Мне 45 лет, а моей подружке Зинке тридцать. К тому же я толстая и некрасивая, а она стройная и длинноногая. Но мы все равно дружим. Глупо думать, что красивые дружат только с красивыми. У Зинки хороший муж, двое чудесных детей, а я хронически не замужем. Может, Зинке приятно, что ей в жизни везет больше, чем мне. А мне приятно, что у меня такая молодая и везучая подружка. Она учит меня, кого надо читать, смотреть или слушать в данный момент. А я консервативна, у меня Хемингуэй как был с 16 лет любимым писателем, так и остался.
Кстати, с Хемингуэя вся история и началась. Я в очередной раз перечитывала «Фиесту», а Зинка везла меня и своих детей на мою дачу. Ей недавно муж еще и иномарку подарил, говорю же – во всем везет человеку! Дети буянили, и я стала читать им вслух про Испанию.
- Слушай, Ида, - говорит вдруг Зинка, - а давай-ка в августе мы с тобой поедем в Испанию. Стыд и позор! Все в этом сезоне едут в Испанию, а мы с тобой вообще ни разу еще за границей нашей великой страны не были. Хоть узнаем, есть ли вообще она – заграница эта!
- Слушай, Зинка, - отвечаю я. – Ты можешь ехать куда угодно, а мне и на своей даче неплохо. Эконом-вариант летнего отдыха.
- Нет, Зинаида, поедем, - приказным тоном вещает Зинка.
Мы с ней обе Зинаиды, редкое сейчас имя. Может, поэтому мы дружим? А чтоб нас не путали знакомые, она – Зинка, а я Ида. И если Зинка называет меня Зинаидой – это плохой, очень плохой знак. Это значит, что я буду упираться, не соглашаться на ее очередной каприз, но все это будет абсолютно бесполезным.
- Идочка, мой любимый дружочек, - сладким голосом поет Зинка. – Я займу тебе денег… Ты ведь любишь Испанию, ты про нее у Хемингуэя читаешь.
- Да уж лучше я почитаю, чем в долги влезать.
В это время мы приехали на дачу и выгрузились всем табором из машинки.
Зинка ловкая и быстрая, как электровеник. Я только успела сигарету выкурить, а она уже примус какой-то зажигает, картошку молодую варит, которую тут же на даче и подкопала.
Детей накормили и пошли на озеро купаться. Озеро у нас чудесное – соленое и с целебной грязью. Сюда со всей страны летом люди приезжают. А дорога к озеру через сосновый бор. Бор весь солнцем прогретый – июль, макушка лета как-никак. Запах чабреца настоялся в воздухе. От жары все живое в бору притихло. Мы шлепаем босиком по нагретой тропинке. От горячего песка дети начинают подвизгивать и подскакивать.
- Слушай, Зинка, - говорю я. – А в Испании сейчас 50 градусов жары, я в Интернете читала. Нечего там делать.
- А мы давай в сентябре поедем, - не сдается вредная искусительница.
Мы подходим к озеру, которое издалека от обилия плавающих и плескающихся похоже на суп. Или на компот. На море хочется, конечно. И на корриду. Но где взять денег?
Я уплыла мыслями опять к Хемингуэю. Я часто себе выдумываю разные ситуации, когда я – это не я, а прекрасная героиня романа. А поскольку воображение у меня не очень… то я чаще всего использую прочитанные сюжеты и ситуации.
Я представила себя леди Брет из «Фиесты». Вот я иду с друзьями… вся такая… в белом платье. У меня короткие, очень короткие волосы и осанка… И мы пришли на корриду… И мне очень жаль лошадей…
А почему, кстати, лошадей-то жаль? Что с ними на корриде этой должно случиться? Быков ведь убивают. Я спрашиваю об этом у Зинки.
- Ах, отстань, - говорит Зинка. – Я хемингуэев не читаю.
И Зинка повела детей купаться, а я пошла к своей сосне. По гороскопу друидов я – сосна. Есть у меня заветное дерево в этом бору. Такая отдельно стоящая сосна. Как на Севере диком, стоит одиноко. Иногда я прошу ее помочь. Прислонилась я к ней спиной, спина выпрямилась – хорошо… Я глаза закрыла, руки к небу подняла и говорю: Мать земля, отец небо, и ты, сосна, сосна, как мать родна, помогите мне в страну Испанию поехать, в Средиземном море искупаться.
И помогло!
Прямо в понедельник и сработало! Пришел ко мне богатый клиент и говорит: «Написал я книжку про детей испанских, которых во время войны к нам в страну привозили. Помоги издать». И мы эту чудесную книжку издали за полтора месяца. Так у меня появились деньги, и купили мы с Зинкой тур в местечко неподалеку от Барселоны. А автор мой чудесный, узнав, что я в Испанию собираюсь, нагрузил меня только что изданными книжками и велел их бывшим в России испанским детям, которые стали уже взрослыми и вернулись жить в Барселону, их подарить. А чтоб мне не обидно было, я тоже получила в подарок книжку: русско-испанский разговорник.
Летим! Подлетаем! С самолета уже бирюзовое море видно! Приземлились и стоим на испанской земле. Заграница есть! У Зинки в сумке наряды да косметика, да журнальчик гламурный, а у меня пачка книг испанским детям - весом 20 килограммов – больше в самолет взять нельзя.
Хорошая у меня подружка! Уже листает разговорник, пытается общаться. По дороге в отель перезнакомились с попутчиками.
- Тоска, - говорит мне Зинка, - в нашей группе всего три мужика, да и те с семьями. И испанских мачо что-то нигде не видно. С кем же я тут роман заведу?
Да, с романом, похоже, будет проблема. Что в России, что в загранице – мужчин почти нет, а все женщины тааакие красивые.
- Наверное, у испанских мужчин сиеста! - догадываюсь я. – Вот вечером пойдем на прогулку, там и познакомимся с кем-нибудь.
- И-да, - ледяным голосом вещает подруга. – Почему это у них в обед сиеста? Праздник – это дело вечернее!
- Праздник – это фиеста. А сиеста – сон послеобеденный. Ничего запомнить не можешь!
Мы с Зинкой по Испании идем! Головами крутим. Все нам необычным кажется.
Точнее, это я разинув рот иду. А Зинка изо всех сил изображает, что она бывалая путешественница. В отеле первым делом она на ресепшене утюг спросила. У нас с ней постоянный спор из-за льняных вещей, просто перманентный спор какой-то. Зинка считает, что ко льну должна добавляться синтетика, потому что натуральный лен мнется. А мне нравится, что он натуральный и мнется. Я считаю это стильным, а Зинка – неряшливым.
- Зачем тебе утюг? – ехидно спрашиваю я. – У тебя ведь лен не мнется!
- Я о тебе беспокоюсь, старшая подруга, - не остается в долгу Зинка.
Укоряет меня возрастом – это плохой признак. Это значит, что других аргументов нет. Это уже тяжелая артиллерия.
А с утюгом-то мы попали впросак. В отеле утюга не дают. Предлагают сами погладить за нереальные деньги. Пришлось развесить по номеру вещи и водичкой на них побрызгать, чтоб хоть немного разгладились.
- Пойдем гулять, Идка. Кончилась у испанцев сиеста – начинается фиеста! – торопит Зинка. И разговорник с собой берет.
На улице чуть не подрались – я хочу к морю, а Зинка мечтает о шопинге. Победила, конечно, она. Ходим из лавки в лавку, дивимся на заморские товары. Зинка в белых шортах, у нее красивые загорелые ноги. Продавец в каком-то магазинчике восхищенно цокает языком и говорит мне: «Мамми, какая красивая твоя дочка! Бьюти-бьюти! Бланка-бланка!» И пытается шлепнуть Зинку по попе, а Зинка смешно выгибается, но из магазина выходить не хочет.
А я выхожу. В магазине душно, а на улице уже темно, зажглись фонари, шум морского прибоя далекий и таинственный. Я стою, курю и жду Зинку. Я всегда курю, если не знаю, чем заняться. Рядом стоит невысокий испанец и смотрит на меня. Испанцы красивые, гордые. Ходят, как петухи, с достоинством. На испанце ярко-розовая рубашка, он похож на героя мексиканского сериала. Зачем он смотрит на меня? Я толстая и некрасивая. Наверное, думает, что я богатая – я ведь надела очень мятый льняной костюм. Очень, очень мятый – никаких сомнений, что это натуральный дорогой лен. Может, этот испанец альфонс? Или жиголо? Как это правильно называется? Я вспоминаю небедную француженку, с которой недавно общалась в буфете Эрмитажа, и стараюсь принять ее позу. Ничего сложного – просто перевоплотиться в небедную француженку. И посмотреть, что этот испанец предпримет.
Одновременно из магазина вышла Зинка и испанец подошел ко мне. «Friend?» - по-английски спрашивает меня испанец, кивая на Зинку. «Froundin”, - почему-то по-немецки отвечаю я. Вот и познакомились. Понятно, почему он тут стоял. Тоже, наверное, думает, что у меня красивая дочка. Или подруга.
Испанца зовут Хосе Педро, он пригласил нас выпить сангрии. Мы не знаем, прилично ли это – сразу идти и пить с ним сангрию. Но идем.
Сангрия здесь скорее компот со льдом, чем вино, но я начинаю хохотать после двух глотков. Воздух тут такой, что ли? Все время хочется смеяться!
- Как тебя зовут? – спрашивает Хосе.
- КармЕн! - отвечаю я. А что я могу сказать, если у него имя, как у героя Мериме?
- Оооо! КАрмен! Это испанское имя! - ликует он.
- А то! - с достоинством отвечаю я.
Испанец ерзает по скамейке, придвигаясь ближе, пытается под столом поймать мою коленку. Мне неловко. Я, наверное, ханжа. Я не знаю, как вести себя в таких случаях. Зинка, сидящая напротив, приходит на помощь. Ей хорошо, ее не хватают под столом за ноги, она достала разговорник и с умным видом говорит Хосе, указывая на меня: «Эта сеньора – бьеха!»
Хосе вздрагивает, отстраняется от меня, издали критично и пристально смотрит мне в лицо, успокаивается и отвечает: «Но, ноу бьеха!»
«Бьеха! Бьеха!» - горячо уверяет его Зинка.
Испанец на всех европейских языках пытается выяснить, сколько мне лет.
- Зинка, ты что ему про меня говоришь? – возмущенно шиплю я.
- Я говорю ему, что ты – одинокая свободная сеньора! – с чувством оскорбленного достоинства говорит Зинка.
- А ну дай сюда разговорник!
В разговорнике, конечно, мелковат шрифт, да и темно уже в этом ресторанчике. В две строчки подряд слова:
«Свободная, одинокая – solitera.
Старуха – vieja».
Крыть нечем, Зинка вполне могла ошибиться. Я не могу на нее сердиться даже в воспитательных целях, только ворчу: «С такими друзьями и врагов не надо».
Прекрасный вечер, первый наш вечер в Испании. Хосе провожает нас до отеля и спрашивает: «Кармен? Tomorrow?»
Зинка опять выступает в роли переводчика:
- Это он спрашивает, встретитесь ли вы завтра.
- Si! - легко обещаю я.
Завтра, правда, у нас экскурсия. Но я ни на минуту не сомневаюсь, что Хосе назначает мне свидание только из вежливости. Мне 45 лет, а ему всего 40. Я толстая, некрасивая. Старше его. Он не придет. А я уеду на экскурсию, и никогда не узнаю, приходил ли он.
Хосе показывает на какую-то пальму и пытается объяснить, что завтра будет стоять возле нее и ждать меня. На пальцах показывает, что в восемь. И посылает мне бессчетное количество воздушных поцелуев.
У Зинки портится настроение.
- Что, ты пойдешь к нему на свидание? Ты с ума сошла! Зачем он тебе нужен?
Я не реагирую. Это традиция.
Еще не было такого случая, чтобы ей понравился хоть кто-то из моих знакомых.
Зачем он мне нужен? Разве люди нужны друг другу по какой-то причине? Мне было весело и хорошо. Он, конечно, явно демонстрировал сексуальные притязания, но… мне 45 лет. Мне давно никто не демонстрировал сексуальных притязаний. Оказывается, с возрастом становишься терпимее к таким вещам…
И я начинаю уплывать в мечты… Я буду заниматься любовью с этим испанцем. На песке, возле моря. Я буду двигаться медленно-медленно, в одном ритме с прибоем. А потом поплыву прямо по лунной дорожке – далеко-далеко. И буду вечно молодой…
Увы! Вечно молодой уже не получится. Ладно уж, пусть мне вечно будет 45 лет. Не так уж и плохо. Лучше, чем восемьдесят семь, например…
- Дывитесь, люди добрые, - насмешливо говорит Зинка. – В твои 87 лет только и бегать на свидания!
Я вздрагиваю. Мысли мои она читает, что ли. Вот что значит верная подруга – пятнадцать лет дружим… И чего я, на самом деле, размечталась. Он не придет. И еще у нас завтра далекая экскурсия… Я буду издалека думать, как Хосе Педро пришел под пальму возле нашего отеля, ждал меня долго-долго, грустил, а потом… Скептик внутри меня подсказывает, что потом он пойдет гулять и пригласит выпить другую туристку, благо их тут хватает. И я навсегда забываю про Хосе Педро.
Мы уже пятый день в Испании. Завтра мы едем в Барселону, пожалуй, пора передать книги испанским детям. После ужина я выхожу из отеля, чтобы позвонить им из автомата, это дешевле, чем звонок из номера. Под пальмой стоит грустный Хосе Педро. Я узнаю его по ярко-розовой рубашечке. Что делать? Вдруг он ждет даму? Получится неловко…
- Кармен! – он несется ко мне гордо, как петух, даже скоерее как индюк, высоко держит голову и сияет всеми своими зубами. Из потока дикой смеси английских и испанских слов я понимаю, что он приходил под пальму каждый вечер и надеялся меня увидеть. Я прошу прощения на всех известных мне языках, но вижу, что он не сердится. Он выглядит счастливым. Я объясняю, что мне нужно позвонить, набираю барселонский номер. К счастью, испанские дети – это моего возраста муж и жена – прекрасно говорят по-русски. Я говорю, что завтра буду в Барселоне, и мы договариваемся встретиться в здании аэропорта.
Хосе Педро стоит рядом и ловит каждое мое слово.
Из отеля выходит Зинка и теряет дар речи. Смена эмоций на ее лице не предвещает мне ничего хорошего.
Хосе Педро вежливо приветствует ее и, показывая на противоположную сторону улицы, где стоят шикарные автомобили, объясняет, что он приехал повидаться со мной. Но сначала он пригласит нас выпить.
Мы заказываем по чашке кофе. Хосе не пьет кофе, смотрит на меня и спрашивает что-то. Я в растерянности, я понимаю только несколько слов в потоке его речи: Барселона, самолет, аэропорт, автомобиль…
Зинка, кажется, понимает больше:
- Он зовет тебя прокатиться с ним до Барселоны. На автомобиле. Видела, он рукой махал, свою машину тебе показывал? Будешь дура, если согласишься.
- Почему? Я хочу прокатиться!
- Не вздумай! Ни за что! Я недавно читала в газете, что русских женщин продают в гаремы! – Зинка говорит это без тени юмора, сурово глядя мне в глаза. – Это очень, очень опасно! ОЧЕНЬ! – А потом жалобно добавляет: - Как я останусь тут без тебя?
- Милая, мне так приятно, что ты считаешь, будто в «мои 87 лет» я кому-то нужна в гареме!
- Ну, все понятно, - противным голосом говорит Зинка. – Ты, значит, поедешь кататься на шикарном автомобиле, по ночной Барселоне… А твоя бедная подружка должна сидеть в номере и плакать!
Хосе Педро проявляет признаки нетерпения и деликатно дает понять, что ему хотелось бы побыть со мной наедине.
Я в сомнении. Я не боюсь, конечно, что Хосе Педро продаст меня в гарем. И вообще, мне показалось, что он зовет меня погулять у моря, а не ехать в Барселону. Скорее всего, услышав мой телефонный разговор, он спрашивал, не улетаю ли я завтра. Глупая ситуация! Почему я должна отказываться от удовольствия погулять с мужчиной?
- Знаешь, Зин, - почему-то виновато говорю я. – Я недолго с ним побуду, он ведь каждый вечер стоял под пальмой и ждал меня.
- Ой, и ты ему поверила! Ну ты наивная, - фыркает подруга и гордо уходит.
Хосе Педро спрашивает меня, насколько интимны наши отношения. Ему показалось, что Зинка устроила мне сцену ревности. Я отрицаю интим с Зинкой.
Когда мы с ним наедине, я лучше понимаю его, а он – меня. Мы сидим за столиком, держимся за руки и улыбаемся друг другу. Хосе Педро рассказывает мне, что работает на текстильной фабрике. Он не женат, потому что еще не выплатил кредит за дом, не принято заводить семью, пока ты не хозяин дома. Он не имеет образования. Я заметила, что он, когда пишет, проговаривает про себя буквы, как малограмотный. И почерк у него корявый. Интересная страна! При всем этом он так учтиво, корректно, с достоинством держится. "В России его приняли бы за интеллигента", - думаю я.
И еще я понимаю, что он не богат. Наверное, поэтому он не заказал себе сегодня даже кофе, но уже второй раз оплатил наш счет. Неловко.
Мы идем на набережную, долго гуляем и разговариваем. Я рассказываю о Сибири, а он показывает, что видел по телевизору «бланка-бланка» снег и спрашивает меня, правда ли, что у нас снег падает с неба. - Frio? Холодно? – спрашивает он.
Я говорю, что мне пора возвращаться. Вздыхаю, предполагая, какую сцену мне устроит Зинка. Надеюсь, что она уже уснула…
Хосе Педро застенчиво признается мне в любви. На неродном языке это звучит как невзаправду. Как будто я играю в водевиле. И я благосклонно принимаю его признание и обещаю завтра уж точно стоять у пальмы в 8 вечера. А он говорит, что привез мне подарок, и мы, наконец, подходим к блестящим автомобилям. Интересно, какой из них принадлежит моему испанскому поклоннику?
Хосе Педро ловко лавирует между шикарными лимузинами и подводит меня к старенькому велосипеду. Такой же черный, с толстой рамой, был у моего папы, когда мне было года три-четыре. «Мy car», - смущенно говорит он. К рулю велосипеда привязан узелок. Испанец подает его мне. В беленьком ситцевом платочке – апельсины. Они пахнут так, как никогда не пахнут апельсины в русских магазинах. Подари он мне сейчас бриллиантовое колье, я бы не была так растрогана. Честное слово, у меня даже глаза слезами налились, хотя я совсем не сентиментальна. Я чувствую себя школьницей, которая первый раз в жизни получила записку от мальчика. Мой рот растягивается в глупой счастливой растерянной улыбке, и я прячу лицо в узелок. Притворяюсь, что нюхаю апельсины.
Но, мне кажется, Хосе Педро доволен произведенным впечатлением. «Из моего сада», - объясняет он.
В зеркале лифта отражается мое неприлично счастливое лицо. Если я внесу в номер такое лицо, Зинка со мной долго разговаривать не будет. Но мне не хочется притворяться. Я чувствую себя пузырьком из шампанского, хочется хохотать, подпрыгивать, и я намерена приставать к Зинке и веселить ее. Я знаю, как ее развеселить…
Зинка, услышав, что я вошла, делает скорбное лицо и смотрит строго в экран телевизора. Я незметно прячу узелок с апельсинами в пляжную сумку, сажусь рядом с подружкой и тоже начинаю смотреть в экран телевизора. «Терминатор» по-испански - это клево. Мы молчим некоторое время.
- Ну, как прокатились? – тон у Зинки сдержанно-сухой. Дескать, знаю, ты сейчас начнешь рассказывать, как все было клево и гламурно, ты же переполнена яркими впечатлениями, но знай, что мне это абсолютно не интересно, и спрашиваю-то я только из вежливости…
- Да не получилась поездка, - печально отвечаю я. - Я очень тяжелая, не рискнула сесть на раму велосипеда – сломаю еще.
- Какого велосипеда? – Зинка оживляется.
Мы опять дружим. Всё хорошо. Все так, как всегда, как и должно быть. Status quo восстановлено. Зинка – везунчик по жизни, а мне достался испанец на старом велосипеде. И я рассказываю все-все по порядку, даже то, что Хосе подозревает между нами лесбийскую любовь. Я рассказываю обо всем очень подробно. Обо всем, кроме узелка с апельсинами.
Зинка долго хохочет. Я тоже. Это воздух такой на Средиземноморье.
- Спасибо, кстати, за комплимент, - вспоминаю я.
- Какой еще комплимент?
- Ну как же! Спасибо, что подумала, будто я сгожусь для продажи в гарем.
- Аааа! Дык… Сгодишься, конечно. Например, педикюр одалискам делать... должен же кто-то этим в гареме заниматься… – Зинка становится прежней, в голосе сарказм. - Я все же на самом деле беспокоилась за тебя, - смущенно заканчивает она.
Мы хихикали почти до утра. На следующий день, зайдя в номер, мы увидели, что горничная cдвинула вплотную наши кровати, стоявшие раньше далеко друг от друга. Наверное, со стороны не понять, что любовь между подругами бывает и платоническая.