МАМА

       
       Виктор перебирал фотографии… Кого тут только нет! Половины этих людей не знаю. А вот мама совсем молодая ещё. И сзади надпись: «Виктор, ты должен помнить этот дом, эту дверь, где я стою. Там позади домика калиточка в садик. Ты помнишь? Ты оттуда коротким путём бегал в школу». Всё. Как будто услышал мамин голос. Навернулись слёзы на глаза. Кто я? Неужели это я оставил маму одну в Киеве, а сам уехал в Канаду? Да, мама, я помню этот маленький частный домик на улице Красноармейской. Отчётливо помню. Мы жили на первом этаже, а рядом и сверху много соседей. Были среди них и порядочные люди, но в основном, какие-то озлобленные, выдохшиеся, часто спившиеся типы. Фуражка на глаза, никогда не отойдут в сторонку, если кто-то идёт навстречу. Грязный пригород.
       А теперь – это почти центр города, и маленькие домики давно снесли.
       Помню, пришло время, когда стали цепляться к тебе: «Сара, чего ты не едешь в Израиль?» «Я не Сара, – спокойно отвечала ты. Куда захочу, туда и поеду, а ты не сможешь, даже, если очень захочешь». Тип скрипел зубами от ярости, но не трогал тебя. Ты редко рассказывала мне об этих столкновениях. Ты не хотела меня расстраивать, мама. А как-то ты со смехом описала мне стычку соседки-еврейки с каким-то «бандитом». Соседка эта Циля, несла в сетке яйца, а когда он стал приставать, Циля разбила все яйца на его голове, и очень довольная ушла домой... Это потом она плакала.
       Когда я перешёл в восьмой класс, нас выселили на окраину, и ты никак не могла привыкнуть к квартире на четвёртом этаже.
       –Ох, мама. Неужели я смог тебя оставить? Там? А ведь надписи позади фотографий сделаны, видимо, недавно. Почерк неровный, рука дрожит…
       Вот ещё фото с надписью: «Это тётя Сима, ты помнишь, Витенька, она купила тебе на день рождения первую железную дорогу, тогда только появились такие маленькие поезда из Германии. Ты умирал, так тебе хотелось иметь эти два вагончика и паровоз. А тётя Сима купила. Помнишь?»
       А вот моё фото школьного возраста и надпись: «Витя, это ты в свитере с квадратиками, который я связала. Научилась к старости вязать. В молодости не было времени».
       Да мне жизни не хватит, чтобы разобрать и прочесть всё это. Ты писала мне потом, что привыкла, что тебе помогают женщины из еврейской общины, приносят продукты, что ты ни в чём не нуждаешься, а я верил… И только теперь, когда ты умерла, я вдруг понял, что всё это неправда. Вернее, не совсем правда. Соседка написала, что ты давно перестала выходить из дому, что запах в квартире был «нездоровый». Боже мой! Моя мама и запах! Она была такой упрямой чистюлей, вечно требовала, чтобы я мыл руки. Она непрестанно стирала, не оставляла на потом ни одной вещи. Она даже тряпки, которыми вытирала плиту на общей кухне, тоже стирала, вываривала их, не выбрасывала сразу…
       А я не смог прилететь даже на похороны! Что я мог всегда – это посылать деньги. И на этот раз поступил так же. Как-то мама писала, что эти мои деньги помогают жить не только ей, но и соседке, которая ухаживает за ней, что она молит Бога за меня, чтоб я был жив-здоров и мог присылать деньги. Теперь я буду посылать, чтобы там ухаживали за могилой. Смогу ли поехать? Не знаю...
       Мама по телефону всегда говорила, что она не рассчитывает, что я смогу её забрать, ведь в Канаде нет для неё ни медицинской помощи, ни пенсии, что она не хочет сесть мне на шею. А, кроме того, самым веским аргументом было то, что в Киеве могила её сестры. Как она может её оставить?
       А соседка теперь вот написала, что мама всегда говорила ей: «Вот увидите, мой сын всё равно меня заберёт. Только с долгами рассчитается, они там купили небольшой домик, и для меня у них уголок найдётся. А медицина? Зачем она? Я и тут не хожу к врачам, а если вызываю, то прописывают всегда одно и то же, или аспирин, или пурген…»
–Что ты там возишься с фотографиями? – возникла жена.
–Да вот, половину людей не знаю.
–Значит, надо порвать – и всё. Зачем эта соседка тебе их прислала, не понимаю…
–Ты многого не понимаешь.
–Конечно. Только у тебя была мама! А то, что моя мама умерла два года тому назад, и у неё там вообще не было помощников, это ничего не значит!
–Слушай, тебе что-то сейчас нужно? Нет? Ну, и оставь меня на некоторое время в покое.
Виктор опять всмотрелся в старую фотографию, где молодая мама стоит у входа в квартиру на первом этаже. Он ещё раз перевернул снимок, чтобы прочесть надпись: «Виктор, ты должен помнить…» «Я помню, мама». И никогда больше не произнесу это слово: «мама». Просто некому будет...
А может быть, в следующем году поеду в Киев, пойду на кладбище, я знаю, где тебя похоронили – на старом участке в Берковцах, возле твоей сестры Гити. Вот там я ещё смогу сказать тихонько про себя: «мама». А потом больше никогда.
Прошло уже два месяца с тех пор, как её не стало, а мне кажется, что становится всё тяжелее вспоминать, вызывать из прошлого твою, мама, тень. «Витя, иди мыть руки!» Прости, если можно, мама.