Лазоревки.Невесомые, нежные мотыльки…
По краю крылышек – коричневые точки. В размывах – по бирюзовому полю, тонкими штрихами – к чёрной мохнатой спинке…
Cколько их было…
Голубым лёгким облаком – у реки.
Над колокольчиками и «татарским мылом» - клейкими, пахучими метёлками бордового огня.
На земляничной поляне нужно лечь – непременно, отметив самые ягодные места, чтобы двигаться потом – перебежками в два шага, снимая пахучие ягоды – то с белым бочком, а то – почти чёрные, набрякшие соком, выпятившие бежевые капельки семечек…
Клубника – на жарком, лысом пригорке. Сжатая твёрдой чашечкой пятилистника, и в самой глубокой спелости – зеленая…
И над ней – в танце своём – лазоревки, посверкивая немыслимо-синим…
Из всех ягод самая любимая – жимолость. Горькая, сладкая. В совершенстве своего овала – вытянутой капли, наводящая на самые потаённые мысли…
Каменушка. Пять-шесть листочков, крошечный прутик, пробившийся сквозь скальник. С такой щедростью – гроздь изумрудных ягод – на серый мшистый камень…
Я иду по свежему, утром рубленому профилю, на сухостойный тычок лиственницы предусмотрительно наматываю белый платок. С тайгой – не шутят.
И вверх – по скользкому отвалу, где в каждой трещине – кустик каменушки – дикой якутской смородины.
Жёлтые капли смолы стекли, застыли на чётко прорисованных марсианских - неземных, хрупких узорах ягеля. Всё – сочится и тает, и можно сойти с ума - от медвяного запаха лета…
Муж стоит у начала узкой – в три шага – просеки. Курит, смотрит – прищурясь. Хватает за руку и тащит к ручью: «Смотри!»
Свежий след медведя на намытом водой песке. Пожимаю плечами: «Ну и что? Лето. Ты же знаешь, он не тронет…»
Одним рывком муж стягивает брезентовую «энцефалитку», бросает на песок...
Корзина опрокидывается , и белые бурунчики крошечных волн уносят капли ягод – вниз, по течению – вниз…