не плохо, насколько я понимаю. Так, Андрюша, а?
-- Может так, Любаша, но может и - не так, - непроизвольно хмыкнул Андрей Миронович и даже отрицательно покачал головой, сидя за столом в своем кабинете.
-- А что же тогда...не так... Андрюшенька? - участливо протянула Любаша, - ведь, насколько я знаю, жена у тебя молодая, красивая...И она тебя очень любит. И дети ее тебя тоже - любят. Ведь они сейчас уже практически - твои. Ты же усыновил их...
-- Любаша, милая, откуда такие сведения?! - ахнул, не удержавшись Андрей Миронович.
Она рассмеялась. Рассмеялась легко, весело и звонко. И немножко даже снисходительно. Так смеется мать над неуклюжими проделками сына:
-- Ты думаешь - один такой умный? Я тоже провела кое-какую работу по своим каналам. И тоже кое чего о тебе теперь знаю. Не забывай - я женщина. А женщины порой бывают очень и очень изобретательны в своем любопытстве... Если ими движет интерес...
И тут же без всякого перерыва, тем же голосом и с той же интонацией, быстро и на-пористо спросила:
-- Ты ее любишь?
-- Кого? - не понял Андрей Миронович.
-- Жену свою, Андрюшенька, - снова рассмеялась Любаша, - я тебе про нее говорю. Про твою Ольгу. Ведь ты с ней почти 20-ть лет прожил...Не так ли?
-- Ну и ну-у, - растерянно пробормотал Андрей Миронович, - Ты даешь Любаша! Интересно, а что же ты тогда про меня не знаешь?
-- Чего я не знаю про тебя, Андрюша? - переспросила Любаша неожиданно серьезным голосом, - Наверное, только одно – как ты в действительности относишься к своей жене. Сердцем. Не умом, не сознанием, а именно - сердцем. Понятно?
-- Хорошо я к ней отношусь, - ответил Андрей Миронович, - Очень хорошо. Она – прекрасная женщина. И очень мужественная. Это она меня спасла. А не я - ее, как прито считать. И я ей очень и очень благодарен за все то, что она сделала для меня в этой, не слишком удачной моей жизни. Она – опора моя во всех моих делах и во всех моих начинаниях. Без нее я бы пропал. Это - точно. Без обмана.
Любаша рассмеялась. Чувствовалось, что настроение у нее великолепное, что она очень довольна и звонком Андрея Мироновича, и этой складывающейся атмосферой их телефонного разговора.
-- Ты чего, Любаша? - спросил, удивленный ее поведением, Андрей Миронович.
-- Да я вот попробовала себя представить в виде этакой монументальной опоры для какого-нибудь мужчины. И стало вдруг смешно. Хотя, может быть, здесь все таки больше печального, чем смешного Но не получается что то из меня этой вот опоры. Не выходит. Я просто-напросто - женщина. Самая обыкновенная женщина. Без особый претензий к жизни. Но которая хочет любить и сама хочет быть любимой. Хочет хоть иногда сама себя почувствовать слабой. Хочет сама опереться на чье-либо родное плечо. Хочет иногда и поплакаться, чисто по женски, просто так...
Она замолчала на мгновенье. Потом вздохнула и тихо закончила:
-- Хотя я и забыла уже, когда в последний раз всерьез плакала. Видно, слишком уж много в молодости пришлось этим делом позаниматься. Наплакалась, видать, на всю оставшуюся свою жизнь...
Андрей Миронович растерянно замолчал. Прошлое постоянно вмешивалось в их разговор, не давая возможности расслабиться, почувствовать себя раскованно, радостно, комфортно, уверенно и спокойно. Прошлое мешало им, путало их мысли и не позволяло насладиться в полной мере этой неожиданно и непонятно откуда взявшейся их встречей, этим долгожданным подарком судьбы.
***
Они уже не могли обходиться друг без друга, без этих телефонных своих разговоров, без этих своих телефонных встреч. Они стали говорить друг с другом почти каждый день. Всегда в одно и то же время. В обеденный перерыв Любаши Андрей Миронович звонил ей и они целый час разговаривали. Целый час. Как это много - час! И как это мало - час. И они даже не разговаривали. Они общались друг с другом. Беседовали. Беседовали о своей жизни. О ее прошлом и ее настоящем. О своих радостях и горестях, о своих заботах и проблемах, о своих удачах и неудачах, о своих желаниях и увлечениях. Говорили обо всем, чем радовала и огорчала их жизнь. Говорили откровенно, ничего не скрывая и не утаивая друг от друга. Говорили жадно, увлеченно, торопливо, словно спешили высказаться, словно времени у них было только на чуть-чуть, совсем уж в обрез, а слов, невысказанных, кричащих, накопилось за эти долгие годы тяжелого молчания так невероятно много, что каждое сказанное ими сейчас слово ложилось живительным бальзамом на их измученные, истосковавшиеся друг по другу сердца и души.
Они как бы заново познавали и открывали для себя друг друга. И даже не "как бы", а на самом деле. Потому что между ними стояла мощнейшая стена разлуки, толщи-ною в почти сорок раздельно прожитых лет. И не обойти ее, не разрушить, не перепрыгнуть. Только медленно и осторожно разбирать, разбирать с обеих сторон, по каждому от-дельному камушку, по каждому отдельному кирпичику.
И лишь только теперь Андрей Миронович узнал, куда делась тогда Любаша после того страшного вечера, когда он произнес свои чудовищные слова. Узнал и ужаснулся. А Любаша уехала тогда домой, к матери. К самому близкому несмотря ни на что для нее человеку. Приехала домой и свалилась в нервной горячке. Сначала лежала в городской больнице, потом ее перевели в областную московскую, в МОНИКИ, в неврологическое отделение. Там она пролежала почти три месяца.
Вышла из больницы не похожая на себя. Как тень. Чуть только ли не просвечивалась. Вдобавок ко всему, она оказалась беременной, но ребенка в больнице сохранить не удалось. Произошел выкидыш. Мальчик. От Андрея. И жизнь стала для нее чернее черно-го. Жить не было ни малейшего желания, да и сил тоже.И она угасала прямо на глазах.
Спасла ее мать. Она рассчиталась с работы и бросилась на выручку дочери. Не от-ходила от нее ни на шаг ни днем, ни ночью. Ни на минуту не оставляла ее наедине с со-бой, со своими собственными мыслями. И отстояла. Вытащила чуть ли не с того света. Выходила, вынянчила, не позволила сломаться. Вновь поставила на ноги, сделала человеком, вернула ей уверенность к самой себе, как к человеку, как к женщине, уверенность в собственные силы, в возможности начать жизнь заново, сначала, с нуля.
А потом она устроила Любашу на работу в технический отдел Павловско-Посадского текстильного комбината, буквально заставила забрать документы из МГРИ и подать их в филиал Всесоюзного текстильного института на вечернее отделение технологигического факультета, чей УКП был в тогда в Павловском-Посаде.
Так Любаша из геолога стала текстильщицей. Инженером-текстильщиком. И, вроде бы, не так уж плохим. Потому что к распаду Союза и последующему за ним развалу отечественной текстильной промышленности, она стала Главным технологом комбината.
Вот только с личной жизнью у Любаши не все складывалось благополучно. Хотя внешне, на первый и непредвзятый взгляд, не было вроде особых причин для какого-либо беспокойства. Ее первая школьная любовь, точнее, ее школьный жених, с которым у нее не состоялась свадьба, попытался вернуться к ней и буквально вымолил у нее на коленях прощение И она его простила. Даже не простила. Здесь этот термин не совсем подходит. Просто, ей было уже абсолютно все равно. Она давным-давно о нем позабыла. Он выпал из ее памяти и из ее жизни. Она не испытывала к нему абсолютно ничего, кроме самого элементарнейшего равнодушия. Но поддалась на его настойчивые уговоры и вышла за не-го замуж. Но конечно же уже без свадьбы, без шума, без треска. Да и без радости.
Жили они вроде ничего. Без скандалов. Тихо. Любаша родила от него дочь. Внеш-не все складывалось у них вроде бы нормально. Но червоточина где-то в душе осталась, не проходила, саднила и болела. Все сильней и сильней. И Любаша не смогла подавить в себе растущей неприязни к мужу. Не смогла. Как ни старалась. И через три года после рождения дочери она ушла от мужа. Ушла к матери, к родителям. Не стала даже претендовать на квартиру мужа. Побрезговала.
А муж после ее ухода запил. И покатился вниз. Но к Любаше не приходил. Претензий не предъявлял. С дочерью не знался. И скоро совсем исчез из поля зрения Любаши и из ее жизни. Теперь уж навсегда.
В памятные 90-е годы Любаша занялась бизнесом. Вынужденно занялась. Жить ведь надо было. Дочь поднимать. Родителей -пенсионеров кормить. Они стали уже совсем старые. А пенсия у обеих – кот наплакал, смех да слезы. И Любаша стала "челночницей".. Летала в Турцию за дубленками, за кожаными пиджаками, куртками, пальто и меховыми шубами. Натерпелась всякого. Но затем втянулась, привыкла, потянула и даже открыла с подругой на паях свой небольшой магазинчик. Потихонечку зажила. На судьбу не жаловалась. Не ожесточилась. Человечность и женственность не потеряла.
И здесь судьба свела ее с одним предпринимателем.. Мужик был хваткий, жест-кий, имел несколько "бутиков" в Москве и Павловском Посаде. Холостой. Жена его по-гибла в автомобильной катастрофе несколько лет назад. В Любашу он влюбился по уши с первого же взгляда. Долго ухаживал, обхаживал, заваливал подарками, обеспечил "крышей" ее магазинчик. Помогал и защищал основательно. Без него Любаше было бы тогда выжить очень даже непросто. По волчьи действовать она не умела. В душе она была самой обыкновенной женщиной. Быть сильной и жестокой не могла. И в мужской опоре конечно же нуждалась основательно. Поэтому, в конце концов, она все-таки позволила себя уговорить выйти за него замуж.
Жили они в Москве. Здесь, в районе бывшей олимпийской деревни у них была шикарная двухъярусная квартира с прислугой, поваром и уборщицей.. В квартире, помимо всего прочего, было три ванных комнаты, три туалета и даже отдельная комната для собаки. Любаша работала в отделе рекламы на фирме мужа. Часто бывала за границей. Знала и Париж, и Лондон, и Рим, и Мадрид. Но летать не любила. Предпочитала работать дома, в родной Москве.
Дочь вышла замуж и жила своей, совершенно отдельной и обособленной от нее жизнью. Только иногда позволяла себе позванивать по пустякам. И то лишь по мобильнку, чтобы долго не говорить.
Прошлое забылось, ушло в никуда и не волновало уже совсем. Жизнь утряслась, успокоилась, устоялась, текла неторопливо и неспешно. Без всяких там сбоев, потрясений и водоворотов. Ни что не предвещало впереди никаких перемен, никаких изменений. До того памятного дня в Балашихе, когда она увидела вдруг в супермаркете прямо около себя сильно возмужавшего и постаревшего, но совершенно не изменившегося для нее Андрея. Увидела и растерялась, замельтешила, засуетилась, как молоденькая девчонка, потому что сразу поняла, что нет для нее никого на свете, да и не было никогда, человека более дорогого и более необходимого для нее, чем вот этот пожилой, сильно уставший от жизни, хотя и бодрый еще мужчина. Поняла - и испугалась. Потому что вся ее прошлая жизнь вдруг сразу обратилась в элементарнейшую пустоту, в ничто, в бессмысленность
***
Время шло. И эти постоянные телефонные разговоры Андрея Мироновича и Любаши стали неотъемлемой частью их жизни, причем, наверное, самой важной частью жизни. Потому что в назначенный час оба всегда оказывались на месте и стоило только Андрею Мироновичу набрать номер ее телефона, как он сразу же начинал слышать этот знакомый родной голос, который он сразу бы узнал из тысячи, из миллиона женских голо-сов. Пусть даже они зазвучали бы все сразу вместе. Во всяком случае, Андрей Миронович ждал этих разговоров, думал о них и даже порой импровизировал, проигрывая мысленно различные варианты их тематики.
Однако здесь трудно было что-либо заранее предугадать или предопределить. По-тому что они ведь не разговаривали в обычном и традиционном понятии этого слова. Они - общались друг с другом. Общались словесно, через телефон. И порой, со стороны, было совершенно невозможно определить, о чем же они говорят. Это была импровизация чистейшей воды. Причем, импровизация двух людей, духовно и душевно близких друг другу и понимающих друг друга с полуслова, с намека. Им хотелось общаться друг с другом, они испытывали удовольствие от этого общения и их тянуло друг к другу. И, естественно, что им обоим хотелось большего. Им хотелось встречи. Они хотели этой встречи и боялись ее. Чем больше хотелось, тем сильнее боялись. Особенно Любаша.
Чего она боялась - трудно сказать. Она боялась чисто по "женски", интуитивно, сама не слишком понимая, чего она внутренне опасается. Скорее всего, боялась непредвиденных неожиданностей в давно сложившемся укладе ее жизни. Тихой и спокойной. А на бурные чувства и эмоции она уже была не способна. Давным-давно уже перегорела.. Но, может, дело было в другом. В том, что она боялась увидеть разочарование в глазах Анд-рея Мироновича при их встрече. Ведь она, как женщина, сильно изменилась за эти долгие годы разлуки. А он, ее Андрей, только лишь возмужал и, если разобраться, стал еще лучше. Во всяком случае - для нее. Женщины всегда стареют раньше мужчин. Точнее, не стареют, а теряют свою внешнюю красоту, свою внешнюю женскую привлекательность. А она еще до сих пор помнит восхищение в глазах тогдашнего Андрея при взгляде на нее. Такое забыть невозможно! И ей очень и очень не хотелось бы... Чего, Любаша?! Чего?! Она подходила к зеркалу, внимательно смотрела на свое лицо, на свою фигуру и слезы на-ворачивались на ее глазах. Ей становилось страшно...
Хотя на нее из зеркала смотрела красивая, зрелая женщина, слегка полноватая, конечно, но ладная, крепкая, с высокой, не отвислой грудью, крупными бедрами, с хорошей фигурой, причем, фигурой именно женской, а не какой-либо там бесполой девицы с модельных подиумов, где не т ничего своего женского ни спереди, ни сзади, ни с боков. И лицо у этой женщины тоже свое, естественное, без каких-либо следов хирургически-косметических вмешательств, правда, сильно уставшее, но еще красивое лицо взрослой женщины, женщины-матери, женщины-труженницы, достаточно и трудно уже пожившей, но не потерявшей еще своей женской силы, женского обаяния и женской привлекательности.
Но она уже не верила, боялась поверить и не хотела верить своим глазам. Потому что не верила уже в себя, как в женщину, способную воспламенить мужское сердце, пусть даже и полыхавшее когда-то от одного лишь ее присутствия. Ведь это всего-навсего было. А не все, что было, можно возродить заново. В одну и ту же воду дважды не входят. А во-ды утекло с тех пор - страшно как много. А не верила Любаша в себя потому, что боялась еще раз потерять своего Андрея, теперь уже Андрея Мироновича, так неожиданно и вдруг вынырнувшего из небытия. Нам всегда трудно дается именно то, что нам дорого. А то, что дороже и роднее Андрея у нее нет никого на свете, она убеждалась много и много раз. И тогда, в молодости, и сейчас, в зрелые уже годы..
Но тянуть со встречей бесконечно было нельзя. Да и самой ей тоже невероятно как хотелось этой встречи. И она - решилась. Дала согласие.
Встретились они в обеденный перерыв в ресторане "Метрополь". Этот ресторан нравился Андрею Мироновичу своим интерьером и своей кухней, в основном, традиционно-классической. Он заказал столик на двоих в отдельном кабинете. И легкий обед с небольшой выпивкой. Себе он взял бутылку "Камю", а Любаше - бутылку полусладкого "Кьянти". И еще букет роз. Бордовых. Почему именно бордовых? А кто его знает. Просто нравились Андрею Мироновичу розы красных оттенков, особенно темных, не слишком ярких и броских, а как бы приглушенных, затаившихся до поры и спрятавших в глубине цветка свой огненный жар. Эти розы почему-то напоминали Андрею Мироновичу Люба-шу. Та же красота, та же мощь, но не столько внешняя, наружная, а глубинная, внутренняя, как бы затаенная. А потому - не для всех, а только для избранного. Ею избранного...
Встретил он ее у входа. Любаша приехала на такси. Она была в той же норковой шубе, что и тогда в Балашихе и в той же шапке-кепи. Она вышла из машины, оглянулась, увидела Андрея Мироновича, помахала ему рукой, как бы приветствуя, и направилась к нему.
Андрей Миронович стоял недвижно, глядя на нее. До чего же она была красивая! Он почувствовал, как у него внезапно пересохло горло и сильно-сильно забилось сердце. Как в молодости. А, может, действительно молодость вернулась к нему?! Вот сейчас! В эту самую минуту.! И ему теперь всего-навсего двадцать! И он снова студент МГРИ. И он снова ждет свою Любашу... Ведь она за эти годы совсем не изменилась. Какой была – та-кой и осталась. Время не властно над ней. Не женщина - а загляденье! Вон - один мужчина оглянулся на нее. Вон - другой. А этот даже остановился и рот чуть ли не раскрыл...
Любаша подошла к нему. Глянула в его глаза и тихо сказала:
-- Здравствуй, Андрюша!
Он почувствовал аромат ее духов, а сквозь него - ее запах, родной до жути, до невозможности, до головокружения; запах женщины, которую он когда-то любил и которую, как оказывается, любит до сих пор и будет любить до конца своих дней. Он побледнел до синевы в губах и тихо, почти шепотом произнес:
-- Здравствуй...Любаша...
Любаша чисто по "женски", интуитивно поняла, что происходит сейчас в душе Андрея Мироновича, поняла и обрадовалась. Она не смогла себя сдержать, взяла его за руки и, нагнувшись, прижала его ладони к своим, разом запылавшим щекам.
Андрей Миронович наклонился к ней и нежно, мягко поцеловал в губы, шепча и повторяя чуть слышно, как заклинание, одно лишь только слово:
-- Любаша...Любаша...Любаша...
А Любаша смотрела на него снизу блестящими от слез глазами и не было в этот момент на земле женщины, счастливее ее. Они снова встретились. Они снова были вместе. Пусть не надолго. Пусть на миг. Но...вместе. Через столько, столько нескончаемо- безнадежных лет.
Они сидели в ресторане не долго. И то - больше смотрели друг на друга, чем ели или разговаривали. И совсем не обязательно было Андрею Мироновичу заказывать для них отдельный кабинет. Они и так были одни. Они не замечали никого вокруг. Они виде-ли и ощущали только друг друга. Весь земной и вселенский мир в этот миг словно разом свернулся и уменьшился до размеров их отдельного столика в этом отдельном кабинете, этого претенциозного московского ресторана под странным названием "Метрополь". Они даже не танцевали, хотя рядом, в зале играла музыка. Но какая это была музыка - они не слышали. Им было не до нее. Музыка звучала в их истомившихся за годы проклятого одиночества сердцах. Им даже слова не были сейчас нужны. Никакие. Их заменяли взгляды. И молчание не тяготило их. Они его даже не замечали. Ведь счастье - это когда вы рядом и не надо тратить усилия на произношение каких-то обязательных и пустых слов. Им бы-ло хорошо и так...
И Любаша решила продлить это хорошо. Она сказала:
-- Андрюша, поехали ко мне. Я сейчас одна. Нам никто не помешает.
Она произнесла эти слова спокойно и естественно, как нечто само собой разумеющееся. И Андрей Миронович не удивился словам Любаши. Он уже давно, еще со студенческих лет, привык ничему с ней не удивляться. Хотя в душе, конечно же ждал таких или подобных слов. Ждал. Но только не сегодня. Но она опять его удивила. И он с видимым спокойствием, хотя глаза его радостно вспыхнули, сказал:
-- Хорошо...
Он достал "мобильник" и набрал номер своей секретарши:
-- Машенька, меня до конца не будет. Есть что-нибудь срочное? Тогда до завтра...
Остаток дня они провели в постели. В Любашиной постели. Они занимались сек-сом. Хотя, если разобраться, это не был секс в обычном и традиционном понимании этого слова; но это не было и элементарнейшим "траханием", простым или там виртуозным, используемым мужчиной и женщиной для удовлетворения половых потребностей своего организма; не было это и никакой "камасутрой" с ее бесчисленным множеством способов, приемов и позиций, изобретенных человечеством для возбуждения партнеров и усиливания их сексуальных желаний; но это не было и актами простой физической близости между мужчиной и женщиной, пусть даже и очень необходимых друг другу.
Нет. Они занимались не сексом, как таковым. Они наслаждались друг другом. Они – любили друг друга. Любили нежно, трепетно и чутко. А когда мужчина и женщи-на любят друг друга, то им не надо какой-либо изощренности в их любовных действиях или любовных ласках. Изощренность здесь становится совершенно не нужной. Потому что, когда любят, то самые обычные прикосновения друг к другу - это уже счастье; а объятия, ласки – это уже само блаженство и тогда самый обычный, самый заурядный, самый примитивный секс становиться вершиной духовного и затем уже - физического наслаждения. Потому что в основе его лежит желание сделать хорошо не только и не столько себе, а именно – твоему партнеру и все твои сексуальные действия начинают быть направлены на удовлетворение желаний не своих собственных, а только - его или ее желаний.
Ведь любовь мужчины и женщины не предопределяет в своей основе обязательное присутствие безумной, "нерассуждающей" или безоглядной любовной страсти. Нет, не страсть, не мощный импульс физического полового влечения, переходящего в нестерпимое желание физической близости, а высочайшая, трепетная и всепоглощающая нежность в сочетании с удивительным чувством благоговейного, чуть ли не святого, божественного преклонения перед этим творением природы или созданием творца, посланного тебе на радость и счастье жизни. Да святиться имя твое! - молитва всех любящих в мире.
И потому любить – это значит дарить радость другому, тому, кого ты любишь. И уже от этого ощущения получать удовольствие самому. Любить - это отдавать, а не брать. Любить - это делиться, а не забирать все себе. Любить - это жить для любимого, а не для самого себя, поэтому любовь и эгоизм - это вещи и понятия совершенно не совместимые друг с другом и полностью противоречащие друг другу...
И они любили друг друга, наслаждались друг другом. Долго, жадно, неутомимо и настойчиво. Как могли, как умели, как хотели. А потом долго лежали молча, крепко обнявшись и прижавшись друг к другу, уставшие, но счастливые. Они словно боялись раз-вести свои переплетенные руки, потому что тогда они вновь становились разделенными и вновь могли бы расстаться или потеряться, но теперь уж навсегда, без всякой надежды на новую встречу.
* * *
К вечеру Андрей Миронович уехал к себе домой. Любаша проводила его и пошла в ванную комнату. Она включила воду в ванную и сняла халат. Халат был китайский, шелковый, желто зеленого цвета, расписанный непонятными узорами и сказочно красивый. Халат привез муж из Гонконга еще год назад, но она его ни разу не надевала.. Не бы-ло повода. А вот теперь повод появился. Она надела его для Андрея, теперь правда уже Андрея Мироновича. Для других. Но не для нее. Для нее он по-прежнему оставался Анд-реем, Андрюшей, Андрюшенькой.
Любаша повесила халат и встала перед большим, во весь рост, настенным зерка-лом. Она не разглядывала себя в зеркале. Сейчас ей это не было нужно. Она не нуждалась в подтверждении того, что эта немолодая женщина, которая весело смотрела на нее из зеркала, может быть еще счастлива в жизни. Потому что она действительно была сейчас счастлива, и те несколько часов, только что проведенных ею в постели с мужчиной, которого она считала потерянным для себя навсегда, показали ей со всей очевидностью, что она любима и что она сама тоже любит, и что нет теперь на всем свете ничего для нее дороже этих вот нескольких часов счастья. Судьба все-таки сжалилась над ней и подарила ей на закате жизни кусочек того, неземного ощущения жизни, о котором мечтает в душе каждая женщина. А после таких часов - и умирать-то будет уже не так обидно и страшно. Хоть что-то светлое да осталось за спиной.
Она подняла руки вверх и сладко, до хруста в суставах, потянулась. Каждая клеточка ее тела жила, играла и пульсировала только в самых радостных ритмах. Ей было очень и очень хорошо. И ей не хотелось терять этого восхитительного ощущения полноты жизни. Но вот если она сейчас залезет в ванную - вдруг это "хорошо" возьмет да и смоется вместе со следами пота и запахом ее Андрея и исчезнет теперь уж навсегда, а?
Любаша засмеялась своему отражению в зеркале и погрозила ему пальцем:
-- Ну и глупая ты у меня, Любашка! Какая только дребедень не лезет в твою закружившуюся голову...Ой, Любашка - тебе же не 17-ть лет, а во много раз больше. Не дури... Остынь...Спустись на землю...
Она махнула рукой и зашла в ванную.
Потом Любаша привела себя в порядок и выпила чашку чая. Есть не стала. Не хотелось. И легла в постель. Заснула мгновенно. Как провалилась. Она лежала недвижно на спине, раскинув руки, и мягкая, теплая улыбка солнечным зайчиком блуждала по ее просветленному и как бы даже одухотворенному лицу.
А Любаше снилась весна. И поле, большое-пребольшое, аж до самого горизонта. Все в цветах и в зеленой, мягкой, как пух, траве. И она, молодая, красивая, идет по полю босиком со своим Андреем. Тоже молодым и красивым. Цветы путаются у них под нога-ми. Они падают на траву, кувыркаются, барахтаются, дурачатся, смеются. Им весело. Они счастливы Им улыбается небо, солнце щекочет их своими лучами, ветерок ласкает их разгоряченные, молодые тела. А потом Андрей куда-то исчез, спрятался, затерялся в траве и цветах. Любаша перевернулась на спину, и закрыла лицо руками. Спряталась от Андрея. Пусть теперь поищет И здесь кто-то тронул ее за плечо. Кто же здесь может быть, кроме Андрея?. Она открыла глаза, но вместо Андрея увидела чье-то мерзкое, злое лицо и голос, как удар кнута, свистящий, хлесткий со страшными, чудовищными словами:
--А-а-а-а, вот она-а, подстилка негритянская!
Слова эти Любаша даже не услышала. Слова прошли как-то мимо ее ушей и мимо сознания. Она не поняла сути происшедшего, но инстинктивно уловила опасность. Она попыталась напрячься, сосредоточиться, но не успела. Слова сразу проникли в ее сердце Не звуками, не буквами, а своим бесчеловечным смыслом.. Сердце вздрогнуло от ужаса, испуганно затрепетало и лихорадочно рванулось куда-то в судорожной попытке уйти или увернуться от тяжелого, разящего удара брошенных в лицо Любаши слов. Но сил у сердца не хватило. Пронзительно острая, все сокрушающая боль рванулась в левой стороне груди Любаши. Боль стремительно нарастала и в считанные мгновения стала такой огромной и такой нестерпимой, что сознание покинуло Любашу и она провалилась в непроницаемую черноту.
Утром повариха Любаши, пожилая тучная женщина в неизменном синем платье и цветастом фартуке, зашла в ее спальню. Зашла, как обычно, спросить про завтрак. Люба-ша лежала на спине. Лицо ее было спокойным и умиротворенным. Слабая улыбка застыла на припухших от вчерашних поцелуев губах, придавая лицу загадочно лукавое выражение. Только вот брови ее почему-то были сдвинуты в недоуменной гримасе. Да и то чуть-чуть, слегка. Как будто она во сне увидела что-то неожиданно-ужасное, но удивиться или испугаться еще не успела. Только начала удивляться. Но тут ей помешали. И лицо у нее так и осталось наполовину радостным, наполовину встревоженным. Кто ей помешал? Что ей помешало? Неизвестно .Но она лежала, как живая. И ни что не говорило о случившейся ночью трагедии.
Повариха позвала ее раз, другой, потом подошла и тронула за руку. Рука была холодная. Не живая. Повариха закричала, заголосила. Сбежались все, кто в это время были в квартире. Прислуга, уборщица, охрана. Вызывали неотложку, милицию. Врачи констатировали смерть от инфаркта. Смерть пришла к Любаше ночью, во сне, когда она спала.
Спала, глотнув несколько часов счастья и поверив в возможность этого счастья для себя. Страшно обидно умирать в такую минуту. Оттого и улыбка на лице, и брови в недоуменной гримасе...За что? За что? За что жизнь иногда бывает так несправедлива к нам..?
Андрей Миронович ехал на работу с нехорошим, гадким ощущением собственной виновности не только перед своей женой Ольгой, но и чуть ли не перед всем человечеством сразу. Никогда он в жизни ни перед кем не подличал, никогда всерьез не обманы-вал своих родных и близких. Никогда никого не предавал. И перед женой всегда был чист, не изменял ей никогда, хотя возможностей для подобных делишек была у него всегда предостаточно. Женщины к нему липли А теперь? Теперь - совершенно другое дело И как же теперь быть? Как жить? Как смотреть жене в глаза? Она-то в чем виновата?
Андрей Миронович понимал, что жена догадывается о появившейся у него женщине. Жена его любит, а любящая женщина не может не заметить тех малейших нюансов поведения любимого ею мужчины, которые свидетельствуют об измене, измене явной или мнимой, случившейся уже или только назревающей. Вот откуда у нее эти встревоженные и уже покрасневшие глаза, и этот ее постоянно ускользающий взгляд, и это появившееся недавно странное стремление побыстрее отдернуться от него при случайных или даже не случайных прикосновениях, отодвинуться и постоянно быть на расстоянии.
Андрей Миронович не был так уж по мужски слеп, не был он и слишком уж по мужски глуп и эгоистичен. Он прекрасно все видел и понимал, но ничего с собой поделать не мог. Любаша заслонила для него все и всех. А после вчерашнего - тем более. Тем более. По-этому на душе у него было "погано-препогано" и даже мерзопакостно. Есть та-кой термин, определяющий такое состояние души, когда хуже быть уже невозможно, не-куда больше хуже. Хуже уже не бывает. Вот это и есть мерзопакостное состояние.. .
Отошел он только на работе. Он сразу впрягся в дела, работал много и напряжен-но, без особых перерывов и перекуров. Старательно пытался уйти от нависших над ним лично домашних проблем в проблемы фирмы, закрыться от настигнувшей его жизненной волны вот этой кучей папок с деловыми бумагами, что лежали у него на столе. И на какое-то время ему это удалось. Он действительно забылся. Элементарная производственная те-кучка затянула его в свое русло, заставила не думать ни о чем другом, кроме интересов работы, интересов бизнеса, интересов фирмы. Он даже на обед опоздал, задержавшись на совещании у Генерального директора. А его обед – это время звонка к Любаше. И ему очень хотелось услышать ее голос после вчерашней встречи, такой знаменательной для них встречи.
Когда он вернулся в свой кабинет, прошло уже почти половина времени обеда. Он захлопнул за собой дверь и быстро набрал ее телефонный номер. Однако вместо Любаши ему ответил другой, совершенно незнакомый ему женский голос. Андрей Миронович по-думал, что он в спешке неправильно набрал ее номер и глянул на дисплей телефона. Нет, номер был тот самый. Значит, не дождалась его звонка и куда-нибудь ушла. Жаль. Очень жаль. Срывается их разговор. Он вздохнул и спросил:
-- Простите, а где Любовь Васильевна?
В ответ Андрей Миронович услышал такое, отчего ноги у него сразу же подкосились и он даже вынужден был опереться спиной о стол. Взволнованный женский голос со всхлипами произнес:
-- Нет больше нашей Любови Васильевны. Не-ет. Умерла она...
-- Как умерла?! Когда?! - ошеломленно выкрикнул Андрей Миронович, - Вы что- то путаете!.
-- Сегодня ночью, - продолжил тот же женский голос, - Инфаркт у не был...
Женщина еще что-то говорила. Но Андрей Миронович ее уже не слышал. Страшная весть обухом ударила по голове, тупой, давящей болью отозвалась в сердце. Ошеломленный Андрей Миронович бессильно опустился в кресло. Невыносимо заломило в висках, стало трудно дышать. Воздуха не хватало совсем. Он с силой рванул ворот рубашки, срывая пуговицы и попытался сделать вдох. Но в этот момент большая острая игла вонзилась ему в сердце. Боль была неожиданной и просто чудовищной. Он замер в испуге, боясь пошевелиться, боясь сделать еще вдох. Но игла оставалась в сердце. А боль медленной волной растекалась по всему телу. Он сделал еще одну, но уже судорожную попытку вдоха, скорее инстинктивную, рефлекторную, чем сознательную. Игла резко пошла в глубь сердца, боль стала совершенно невыносимой. И Андрей Миронович последними усилиями гаснувшего сознания заставил себя вытянуть вперед руку и нажать кнопку вы-зова секретаря. Сердце отозвалось на эту его попытку самозащиты резким взрывом боли, которая разом поглотила все вокруг. Андрей Миронович упал головой на крышку стола и замер в недвижности.
Машенька, секретарь Андрея Мироновича, услышав непрерывный звонок вызова, удивленно дернула плечами. Такого еще при ней не было. Она нажала кнопку звука на телефоне и сказала:
-- Андрей Миронович, я вас слушаю...
Телефон молчал. Машенька торопливо вскочила и бросилась к двери. Она увидела Андрея Мироновича, лежащего с вытянутой рукой на столе, закричала и кинулась из кабинета в коридор. Сбежался народ. Андрея Мироновича положили на диван и вызвали неотложку. Врачи приехали быстро. Но было уже поздно. Он был мертв.
Так свершилось проклятие этой любви. Долгие годы носилось оно по белу свету, ища подходящего момента, и ударила именно тогда, когда о нем совершенно забыли, когда, счастье, казалось, наконец-то нашло их обоих. И они умерли в один день. Так бывало и так бывает часто с влюбленными. С настоящими влюбленными. Когда уходит один из них - другой не хочет или не может без него жить. Такова она - жизнь. И ничего здесь поделать невозможно. Жизнь редко бывает справедлива к тем, к кому приходит настоящая любовь. Ибо слишком уж часто мы к ней просто не готовы. Не готовы морально, духовно, психологически. Телом, физически готовы, а душой - нет. Мы ищем в любви удовольствие, а любовь - это, прежде всего, ответственность. И слишком уж поздно начинает это понимать. Если вообще – начинаем понимать. Поэтому, прежде, чем произнести это волшебное слово: "Люблю!", сто раз подумайте. Лучше уж просто занимайтесь сексом для собственного удовольствия, но не трогайте этого святого слова. Слишком уж опасного джина выпускаете тогда из бутылки. А джины не всегда слушаются своих хозяев. Ведь, когда сеешь ветер, пожинать очень часто приходиться бурю. И бури всегда приходят неожиданно. Именно тогда, когда их не ждут.
Проклятие Любви -
Чудовищная мука...
Проклятие Любви -
И мы с тобой в разлуке.
Проклятие Любви -
Из жил за каплей капля.
Проклятие Любви -
Мы в обручах заклятья.
Проклятие Любви -
Часов бессонных вестник.
Проклятие Любви -
Оборванная песня.
КОНЕЦ