Oh my Baby, how beautiful you are
Oh my Darling, completely torn apart
You're gone with the sin my Baby
and beautiful you are
You're gone with the sin my Darling
HIM “Gone with the sin”
С самого утра маленькая площадь в Бадене была заполнена народом: люди смеялись, шутили, ругались, громко разговаривали. Царило почти праздничное оживление. Ещё бы, будничную скуку города вдруг разбило радостное событие: среди тесных улочек Бадена была обнаружена ведьма, сведшая стольких людей на неправедный путь, и теперь она будет сожжена на костре на площади.
Кардинал N внимательно следил за работами по подготовке к казни. Он не хотел, чтобы ведьма задохнулась в дыму, прежде чем пламя коснётся её тела, поэтому приказал делать кострище не очень высоким с большим количеством сена между нижними брёвнами. Огонь должен был медленно подбираться к своей жертве, раскаляя площадку, на которой она будет стоять, и символизируя собой то пламя, на котором в аду горят грешники.
Катарина фон Либе была самой красивой и самой известной своим искусством ублажения куртизанкой в округе. Своей редкой образованностью и тонким юмором она вызывала неизменное восхищение местной и приезжей знати, а также зависть и ненависть обманутых жён.
Жизнь Катарины состояла из телесных удовольствий, дорогих подарков и венерических заболеваний, которые она, однако, лечила весьма успешно с помощью своего лекаря. Она была настоящим украшением дома терпимости, поэтому хозяйка в ней души не чаяла, всячески её баловала, холила и лелеяла. У Катарины были лучшие наряды, лучшие ароматы, лучшие слуги. В свои 18 лет она успела познать все радости жизни и продолжала отдаваться им с юношеским задором и самозабвением.
Катарина не лишена была и добродетели: её щедрая рука раздавала еду и одежду нищим, в числе которых были и старые куртизанки, прелести которых уже никого не соблазняли. Глядя на их беззубые рты и обвисшие груди, юная красавица содрогалась от мысли, что и её может ждать та же участь, и желала себе ранней и романтичной смерти. Она бы могла отдать свою жизнь за возлюбленного или за свой город, если бы, например, началась война. Она даже была готова пасть от руки какого-нибудь ревнивца или ревнивицы, лишь бы эта смерть была в глазах других героической, и все вспоминали бы потом о том, какая прекрасная девушка была эта Катарина фон Либе.
Но пока дни шли за днями, ничего примечательного в городке не случалось, и куртизанкам не оставалось ничего другого как просто радовать своих посетителей.
В один из таких дней Баден посетил кардинал N, чтобы осветить пасхальную службу в главном соборе своим присутствием. Весна раскрасила улицы цветами и улыбками горожан. Не оставила она равнодушным и кардинала, заставляя его смущаться при виде красивых женщин. Это его злило и раздражало, т.к. не смотря на свой солидный возраст – ему было уже около сорока – в плане телесных удовольствий он оставался невинен как младенец, ибо больше всего чтил свою репутацию. Среди духовенства он слыл белой вороной за свою нравственность, но именно это делало его в глазах папы достойным приемником.
Проходя по одной из улиц, кардинал обратил внимание на толпу гуляк, столпившихся у одного дома, и женский смех. Ему были хорошо известны такие места, ведь именно благодаря им он избавился от многих своих конкурентов на пути к кардинальской шапке. Он даже испытывал нечто вроде благодарной нежности и уважения по отношению к публичным домам за их способность отделять зёрна от плевел.
Воспоминания о прошлых боях привели служителя церкви прямо к дому увеселения, вокруг которого сразу воцарилась тишина. Кардиналу стало неловко от того впечатления, которое он произвёл, и ему захотелось поскорее скрыться, как вдруг один из посетителей, изрядно выпивший, воскликнул: «О, господин кардинал! Я вижу, Вы решили благословить сию прекрасную обитель своим присутствием! Катарина! Порадуй господина кардинала!» Тут же распахнулось окно на втором этаже, и в нём показалась белокурая девушка удивительной красоты и свежести. «Не желаете ли отдохнуть, господин кардинал? Вам, наверное, ужасно жарко под рясой и в шапке!» Пьяный гогот заглушил звонкий голосок блудницы, и объект всеобщего внимания поспешил прочь, сжигаемый гневом.
Как посмела эта нечестивая девица обращаться подобным образом к самому кардиналу! Ей следовало бы валяться у него в ногах, моля наставить на путь истинный и принося искренние покаяния и слёзы о своей греховности! У кардинала было такое чувство, что на него вылили ведро помоев, и он поспешил в храм, чтобы, преклонившись перед Святой Девой, смыть с себя эту грязь.
К вечеру, совсем успокоившись, он стал прокручивать дневное происшествие. Он вспомнил Катарину, её распущенные густые белые волосы, её алый рот, белую кожу, изящную шею… Её лицо было лицом падшей женщины, но оно было поистине прекрасно, как и всё остальное. Даже эта развязная поза и нахальное поведение были столь же привлекательны, как и сама девица. Сердце служителя церкви дрогнуло.
Виновница же этого волнения вскоре забыла о существовании кардинала, предаваясь любовному огню в объятиях городского главы.
После пасхальной службы кардинал задержался ещё на неделю в доме священника. Целыми днями он просиживал в домашней библиотеке, работая над трудом по классификации ересей, когда-либо существовавших в Германии. А по ночам он выходил на прогулку. Путь его был один и тот же, и пролегал он всегда мимо одного и того же дома терпимости. Прячась под низкими балконами домов, кардинал следил за окнами на втором этаже, где неизменно горел свет. Он впитывал все звуки, доносящиеся оттуда: женский и мужской смех, столь несвойственный натуре самого кардинала, звуки лютни и женское пение, томные вздохи и стоны, скрип мебели… Он вдыхал запахи ароматических масел, вина и человеческого пота… Он пристально всматривался в силуэты всех входивших и выходивших из обители услад… И он ждал. Ждал, когда промелькнёт в окне струя белых волос, сверкнут бриллиантами серьги или покажется усыпанная кольцами белая изящная рука. Он ждал, когда появится она, Катарина фон Либе, чтобы снова и снова ощутить горько-приятное томление в груди и жар в паху и насладиться всей недоступностью похотливых желаний.
Распалившись до предела, он уходил, чтобы днём обрушить весь свой огонь на еретиков с помощью своей книги. «Всех на костёр!» - требовало его неугомонное перо, в то время как сам он, ещё того до конца не осознавая, всё больше был охватываем адовым пламенем.
Весна в Бадене плавно перетекла в лето, раскалив каменные улицы и наполнив городской рынок разной зеленью. Кардинал приезжал ещё два раза якобы за сбором свидетельств по ересям, но он ни с кем не разговаривал, и вскоре о нём забыли, хотя поначалу и поговаривали, что неспроста он так часто появлялся в Бадене. Катарина продолжала дарить мужчинам радость, мечтая в скорости встретить свою настоящую любовь, которая избавит её от потных похотливых рук уже порядком надоевших ей сластолюбцев. Но дни шли за днями, а любовь не приходила, и не было никаких намёков на возможность героической смерти, после которой бы все жители Бадена проливали слёзы на могиле бедняжки Катарины, безвременно покинувшей этот мир.
В один из июльских дней девушка увидела из своего окна знакомую кардинальскую шапку. Недавний гость Бадена о чём-то беседовал с хозяйкой дома терпимости и другими куртизанками. Неужели он решил развлечься, сбросив с себя овечий наряд? Тогда почему не с ней, Катариной, самой красивой и умелой куртизанкой в городе? Девушка распахнула окно и, сев на подоконник, громко спросила томным голосом: «Господин кардинал опять к нам пожаловал? Может, на этот раз вы всё-таки окажете нам честь своим присутствием?» Хозяйка дома испуганно посмотрела на Катарину и попыталась завести кардинала в дом. Но он не был намерен входить внутрь. Он поднял голову, и его тёмно-карие с холодным блеском глаза встретились с ясными голубыми глазами Катарины. Девушке стало неприятно от его взгляда, который был похож на нож, и она поспешно скрылась в глубине комнаты, закрыв окно. Плохое предчувствие сжало её сердце, и ей захотелось плакать. Ей показалась, что комната наполнилась могильным холодом. «Огня, огня!» - в исступлении закричала Катарина. «Будет тебе огонь», - уже где-то вдалеке услышала она.
На следующий день девушку арестовали по обвинению в колдовстве и заключили в тюрьму, запретив кому бы то ни было приходить к ней.
Кострище было полностью готово. Кардинал удовлетворённо полюбовался сооружением, а потом дал короткую команду страже: «Везите ведьму!» Через двадцать минут появилась телега, осыпаемая плевками и ругательствами горожан. В жалком существе, которое сейчас везли по улицам города, почти невозможно было узнать когда-то пышущую здоровьем и ослепляющую своей красотой Катарину. Руки и ноги девушки были искалечены пытками, волосы сбриты, губы обожжены, тело было до крайности измождено. Месяц в заточении сделал из Венеры страшного призрака. Это было живое воплощение грешника из Дантового ада – серое и несчастное.
Какое-то время Катарина надеялась, что с неё снимут обвинение. Она надеялась на это во время суда, несмотря на то что выходившие свидетельницы как одна утверждали, что обвиняемая наводила порчу на их мужей, и даже сами мужья признавали себя жертвами колдовства. Она надеялась, когда кардинал читал свою обвинительную речь, призывая суд инквизиции к справедливости, и предупреждал не поддаваться мнимо невинному виду обвиняемой. Она надеялась, отрицая свою вину во время первых пыток и даже во время вторых… Но в какой-то день силы её покинули. Ей стало всё равно, что с ней будет. И когда кардинал, который внимательно следил за ходом пыток, в очередной раз спросил, признаёт ли она себя виновной в том, что привораживала мужчин и возбуждала в них с помощью колдовских средств любовную страсть, Катарина тихо ответила: «Да, признаю». В тот же миг слёзы потекли из её выцветших глаз. «Да, признаю!» - в отчаянии крикнула она, сознавая, что этими словами подписывает себе смертный приговор.
«Я извещу инквизитора», - улыбнулся кардинал.
«Позорная смерть презренным псам!» - кричали из толпы, когда Катарину привязывали к столбу. Толпа возбуждённо гудела в предчувствии запаха жареной плоти.
Кардинал с инквизитором молча следили за процессом, погружённые каждый в свои мысли. Инквизитор думал о том, что неплохо бы съездить на воды полечить желудок. Как и любому человеку, несущему свою службу, ему необходим был отдых. А кардинал думал о том, что он принёс самую большую жертву своей любви – свою возлюбленную.
С того момента, как он в первый раз увидел Катарину, страсть внутри него разгорелась в огромное пламя, которое искало выхода и не находило. Кардинал писать книги, участвовал в политических интригах, строчил доносы папе на других кардиналов, целящихся на папский престол. Но всё это не давало ему успокоения. Его неизменно влекло в Баден, где он мог видеть предмет своей страсти, не получавшей физического удовлетворения. Чем больше он осознавал невозможность обладания девушкой, тем идеальнее становился её образ, со временем превратившийся в воплощённую Марию Египетскую. Он поклонялся ей, гложимый мыслью, что она живёт ничего не подозревая о его возвышенной любви. Ему хотелось вознести её образ на недосягаемую высоту, очистив его от всякой земной скверны. И однажды его посетило озарение: он приведёт Катарину на костёр своей любви, который спалит все её грехи и вознесёт до святости. Он подарит ей Рай, проведя через Адово пламя.
Огонь всё ближе поднимался к ногам девушки, по измождённому лицу которой текли слёзы, оставляя на впалых грязных щеках светлые дорожки. Когда занялась одежда и запахло опалённой кожей, толпа взревела, и кардинал не смог усидеть на месте. Он чувствовал как пламя растёт в его груди и всё больше охватывает тело Катарины, которое ему виделось таким, каким оно было ещё месяц назад: цветущим и пленительным. Огненным языком он лизал её белую кожу, въедаясь всё глубже в плоть. Когда из груди приговорённой вырвался предсмертный вопль, сладострастная волна прокатилась по телу кардинала, оставив мокрое пятно на его рясе.
Ступая по оседающему пеплу, он подошёл ближе к костру. Сквозь дым и пламя он ясно разглядел искажённое огнём лицо: оно улыбалось. Кардинал улыбнулся в ответ, и это была единственная улыбка, подаренная им миру.
Огонь поддерживали до тех пор, пока не остался только пепел. Долго ходил кардинал по чёрным хлопьям, вспоминая все свои встречи с Катариной. Он не мог надышаться этим воздухом, несущим в себе последние напоминания о его страсти. Теперь, когда всё зло сгорело, осталась только чистая любовь. Чистая любовь к светлому образу.
Кардинал не верил в ведьм и бесов. Он еле сдерживал презрительную усмешку, когда слышал рассуждения об инкубах и суккубах. Он знал, как легко ненависть и зависть заставляют человека верить, что его сосед/ друг/ жена причастны к колдовству. Он плевался, когда видел, как истеричные женщины извиваются на так называемых сеансах экзорцизма и кричат, что из них выходит дьявол. Он не верил этому ничему. Он верил только в свою репутацию и непогрешимость.
Ранним утром, как только забрезжил рассвет, слуга кардинала собрал весь прах в коробочку и отнёс своему господину. А тот, в свою очередь, пересыпал содержимое коробочки в специальный ковчежец, сделанный из золота и серебра, и поместил в свой домашний алтарь.
25.06.08
Вологда