"Если на вашей лестничной площадке не горит свет,
то подсветите себе экраном мобильника."
журнал "Наука и жизнь"
Моя мама любит поесть. Неважно - что, неважно - когда и где. Я списываю это на голодное военное детство и крупное телосложение, требующее постоянной подпитки...
Когда мне было лет десять, я жила с мамой в хрущевской пятиэтажке слегка улучшенной планировки. Hаш двор огибал громадный девятиэтажный многоподъездный дом, повернутый углом, как буквa Г. Причем в длинной части буквы, выходящей на широкий проспект, жила вполне приличная публика: врачи, профсоюзные деятели, директора небольших предприятий. А короткое крыло дома смотрелo на улицу, ведущую к рынку, и населенo онo былo почти целиком пролетариатом, работающим на припортовых фабричонках.
Моя бабушка и тетя жили в последнем подъезде классово разделенного здания. Окна нижних этажей смотрели на помойку, расползшуюся далеко за отведенные ей границы. Правда, из верхних окон можно было увидеть баржи на Волге.
А сам подъезд представлял собой крайнюю степень мерзости и запустения. Выбитые и замененные фанерой стекла, следы от спичек и окурков на потолках, с трудом работающий лифт, издающий вечный запах вокзального сортира, размалеванные и поцарапанные стены, сожженные кнопки вызова на этажах. Этакое заброшенное гнездо спившейся кукушки...
Сия история случилась мглистым осенним вечером. Мы с мамой возвращались от бабушки, унося с собой внушительный кус пирога с малиновым вареньем, завернутый в пергаментную бумагу. Свет в рабочем подъезде, как всегда не горел за полным отсутствием лампочек (о рубильнике Чубайса еще никто не подозревал). Выйдя из натужно хрипящего лифта на первом нежилом этаже, мы оказались в полной темноте. На ощупь пройдя по лестничной клетке, я осторожно начала пробираться по скользким ступенькам, ведущим к входной двери.
Мама шла сзади, шурша бумагой. Кажется, она решила еще раз приложиться к подарку. Я почувствовала соблазнительный запах бабушкиной выпечки...
Вдруг что-то мощно толкнуло меня в спину, я полетела со ступеньки, распахнула головой дверь в тамбур, и, не удержавшись на ногах, вывалилась на мокрое крыльцо. С еще большим ускорением за мной выпала мама, крепко держа промасленный сверток в руке и надсадно перхая. Липкое малиновое варенье заклеило ей горло, не давая вздохнуть. Мне пришлось долго стучать ее по широкой спине, прежде чем она отдышалась и смогла, наконец, проглотить кусок пирога, так неосмотрительно откушенный на темной площадке.
Выяснилось, что укусив вожделенной добычи, мама поскользнулась на верхней ступеньке, полетела вниз, и сшибла меня. Впервые в жизни моя стриженая макушка в меховом чепчике выступала в качестве двереоткрывающего орудия...
-А все жадность человеческая, - утирая слезы, прокашляла мама. - Не могла я до дому утерпеть, хоть уже и пробовала его. А все же хорош, собака - добавила она, облизываясь...
С тех пор, когда в нашей жизни случались ситуации, подпадающие под девиз "жадность фраера сгубила", мы всегда вспоминаем этот прискорбный случай.
Теперь уже моей дочке десять. Живем в доме без лифта, зато с мраморной лестницей и постоянной уборщицей. Свет в подъезде зажигается и выключается автоматически. Правда, иногда он гаснет прежде, чем мы успеваем взобраться на свой третий этаж, и я подсвечиваю дорогу мертвенным светом телефона. А дочка тогда просит рассказать "про бабушку и малиновый пирог". И я рассказываю.
Тем более, что мы-то из "гнезда кукушки" вылетели, и даже очень далеко. А моя тетя так в нем и живет. И мобильника у нее нет...