В СТАНЕ ПРОКЛЯТЫХ
1
Когда Вовка был маленький, он часто спрашивал свою мать, Симу Молокаеву:
-Мам, почему у меня ножка внутрь смотрит? Надо мной ребята в деревне смеются и прогоняют с улицы, потому что я быстро бегать не умею.
Маленького Сима гладила его по белобрысой выцветшей головке и говорила ласково:
-Я не знаю, сынок…
-А кто знает?
-Боженька.
Вовка бежал на развалины старой церкви и кричал , задрав голову, под дырявый купол:
-Боженька, почему у меня ножка внутрь смотрит?
Тот молчал, сверху на лицо Вовке сыпался птичий помет.
Мать рассказала сыну про его вывернутую ножку, когда ему исполнилось тридцать лет. В это время в их деревне Щукино появился незаконный Вовкин отец Шурик Балясин, который сбежал в город двадцать лет назад. Но не от Симы, а от законной жены Фаины, в девичестве Хардыбакиной. Вот Фаина-то, как оказалось, и вывернула Вовкину ножку.
Пока Шурик сидел за накрытым столом у себя в доме, Сима рассказывала Вовке тихим голосом, настороженно поглядывая на занавешенное окошко в кухне:
- Ухаживал за мной Шурик, ходил, как привязанный. Я
в лес за хворостом и он туда же, я – по воду, и он за мной. Не отступал, хотя моя мамка его от наших ворот поленом гоняла. Ну и нагрешили… А он, озорник, оказывается, за мной-то бегал, а к Файке посватался. К ней посватался, а за мной бегал. Я как узнала, говорю: «Что ж ты меня бросаешь? Ты меня не бросаешь, ты меня в гроб кладешь!» А он и не бросает, ходит ко мне и ходит.
Ну Файка не стерпела, стала меня отгонять. Раз ямку у колодца вырыла, я с ведрами-то смаху пузом в нее и упала. Вроде обошлось, отлежалась. Но она не отступила. Новую ямку вырыла, на лесной опушке, а как я за хворостом пошла, за мной увязалась – вроде поговорить. До этой ямки дошли, она меня туда и спихнула. Тут уж пришлось в роддом ехать. Меня под руки к машине ведут, а она крестится и кричит: «Чтоб тебе не разродиться!»
Врачи сразу сказали, как тебя увидели – вывихнуты косточки. Стали вправлять, да еще сильнее повредили. Какие лекари в районной больнице – так, кое-кто. Из городов за провинности разные в нашу глушь сосланные. Баловники…
-А что ж он не женился-то на тебе, а Файку Хардыбакину выбрал?
-Да разве ж он выбирал? Мать его заставила. Хардыбакины в нашем Щукине богатыми считались. У них стулья венские были – шесть штук. А у нас с мамкой – одни табуретки, дедом еще сбитые, да лавки. Нищета! Разве ж можно было перед таким богатством устоять? Вот и окрутили Шурика. Я видела, как он переживает. Жалко его было. Но уж ничего не поменяешь - там свои ребята пошли.
-Ага, они-то меня на улице больше всего и тирзанили. Косолапым прозвали. Так и кричали : «Вовка косолапый по лесу идет, шишки подбирает, лапой снег гребет!»
-Да что с детей возьмешь, они не виноваты. Это Файкина мать позлодействовала. Мне Шурика жалко. Особенно сейчас, когда так осрамился на всю деревню. Бабы около магазина говорили, Фаина его за печкой содержит, как телка, и на веревку привязывает. Зачем? А я бы его и такого взяла…
Вовка отворачивается к окну и вздыхает. Ему тоже жалко опозоренного Шурика. И он забрал бы своего незаконного отца, да за печкой на веревке уж не держал бы. Однако Колька и Левка Балясины отца ни за что не отдадут, зачем-то он им понадобился, если привезли связанного в Щукино и спрятали ото всех.
Сима смотрит виновато на сына и говорит:
- А ведь он приходил на тебя посмотреть перед самой
своей свадьбой. Даже на руки из качки взял и заплакал.
Она встает, одергивает подол черной юбки и просит:
-Принеси из сенцев топор, полы помою.
Вовка хромает в сенцы, берет топор и несет матери. Та, плеснув воды в помойное ведро из-под рукомойника, начинает поливать некрашеные доски и скоблить их топором. Потом смывает грязь и вытирает насухо тряпкой.
-Ты будто гостей ждешь,- бормочет Вовка.- Ишь, за уборку взялась…
2
Опозорился Шурик Балясин, живя в городе Москве, следующим образом. Подался он в артисты, родные дети и жена увидели отца по телевизору в пожарной форме с синим лицом в чьем-то пузе. Там он тушил пожар, а потом выбирался по веревке наружу, как понимали жена и дети, через чужой зад. И это кино крутили по десять раз на дню по всем двум программам, которые ловили щукинские телевизоры. Деревенские тоже видели похабное кино про Шурика и удивлялись – как это ему удалось выбраться из чужого пуза через задницу? Никого не интересовало, как он туда попал, а всем хотелось узнать – как выбирался? И когда сыновья Колька и Левка привезли отца домой, его бывший товарищ одноногий Серега Мамликин не утерпел, зашел в гости и простодушно спрашивал, выпив с Балясиным стакашек-другой:
- Ну как там, в жопе?
- Так же, как у вас здесь,- недовольно отвечал Шурик,
брезгливо отодвигая подальше от себя чашку с желтой простоквашей.
Но все-таки рассказал, что попал в кино, работая смотрителем на кинофабрике. Ходил там по коридорам в пожарной форме и следил, чтобы не курили. А его увидел режиссер и распорядился взять артистом. Синей краской вымазал, по веревке лезть заставил.
-Куда?- попытался озорно уточнить Серега.
Но тему не дали развивать дальше Колька и Левка, выпроводили одноногого за дверь и стали связывать отцу руки, чтобы уложить спать за печку.
3
Сыновья мало знали о нем. Он уехал в столицу, когда они были маленькие. Помнили только, как летали по избе венские стулья, которыми Фаина швыряла в Шурика, собравшего чемодан.
Два года после этого он присылал им деньги, и мать надеялась, что супруг скоро вернется, прикупив к ее венским стульям мягкие современные кресла, какие она видела в доме у председателя сельсовета Ивана Ивановича Похлебкина. Отец и в самом деле однажды приехал, но не один, а с рыжей девушкой, и сказал, что она поживет у них в доме. Так, мол, надо. Но пожить ей в Щукине не удалось, потому что старший сын Левка встал с венского стула и дал родителю в глаз. После чего тот, обидевшись, удалился из родных краев навсегда. И денег больше не присылал. Фаина терпела год, потом начала его разыскивать с милицией и подала на алименты, хотя и было это ей позорно. Но никаких алиментов от сбежавшего мужа она так и не дождалась.
Зато теперь, когда ее сыновья выросли и только-только стали зарабатывать у местного фермера, им пришла повестка в суд. Оказалось, что туда их тянет родной папаша, подавший на алименты.
Фаина, как узнала, о чем суд, так и села на стул с витыми ножками. Запричитала:
-Сколько же этот паразит будет нас еще позорить? То рыжую бабу родной жене привезет, то в чью-то жопу залезет, то алименты ему подавай. А сам-то он их платил, козел блудливый? Не давайте ему, ребята ни копейки! Ни под каким видом не давайте, вот вам мое слово.
Но на суде Шурик выложил квитанции почтовых денежных переводов и справку о слабом здоровье. Кольке и Левке присудили платить отцу алименты.
Только далеко от здания суда ему уйти не удалось – сыновья схватили его под руки за первым же углом и затолкали в машину. Связали руки, привезли в Щукино и поселили за печкой у матери. В первый же вечер усадили за стол, подвинули листок бумаги и велели писать отказную в суд. Но Шурик задумчиво жевал кусок Фаининого капустного пирога и ничего не подписывал. Он решил внушить Кольке и Левке, что рабовладение в наше время строго наказывается. И стал приводить разные примеры. Вспомнил, как одна арабская принцесса обманом заманила в служанки женщин из Индонезии и заставляла их работать круглосуточно. За это ей самой пришлось потом трудиться бесплатно на государство аж сто часов.
-Даже принцессу наказали за то, что держала рабынь. А вы не принцы, чай, вас тем более за это дело не помилуют,- размышлял вслух Шурик и жевал пирог, выплевывая под стул капустную начинку.- А вот еще в Москве узбеков в подвале один держал, тоже бесплатно на него работали…
-Да кто тебя работать заставляет?- кричали Колька и Левка.- Забери из суда заявление и катись на все четыре стороны!
Но Шурик размышлял о рабовладении и дальше, приводил другие примеры и плевался капустной начинкой на пол. А отказную не подписывал. Сыновья решили подождать и опять затолкали связанного отца за печку.
4
Иван Иванович Похлебкин исполнял в Щукине обязанности главы сельской администрации. Когда власть в деревне переменилась, надо было менять и начальство. Но никого подходящего по грамотности и умению командовать щукинцами на новую должность со старыми заплатками не нашлось. Очень сильно вымирали щукины жители. Мерли прямо не по дням, а по часам. Теперь каждый мужик в деревне был на счету. И пенсионера Ивана Ивановича Похлебкина снова принудили быть местным начальником. А он и не отказывался. Пришел в свой кабинет, обмахнул паутину от распоясавшихся было при временном безвластии пауков, отряхнул пыль с сереньких папок и сел писать доклад в район об улучшении рождаемости в Щукине. Такое ему пришло задание из райцентра.
Вся статистика была у Ивана Ивановича в голове. За три года в деревне пятнадцать человек скончались. Пять человек умерли от старости. Да, можно сказать, больше от одиночества. От тоски. Жили на отшибе, за оврагом. В распутицу даже почтальонка туда не ходила. Ясное дело, без ухода… Оголодали, небось, лекарств принести некому. Старую учительницу Лизавету Михайловну нашли с обгрызанными пальцами. Крысы объели, кровь пили. Дед Матвей вообще в скелет натурально превратился за зиму. Хоронить почти нечего было.
Так… Троих сбило машиной на большаке, одного – мотоциклом прямо посередине деревни задавили ребята из соседней Пыжовки. По пьянке человека угробили и сами сели. Вот и улучшай тут демографию. Хотя… И в тюрьмах ведь сегодня свадьбы играют. Значит, эти оболтусы все-таки живородящий щукинский резерв.
Дальше. Механизатор Мишка Полухин в тракторе весной сгорел. От короткого замыкания. Трое техническим спиртом опились, сгорели дочерна. Лешка Ломакин удавился – ну этот тоже по пьянке, в запое. И ребеночек у Вальки Кувалды грудной помер от мороженых яблок. Нашла, чем кормить младенчика, пьяная морда.
Иван Иванович закончил писать отчет о смертности щукинского населения, поставил точку и задумался. Это только у них в Щукине столько народу зазря пропало. А в районе? А в области? А… Да не счесть!
Похлебкин вздохнул - теперь надо изложить план по повышению рождаемости. Какой-нибудь неопытный глава администрации, из этих новых недоучек, со стула бы упал, получи он такое задание. А Иван Иванович знает, как к такому непростому вопросу подойти. Щукины дети сами собой не появятся, их кто-то родить должен. Главное – было бы кому рожать. Тогда и перспективный план составить можно. Но вот уверенности в том, что тот или иной в Щукине обязательно родит, никакой нет. Потому что каждый мужик здесь, или парень, это все равно, так и норовит Богу душу задарма отдать. Значит, что надо сделать? Пре-до-твратить. Смертность эту непомерную. А как?
Похлебкин еще сильнее задумался. Надо бы машины и мотоциклетки поотнимать у иных, до тех пор, пока не оженятся. Чтобы понапрасну по большаку не гоняли. Какое странное время, однако, пришло. Раньше посчитаешь, у кого в избе стульев больше или поросят в сарае, значит, тот и родит скоро. А нынче в огороде по две машины стоят, но детей в домах нет. Если же кто вдруг и родит – то уж точно случайно. А потом на всю деревню жалуются – ой, пьяные были на Троицу, ничего не помнили, что делали, а то бы ни за что…Тфу! «Такая безсыновщина у нас пошла, прямо жуть,- размышляет Иван Иванович. - Один только Вовка кривоногий Вальке Кувалде детей делает, да все каких-то… Недоделывает, что ли? Одного вообще угробила, шалава! Вот и улучшай с такими демографию…
А девки-то наши будут вообще рожать, как подрастут?»
Он выглядывает в окно и видит на улице девчонку Тоську. Задумчиво смотрит на то, как она пинает футбольный мяч между двух лип, потом встает со стула и выходит на улицу. Машет девчонке рукой и спрашивает, когда она нехотя подходит:
-Тоська, тебе сколько лет?
-Девять,- отвечает та, поддавая мяч ногой.
-А почему ты с куклами не играешь?
-Не хочу.
-А во что ты любишь играть?
-В стрелялки на приставке.
-Ты что же, стрелять больно любишь?
-Ага…
-А куклы-то у тебя есть?
-Не-а.
-Ну иди, играй.
Иван Иванович возвращается в кабинет и снова садится за стол, склоняется над отчетом, тихо бормочет себе под нос:
-Ничего, постреляет, постреляет, да на той жопе сядет. Тоже мне, стрелялка… Надо бы ей куклу подарить, вот что. А то скоро самим мужикам в Щукине рожать придется, как в Америке. Надо у Шурика Балясина спросить, правда это или врут все? Он в Москве долго жил, должен про это знать.
5
Но Шурику сейчас не до американских беременных мужиков. В дом к Фаине приехал судебный пристав, бывший щукинский житель Васька Дормидонтов, и начал описывать имущество в доме, чтобы выставить его на продажу и уплатить присуженные Балясину алименты. Описал венские стулья из приданого Фаины и пошел в хлев описывать корову Муську. А той уж два дня как след простыл.
-Куда корову дели?- спрашивает раздраженный Васька.
-Никуда мы ее не девали,- кричит Фаина,- сама со двора ушла, потому что гулящая!
-Почему же это вы такую гулящую корову на цепи не держите?- еще раздраженнее спрашивает Васька и что-то пишет на листок в своей черной папке.
Шурик стоит посередине двора в голубых сатиновых трусах и в майке из старых жениных запасов и переминается на босых ногах. Поодаль через изгородь за ним подглядывает Вовка Молокаев и тоже переминается со здоровой ноги на вывернутую. Ему жалко Шурика , на которого с кулаками набросилась Фаина. Она кричит:
-Ах ты хрен в трусах, последнюю рубаху с плеч рвешь? Жаба голубая!
Такого оскорбления Шурик вынести не может и тоже кричит приставу:
-Прошу занести эти слова в протокол!
-Я тебе не участковый, ему жалуйся,- бормочет Васька Дормидонтов и отворачивается, задумчиво поглядывая на разноцветных куриц. Он прикидывает, какая у них цена, но Фаина бросается на кур, машет на них подолом, гонит со двора. Однако перепуганные глупые курицы несутся прямо к приставу в руки, разметая по двору пыль. Но схватить ему ни одной не удается, и он говорит строго хозяйке:
-Пошли искать корову.
-Не пойду я,- плачет Фаина,- вон, пусть ребята идут.
Колька и Левка, тихо матерясь, идут вслед за приставом к лесу. А Шурик, поддернув голубые трусы, бежит прочь со двора, перебирается через изгородь и попадает прямо в руки Вовки Молокаева. Тот хватает незаконного отца подмышки и тащит к себе домой.
-Куда ты меня, куда, черт хромой?- шипит Шурик и рвется на волю. Но Вовка крепко держит его, так что вырваться нет никакой возможности.
6
Он приволок незаконного отца домой, усадил аккуратно на табуретку, крикнул матери, которая замешкалась в огороде на огурцах:
-Гостя тебе привел, иди, встречай!
Сима входит в дом, вытирая запачканные руки фартуком, тихо говорит:
-Здравствуй, Шурик!
-Здорово, Серафима, здорово,- отвечает он хрипло,- спрячь меня куда-нибудь от моих остолопов. Если пристав корову найдет – порешат они меня, ей Богу порешат!
-Да где ж тебя спрятать?- волнуется Сима.- Лезь за печку, что ли…
-Только руки не связывайте,- просит ополоумевший от страха Шурик.
-Да на кой нам-то?- смеется Вовка и подпихивает незаконного отца под зад в голубых трусах за печку.
-Кто вас разберет,- бормочет Шурик,- совсем тут одичали, законов не соблюдаете, живете в дикости. Меня моя теща – столетняя ведьма Хардыбакина- еще и в жертву принесет, я ее знаю, сатанинское отродье!
-И то правда,- кивает согласно Сима,- дикие наши края были, а теперь и вовсе…
-Мне бы чего горяченького, согреться,- просит Шурик.
-Это подойдет?- спрашивает Вовка, доставая с полки бутылку мутного первача.
-Ну хоть и это давай. Однако мне бы кофейку…
-Чего?- шепотом спрашивает Вовка, и брови его лезут вверх.
-У нас нету,- виновато говорит Сима,- нам на такое добро средств не хватает,- но, увидев, как недовольно скривил лицо Шурик, обращается к сыну,- ступай, ступай к Лидке в магазин, купи баночку.- Она сует деньги в руки Вовке и шепчет,- бери какую поменьше и подешевле.
-Да хватит пакетика два три в одном,- говорит из-за печки Шурик.
-А это что такое?- испуганно спрашивает Вовка, опасаясь, что незаконный отец выманит у них все до копейки на свои прихоти.
-Ладно, купи, что есть,- машет рукой Шурик, устраиваясь поудобнее на лавке. Потом манит к себе Вовку и говорит ему на ухо:
-Не могу я этой вашей жирной пищи принимать, воротит меня от нее. Сало, простокваша, творог вонючий, в Москве так помойки пахнут. Ты знаешь что, сходи на реку, принеси мне лягушек. Я их сам зажарю и вас еще угощу. Лучше любой курятины, увидишь!
Вовку тошнит, но он послушно берет холщевую сумку и идет покупать кофе и ловить лягушек на обед незаконному отцу.
Через час по избе Симы и по огороду распространяется терпкий роковой запах сваренного кофе. Роковой потому, что по нему -то Фаина Хардыбакина быстро определила, где прячется сбежавший Балясин. Она бежит к дому соперницы, но войти ей не удается – Вовка успел накинуть крючок на дверь. Шурик от неожиданности пролил горячий кофе на голый живот, ему больно и он стонет. Сима мечется по избе, не зная, куда бы еще спрятать Вовкина незаконного отца. А Фаина уже лезет в открытое окно и орет на всю деревню благим матом:
-Отдай моего мужика, гулящая, не прячьтесь, все вижу! Бесстыжие ваши глаза. Уже и постель постелили? Зарублю!
Вовка пихает Фаину обратно из окна. Давит ей рукой на растрепанную голову, улыбаясь при этом самым оскорбительным образом. Фаина садится на землю под окном и плачет, причитает:
-Хорошо тебе, Симка, чужих мужиков уводить? Мало ты мне смолоду крови выпила? Отдайте мою одежу, паразиты, не на ваши деньги куплено!
За печкой происходит шевеление, Балясин быстро стягивает с себя голубые сатиновые трусы и майку, отдает Вовке, а тот выкидывает тряпки в окно. Фаина подбирает, вытирает ими слезы и идет к себе домой. Там ее уже ожидают сыновья и судебный пристав.
7
Они не смогли поймать Муську. В лесу она снюхалась с дикими зубрами, которые без спроса перешли границу Щукина и щипали траву на полянах.
-Смотри-ка,- сказал пристав, разглядывая из-за кустов зубров,- ходят, где хотят. Никаких границ не признают. И Муську вашу приняли к себе в стадо. Теперь ее оттуда никаким калачом не выманишь.
-Во тварь гулящая, безразборная,- шепчет в ответ Колька,- быка местного ей мало, зубра подавай. И какого телка она теперь нам принесет?
-Такого же зверя и принесет,- говорит пристав и сплевывает с отвращением.- Сексуальная революция у вас тут в Щукине произошла среди коров. Теперь ждите…
- Чего?- уточняет Колька.
- А чего хошь. Станут ваши коровы приносить и
двухголовых, и двухвостых, и вообще черт знает кого. Разве ж можно им с зубрами? Не тот колер!
-Если эти твари еще отпустят нашу Муську на свободу. А то станут в рабстве держать, в этом, как его…
-В сексуальном,- смеется пристав.- А что – и станут. Она ведь по сравнению с ихними зубрихами раскрасавица.
-Мать-то оборется. Ей беда за бедой. То эти алименты на нас, то Муська скурвилась!- вздыхает Левка.- Слушай, Вась, а сколько же нам эти алименты папашке выплачивать?
-До самой его смерти не расплатитесь,- говорит Дормидонтов.
-Да неужто? Но ты же сам знаешь, уехал он, бросил нас и не платил…
-Что я знаю?- недовольно говорит пристав.- Это ваши семейные разборки, а у меня судебное решение. Я его исполнить должен, не терять же мне из-за вас работу. Ее и так у нас не найдешь, а тут вы со своими делами.
-Да большие деньги присудили-то. За пять лет. Пятьдесят тысяч где мы найдем?
-Не моя забота. Раз присуждено – платите. Не можете, опишу имущество.
-Ну и описывай, - сплевывает на траву Колька,- лови ее сам и описывай. А мы пошли отсюда.
-Не заплатите – сядете!- кричит им вдогонку пристав и снова ложится наблюдать за гулящей хардыбакинской коровой.
8
Законные сыновья Шурика Балясина вбежали в дом и сразу кинулись за печку, вытаскивать отца. А там пусто.
-Где он?- закричали Колька и Левка в один голос.
-К Симке своей сбежал и к ее кривоногому вы****ку,- ответила Фаина, утирая слезы голубыми трусами мужа.- Кофе гоняют у нее в доме, жизни радуются. Вон куда теперь денежки за нашу Муську пойдут.
-И за венские стулья,- растерянно говорит Левка.
-Не попусти, Господи,- кричит в голос Фаина.
Колька и Левка выбегают из избы и мчатся к дому Серафимы Молокаевой. Колька слету выбивает дверь ногой и кидается к Вовке, хватает его за грудки, орет во весь голос:
-Куда нашего отца спрятал, косолапый?
Левка подскакивает и с размаху бьет Вовку в грудь. Тот падает, кривая нога его задирается кверху, ему больно, и он кричит. А Колька уже тянет за руки из-за печки голого отца. По избе мечется Сима, ищет, чем бы прикрыть Шурика. На ходу замечает, что срам у него совсем скукожился и почернел от старости. Ей жалко Шурика, она хочет накинуть на него одеялку, но Колька уже тащит отца вон из избы. На пороге хватает топор, которым с утра Сима мыла полы, и волокет отца к бревну, на котором Вовка рубит дрова и головы курям.
Левка, Вовка и Сима выбегают следом и с ужасом видят, что Колька подволок отца к бревну, положил ему голову на место, где еще виднеются кровяные пятна от порубленных куриных бошек, и хочет ударить Шурика топором по шее, как Вовка бьет обычно молодых петушков. Вдруг из-за угла показывается Фаина и кричит дурным голосом:
-Стой, сынок, стой, не бери греха на душу!
Тут к Кольке подбегает Левка и выбивает топор у него из руки. Подхрамывает и Вовка, да так неловко : топор обухом бьет его прямо по затылку, и он снова падает навзничь, кривая нога у него задирается и болит. Вовка кричит, Сима тоже кричит, Фаина причитает. А Шурик выворачивается из руки сына и бежит вприпрыжку по грядкам к околице.
-Куда, куда голяшом-то?- шепчет Сима и хочет бежать за Шуриком с одеялкой.
Но Фаина вырывает у нее одеялку и сама бежит за мужем. Настигает уже у околицы и валит его на землю. Тут поспевают и ее сыновья, заворачивают папашу в одеялку и ведут обратно к себе домой.
Вовка с матерью возвращаются в избу. На столе стоят чашки с остывшим кофе. Вовка берет отцовскую, подносит к носу и долго нюхает манящий в голубые незнакомые дали запах.
-Душегубцы!- вздыхает Сима и начинает мыть в алюминиевой миске посуду.
9
Фаина снова натягивает на мужа голубые трусы из своих запасов и пихает его от греха подальше за печку, а по деревне в это время идет судебный пристав Дормидонтов и ведет на ремешке от форменных брюк гулящую Муську.
-Во,- говорит удивленно Левка,- поймал-таки курву!
Дормидонтов заводит корову во двор и бросает петлю на изгородь. Муська задумчиво щиплет траву и ежесекундно сует свой длинный язык к себе в ноздри.
-Фу, зараза,- брезгливо говорит пристав,- набегаешься тут за тобой, сам без задних ног останешься.
Он входит в дом и говорит, садясь за стол и раскладывая свои бумаги:
-Ну как описывать такую сволочь? Ведь у нее теперь не телок будет, а не пойми что. Меня еще обвинят потом за надругательство над должностью. Не-ет, вы как хотите, а лучше деньгами отдайте. А то я участкового позову на арест.
-Ладно, может, и отдадим деньгами,- соглашается Фаина.
-Может, отобедаем?- устало говорит Колька.- А то я с этих переживаний прямо с ног валюсь.
Фаина накрывает на стол. Все садятся на венские стулья, и она зовет из-за печи мужа:
-Иди, ирод, поешь что-нибудь. А то ноги здесь протянешь, садись потом за тебя на нары…
Балясин вылезает из-за печки и садится за стол в голубых сатиновых трусах и в телогрейке на голое тело. Фаина подает жареную на сковороде свинину, моченую капусту, свежие огурцы с грядки, творог в стеклянной бабкиной салатнице. Щеки ее разрозовелись, глаза обсохли от слез и радостно поблескивают. Сыновья исподтишка наблюдают, как хлопочет вокруг отца мать, и с досадой опрокидывают в рот по полному стакану самогонки. Шурику тоже наливают, и он медленно выпивает все до дна, потом подносит к носу кусочек черного хлеба и нюхает. Но не закусывает, а говорит, показывая на сковороду с жареной свининой:
-Вот у нас в деревнях поросенка режут, а в Австралии – черепаху. И тоже жарят. Ставят ее на попа, накидают внутрь горячих камней, подождут полчасика, а потом мясо достают и делят. На всех хватает. Тоже, выходит, шашлык получается.
Все молча смотрят на Шурика, а Колька плюется и выходит из-за стола:
-Даже пожрать спокойно не даст. Ты что, не только в жопе был, но и в самой Австралии? Туда же лететь – мешок денег нужен. А ты с нас последнее тянешь. Это как понимать? Занеси в протокол его слова, Дормидонтов. А то на суде он больно бедным прикидывался, а сам по австралиям черепах трескает!
-Да не был я там,- оправдывается Шурик,- мне киношные рассказывали, они туда летали. А я – нет, куда мне. Да я и не сяду в самолет, боюсь…
-Ну если ты черепах так любишь, то нечего нашу свинину жрать,- заводится все сильнее Колька и отбрасывает в сторону тарелку, которую поставила перед Шуриком Фаина.
Но тут в дом входит Вовка с холщевой сумкой и начинает выкладывать из нее сначала банку кофе, потом целлофановый пакет с большими лягушками. Говорит с обидой Шурику:
-Вот вам, возьмите, раз вы теперь здесь проживать обратно будете.
Шурик машет рукой и идет к себе за печку, а Левка и Фаина выскакивают из-за стола, пристав смахивает на пол пакет с лягушками. Потом встает, утирает испачканные свиным салом толстые губы и говорит:
-Больше сегодня описывать ничего не буду. Вы пока здесь между собой разберитесь, потом мне скажете. Если деньгами заплатите, все имущество останется при вас. А нет - приеду и опишу. Даже курей. Поимейте ввиду!
Он надевает форменную фуражку и уходит. За ним хромает из избы Вовка.
10
Вскоре Левка и Колька идут на огород подтяпать зацветшую картошку, а Фаина выходит к Муське. Отвязывает ее от калитки и ведет в хлев. Берет ведро, начинает доить и тихо разными похабными словами нараспев ругает гулящую. Муська слушает, жует сено и лижет языком себе ноздри. Мухи лазают у нее под хвостом и сосут коровью кровь. Фаина доит и не слышит, что в дом пришла почтальонка. А та с порога кричит:
-Получай пенсию, Хардыбакина!
Но никто ей не отвечает. Почтальонка растерянно мнется посередине избы, и тут из-за печи выползает Балясин в трусах, кутаясь в старую телогрейку.
-Шурик?- удивляется почтальонка.- Приехал? Ну здорово! Вот ребята-то небось рады, а?
-А то,- отвечает смущенно Балясин и почесывает голую коленку.
-Ну получи, хозяин, пенсию Файкину. А то мне еще пять дворов обойти надо, некогда ждать.
Балясин расписывается в квиточке, сгребает со стола деньги и машет рукой почтальонке – иди, иди, мол. Только она за порог, как Шурик, не выпуская денег из рук, вылез через окошко и побежал прочь от Файкиного дома.
В это время почтальонка вышла во двор и , увидев хозяйку, выходящую с полным ведром из хлева, весело крикнула:
-Возьми пенсию-то, хозяину отдала.
Фаина ставит ведро с молоком на землю и спешит в дом. Но Шурика уже и след простыл, и денег на столе не видно. Она спешит на огород, зовет сыновей:
-Идите скорее, отец сбежал, со всеми деньгами!
Колька и Левка нагнали Шурика у самой околицы и повалили его на землю, стали отнимать деньги. В это время мимо проходит Иван Иванович Похлебкин, держа подмышкой папку с отчетом о повышении рождаемости в Щукине, и наблюдает картину задержания едва не сбежавшего обратно в Москву своего приятеля детства Шурика Балясина его сыновьями. Остановился, посмотрел-посмотрел и подумал: «Если удержат здесь этого производителя подольше, надо будет еще одну единицу приписать в отчет об увеличении численности щукинского населения».
Но Похлебкин здорово тут просчитался. Балясин-то жить в Щукине остался, потому что никто денег на дорогу обратно в Москву ему не дал. Однако его сыновья Колька и Левка сбежали прятаться от алиментов в неизвестном даже судебному приставу направлении, и демографический отчет у Ивана Ивановича получился все равно с минусом. Похлебкин так расстроился, что даже собрал сельский сход по этому вопросу. Но щукины жители только посмеялись над ним и посоветовали заключить договор с инопланетянами, как с приезжими на заработки украинцами или с узбеками. Чтобы зря над Щукиным не пролетали, а спускались вниз и делали детей в нужном количестве и, главное – хорошего качества, а не с похмелья.