Отряд
Идем… Колонной. Молча. Под ногами чавкает темная жижа. Странные крики, предположительно, птиц, в неподвижных зарослях. Тяжелое уханье в стороне, где чернеют обширные озера. Редкие звуки усиливают кромешную тишину. Хмурь и уныние, давят на плечи вместе с тяжестью снаряжения. Эйфория первых часов осела на дне наших глаз и душ. Связь пропала трое суток назад, хотя передатчик исправен. Приборы навигации не работают. Направление выбираем интуитивно, полагаясь на условные ориентиры. Цель пути размыта окончательно. Двигаемся машинально, физическим действием забивая душевные метания и нарастающий страх перед неизвестностью. Идти вперед необходимо, иначе погибнем – слабое утешение, но оно пока работает.
Ночью земля дышала, бугрилась и стонала, как живое существо, раздираемое болью. Из недр с шипением били гигантские фонтаны, их черные столбы застилали слабо мерцавшее небо. В низинах клубился белый фосфоресцирующий туман. Мы нашли убежище под вертикальной плитой, правильной формой намекавшей на рукотворность происхождения.
Выдвинулись утром, как только перестало трясти. Здесь все другое. Это не то, к чему нас готовили. Ветра нет, местная природа его не изобрела. Когда ускоряешь шаг, лицо слабо обдает теплым густым дуновением. Душно…
После смерти командира почти не разговариваем, его гибель принесла отчуждение. Он провалился в естественную яму-ловушку. Камнем ушел в вязкую муть, не успев, даже, вскрикнуть. Выплюнув зловонный пузырь, студенистая поверхность застыла в привычной неподвижности, будто не забирала жертву на дно. Если там, в глубине, никогда не видевшей света, существует дно…
Спешим преодолеть опасные топи и подняться на плато, молочным зубом торчащее среди серо-черной равнины. Никто не знает наверняка, будет ли там безопаснее, чем внизу, но миновать бледно-серую преграду возможно только, поднявшись на нее.
Плато оказалось гигантским монолитом, почти ровным и гладким, состав очень напоминает кварц. Кое-где прилепилась скудная флора, в прямоугольных углублениях застыла влага. Между тем, запасы нашей воды на исходе. Первые за все время пути, редкие насекомые устрашающих размеров нехотя расползаются из-под ног – на первый взгляд, они неопасны. Прямо по ходу, горизонт пожирает частокол косых вершин угольного цвета, напоминающих ладонь с растопыренными пальцами. Размеры ладони сопоставимы со вставшим на дыбы Апеннинским полуостровом. Она, словно вырастает из низких, рваных облаков, и подпирает мутную пустоту небосвода. Никто не сомневается, что там – цель нашей экспедиции и ответы на вопросы, разгадка тайны. Исподтишка бросаем друг на друга затравленные взгляды – идти вперед мешает беспричинный, животный страх. Приходится себя заставлять. Почти полная безжизненность и тишина отдаются в ушах изнуряющим звоном. Мы наблюдаем движение сзади или впереди, но по мере приближения – жизнь отодвигается. Вокруг нас – остается вакуум.
И, только в кривых зарослях кустарника, переболевшего церебральным параличом – непрерывный хруст ломающихся веток. Что-то движется, параллельно нашей поступи, не желая показывать себя, но и не скрывая свое присутствие. К озерам – невозможно подойти. Они обитаемы. Опасно обитаемы.
Я - единственная женщина в группе, у меня свой взгляд на происходящее и мне сложно судить о чувствах остальных. Мне кажется, я острее чувствую одиночество. В нестройной атмосфере уныния и подавленности, натужных шуток и показной бодрости, ко мне не проявляют особого отношения. Принимают как солдата и не выделяют по половому признаку – никаких поблажек и за это я им благодарна. Но между собой общаются на своем, мужском языке, не выбирая выражений и не подыскивая слов. Я не согласна с ними, что цель достигнута, что нет смысла искать. Что пора останавливаться и пытаться дать условный сигнал. Что впереди ничего нет. Есть! Определенно есть! Если не разгадка, то спасение. Болят заусенцы. Под ногти забилась грязь. Маникюр. Я мечтаю о нем. Это дает силы и помогает сопротивляться. Я дала себе слово, что вернусь, что увижу талый снег за своим окном и сделаю маникюр. Нелепая и нереальная мечта, в этих декорациях она - такая земная и незамысловатая…
Третью ночь горизонт впереди озарен пульсирующим свечением. Стоит ли «лететь» на этот огонь, мы не раздумываем – координаты, выданные аппаратурой перед отказом, указывают именно туда.
Миссия
Нет стороны, к которой можно спокойно повернуться спиной. Огромные пространства, пустота и безжизненность – есть сама опасность, ее безграничное олицетворение. Как чье-то близкое дыхание. Зловоние болот, словно выхлопы нечистой утробы демонов, следящих за нами…
Мужчины чахнут – неизвестность истощает их – не с кем воевать, нет шанса погибнуть в бою.
Сырость, грязные руки, жаркий зуд в ногах – все это напоминает детские походы за грибами с дедушкой. Он еще умел плести из ветки ивы шикарный пастуший кнут… Похожий на длинную девичью косу. Хлесткий щелчок – особое искусство. Короткое эхо в парной тишине июльского вечера… Он плел их каждое лето – потому что за зиму они ссыхались в погребе на даче…
Утром просыпаемся от чудесного явления - поднялся ветер. Безжизненный и чуждый нам мир наполнился новым звучанием и красками, он уже не кажется таким чужим и страшным. Почти, пасмурное Подмосковье. Начав движение, останавливаемся. Мы видим себя. Со стороны. Всю группу. Там, где мы никогда не были и куда не решались подойти – к берегу одного из озер. Опасно обитаемых. Наши копии стоят к нам спиной. Лиц не видно. Необъяснимое явление, закрутившее в кишках тугой узел животного ужаса. Загвоздка в том, что мы не можем пройти мимо. Что-то не пускает. Попытки продвинуться пресекаются диким внутричерепным давлением, тошнотой и высокочастотным писком за гранью возможного. Это, как очередная ловушка в хорошем триллере, виртуальный тупик в готической бродилке, коварная западня от ребятни в дачной забаве. Требование дани за проход на территорию сказочного царства или предложение принять бой. Есть третий вариант. Расположиться прямо здесь и умереть от жажды и голода. На языке привкус ржавого металла. Красное, терпкое очарование скотобойни. Кто на этот раз? Силуэты-двойники на берегу замерли в умиротворении статуй, заблаговременными памятниками для наших надгробий.
Он усмехнулся:
– А, пригороды Парижа или Бомбея – разве, не опасно обитаемы…???))) А я там шлялся по ночам, как по бабушкиному саду….!!!))) – и зашагал к озеру. Мощная спина атлета, сутулая в яростном упрямстве и небрежная поступь праздного зеваки – пижонская демонстрация высшей отваги. Маленькая слабость героя – немного порисоваться перед смертью.
- Возвращайся, - хором бросили вдогонку горсть глухих вздохов.
- На связи, если, что… - бросил в ответ, вскинув по-спецназовски сжатый до хруста кулак. Когда он приблизился к лже-группе, снова поднялся ветер. Это было так неожиданно, что напоминало музыку. Заросли колыхало и их кривые лапы то и дело скрывали силуэт нашего друга. Мы заметили нечто сбоку от него. Рации не работали. Подняли крик, жестикулировали, стреляли, кто-то бросился вниз… Но расстояние не позволило нам вмешаться. Перед нами развивалась неизвестная драма, пляска полутонов и холодного огня. Хаотичное движение, которое условно можно назвать борьбой, схваткой или рукопашной… Нечто, живое и подвижное казалось то обманом зрения, то псом войны, одолевающим нашего товарища. Когда заросли, в очередной раз заслонившие нам обзор, отпрянули назад – берег был уже пуст. Наши двойники тоже пропали. Мы могли продолжать путь.
«...Эксперимент, прорыв, открытие века, десантирование, группа добровольцев, недружелюбная среда…» - обрывки разговоров в центре подготовки теперь приобрели иной смысл. В то же время, мы подозревали о своей роли с самого начала. Очередные жертвы человеческой гордыни. Жаль, что настоящие герои уходят незаметно. Хотелось бы памяти и фанфар, пусть и посмертных. Так или иначе, теперь у нас свой путь и своя цель.
Было ошибкой, что в подробности задания был посвящен только командир. Мы видели, как он гордился возложенной миссией и, в то же время, как ему не терпелось раскрыть нам детали. Условились сделать это во время первого привала. До момента истины командиру не хватило нескольких шагов. Но, если бы он остался жив, не было бы меня – это я потеряла концентрацию и занесла ногу над омутом. Командир успел оттолкнуть меня нечеловеческим рывком и занял уготованное мне место по ту сторону.
Я вижу странные сны. До боли родные места, от которых захватывало дух пока я грезила, на самом деле были абсолютно чужими, ничего не имеющими общего с реальными… Но я так любовно разглядывала трехэтажный кирпичный дом, окруженный соснами, будто, действительно выросла в нем. Я начинаю вспоминать подробности чужой жизни. С остальными происходит то же самое. Раздвоение личности можно объяснить неизвестными воздействиями враждебной среды, усталостью, массовым психозом или высшим провидением. Возможно, у нас открылся третий глаз? Или причина вовсе проста - мы начали употреблять местную воду. Она обильно собирается по утрам в каменных желобах - на ребристых боках, раскиданных тут и там артефактов. Анализ выдал знакомую всем формулу H2O, да и выхода другого у нас не было. После короткого обсуждения, решаем, что наши головы пока достаточно ясны, чтобы мы могли себя идентифицировать и осознавать. Решаем двигаться дальше. В любом случае, точка возврата впереди. Я бы по-женски съязвила – безнадежно впереди.
Изогнутая гряда на востоке с наступлением тьмы, превращается в автотрассу. По ней двигаются автомобили, их габариты уютно мерцают в ночи, словно приглашая подняться, встать у обочины и проголосовать. «Домой» - кивнуть улыбчивому дальнобойщику, как это бывает в американских фильмах. Природу этих и множества других превращений разгадать уже никто не пытается.
Помню, я боялась взрослеть, мир взрослых виделся мне скучным и жестоким. Собственно, мои худшие опасения подтвердились. Я и сейчас стараюсь быть ребенком, насколько это возможно. Я, даже, шнурки у кроссовок не завязываю, а просто заправляю внутрь. В детстве у меня был ночной кошмар – мне приснилось, будто мой младший братик, упал из окна. Я держала его за ручонки, а он плакал, умолял не отпускать, удержать, втащить обратно нашу детскую комнату. Я не смогла удержать, мне не хватило сил и он выскользнул из моих рук. Упал в белую снежную пропасть. С девятнадцатого этажа. Обернувшись, я увидела перекошенное ужасом и болью лицо отца. Потом, оказалась внизу с мамой и бабушкой. Братик лежал в сугробе, будто спал. Маленький, хорошенький, беспомощный, беззащитный. И мертвый. Над ним стояла большая черная машина – бабушка объяснила, что теперь другие люди распоряжаются его судьбой и никого не подпускают к нему. Невыносимое чувство вины перед маленьким человечком, щемящее одиночество и брошенность, навеки сковавшие его смуглое личико – эта жуткая картина до сих пор, вызывает мгновенное желание расплакаться. Когда, проснувшись в холодном поту, я увидела братика, мирно спящим в соседней кроватке - бросилась к нему, растормошила, еще сонного, прижала к себе и горько, громко плакала, не в силах объяснить взволнованным родителям, что безумно счастлива, как только может быть счастлив человек. Я часто вспоминала этот сон и пыталась понять, что он значил. Предвестник будущих, неизбежных потерь? Напоминание молодой душе впрок – чтобы дорожила всегда близкими людьми? Наглядная картинка того, что нет ничего страшнее одиночества и смерти? Сейчас мне кажется – напоминание о нежнейшей, цветочной хрупкости любви и ее главенстве перед любыми устремлениями. Благородными, бескорыстными, честолюбивыми и тщеславными… Во имя и без… Вопреки и по справедливости… А мой брат, мой большой, взрослый брат, ждет меня и переживает. Один и в себе – как он привык делать всегда.
Необходимость в едином руководстве назревала давно. Большинством голосов, меня выбрали новым командиром.
Иногда мне кажется, что мы ходим по кругу, но я не хочу говорить об этом вслух. Так вот, как нас, порой, увидишь вдалеке одинокого путника – едва различимую соринку на бескрайней ладони природы. Куда бредет? Почему один? Что сорвало с места? Как не страшно ему на этих просторах?
Наверное, мы красиво выглядим со стороны: постмодернистский пейзаж, группа обреченных, упорно шагающая в сером полусумраке разгара местного дня, в протяжной тишине, в атмосфере вечного ожидания смерти и тщеты усилий. В сторону вставшего на дыбы Апеннинского полуострова. Отряд. Миссия. Судьба… Вершины-пальцы слишком далеки, чтобы мы смогли до них дойти и слишком огромны, чтобы находиться рядом без потерь для психики.
Одним не самым радостным утром не досчитались двоих. Они ушли, прихватив изрядную часть сухого пайка и лекарств. Видимо, решили вернуться к месту высадки. Это абсурд – пытаться спастись таким образом. Они обескровили весь отряд ради самоубийственной затеи. Обрекли нас на голод, ради своей погибели. Где-то далеко позади будут белеть их кости – назидание и памятник человеческой глупости.
С определенного момента вынуждены отправлять вперед дозоры и прикрывать тыл. Несколько бойцов следуют глубоко позади, на расстоянии получаса. Другая группа – напротив, опережает основной отряд. Враждебная среда все больше оживает и смыкает вокруг нас объятия смерти. Мы должны быть готовы. Вечером четырнадцатого дня отряд прикрытия не добрался до лагеря. Мы слышали отголоски короткого боя, но верили в счастливый исход. Увы…
Судьба
Через две недели пути мы все-таки приблизились к апеннинским ладоням. Разбили лагерь на идеально круглой площадке, выдолбленной на скале. Вокруг множество артефактов – их сотворил чей-то разум. Принимаем, как данность. Мальчишеское восхищение первооткрывателей прошло сквозь суровые испытания, поэтому мы сдержанны в оценках. Та правда, на которую указывают наши находки и так уже ослепила нас острым лезвием откровения.
Мы – в точке возврата. Аппаратура давно брошена за ненадобностью. Постепенно мы избавились и от большей части снаряжения. Нам удалось, мы дошли. Потеряв лучших. Дошли, чтобы просто умереть здесь. Природа снова спит, видимо, демоны, жаждущие нашей крови, временно пресытились или зализывают раны. Остается довериться судьбе и ждать.
Утром не смогли подняться - трясло и ломало, поднялась температура. Мы слегли с таинственной лихорадкой. После потери нашего друга, самого надежного и жизнерадостного бойца, бывшего спецназовца и экстремала, других бойцов и друзей, в группе наступила полная апатия. Внезапная болезнь усилила обреченность. Несколько человек покинули лагерь ночью. Чувствуя, что предел сил остался позади и не желая обременять остальных. Кто-то из них покончил с собой. Иных забрала та часть неведомого, что исторгает и выпускает наружу здешняя тьма.
Измотанные отсутствием явного противника, перспектив и цели, мы, наконец, стали воевать друг с другом. Сначала повздорили два парня, молодые ученые, в другой жизни слывшие друзьями и единомышленниками. Небрежное слово выпустило пар, безобидный в иной ситуации тычок в грудь – породил взрыв. Слишком измотанные для полноценной драки, они комично возились в партере. Нас их щенячьи игры уже начали забавлять, когда один застрелил другого. Тонкий лед моральных завоеваний цивилизации всегда трещит под тяжелой поступью животного начала. В условиях полного разложения и угрозы жизни остальным, я приняла решение казнить убийцу. Было необходимо показать, что дух наш еще крепок, что мы – все еще люди и, если, нам суждено умереть – мы умрем людьми… Пусть это будет нашим скромным вкладом в перфекционизм.
Когда эстремал уходил в свой последний бой, на его лице было написано, что он, скорее погибнет, чем вернется. А я… Скорее вернусь, чем погибну. После череды смертей напряжение спало. Борьба с лихорадкой изматывает нас, сил на войну друг с другом не остается. Это очевидный плюс, при всей безнадежности положения.
Необходимость куда-то двигаться постепенно сменяется движением мысли. Каждый из нас бродит своими тропами. По своим мирам, просторам рефлексии, в поисках личной правды.
Выглянуло солнце. Другое, незнакомое – будто на привычное светило натянули оранжевый фильтр… Ночами не хватает звезд. Несколько раз налетал короткий, порывистый ливень.
Важно фиксировать все для будущей неизбежной мифологии, когда от правды останется лишь каркас, когда наш отряд станет легендой. Иначе, герои окажутся трусами, а предатели – победоносцами. До какого-то момента я вела хронологию нашего маршрута, но мы решили больше этого не делать из гуманных и моральных соображений.
Почему иногда предметы не отбрасывают теней? Это означает, то они нематериальны? А мы сами реальны? Может быть, мы уже не существуем? Может быть, цель нашего маршрута – переплыть Стикс? От берега до берега? Путь в иную реальность? Переход в новую ипостась сгустка энергии? Эфемерного сияния душ? Вечного странствия духа на пути познания самого себя?
Кто мы? Первопроходцы или просто повзрослевшие дети?
Рядом со спальником я нашла стеклянный гладыш – отполированный временем и водой осколок бутылки. Десятки, сотни или миллионы лет он перекатывался по дну несуществующего ныне океана, приобретая приятную для ладони форму. Находка сбивает с толку. Неужели здесь был кто-то до нас? Это невозможно. Или эта визионерская реальность, на самом деле всего лишь…? Стоп! Нет места для таких мыслей – уж лучше сразу – пулю в лоб. Гладыш никому не показала – главное для нас сейчас – верить и я не хочу колебать Веру остальных, даже, зная, что мы обречены. Я не вправе отнимать у них Веру. Никогда. Не знаю, каковы масштабы размолвки, случайными жертвами и свидетелями которой мы оказались – война это или семейная ссора двух противоположных сторон дуализма. Или капризное отражение истинной войны, хаоса, рождающего сущее. А, может, нам, как непослушной егозе дали по рукам, чтобы не пытались увидеть больше отпущенного. Стеклянный гладыш – как истина - всегда под рукой, всегда перед глазами. Высший смысл. Ответ на вопрос. Надо, лишь увидеть, наклониться и поднять. Придет и его час. Мир вокруг нас огромен. Меня пугает его глубина. Его многомерность. Его неоднозначность. Его бесконечность. Пугает и восхищает. Но восхищение – остается в чистом осадке, все другое - второстепенно.
Страх, неизвестность, боль и страдания за возможность узнать, кем ты был на самом деле, что за сущность скрывалась внутри в обычной жизни. Погибшие останутся овеянными тайной, о них сложат все легенды. Они войдут в века неразгаданной загадкой, мифическими воинами, взглянувшими за предел пределов. А победителям суждено вернуться к размеренной прозе будней среднего обывателя. С неизбежными визитами в доктору, урчанием в животе, маленькими слабостями, оскомине каждодневных ритуалов, известной наперед череде отпусков и времен года, упорным возделыванием нивы гедонизма.
Нас осталось двое. От семнадцати человек. Многие пали, защищая лагерь. Они сражались с неведомым, когда оно, будто спохватившись, вышло из многодневной тени. «Выход!» – нелепо, неуклюже, одержимо, по-лужински, говорили одни и, зло усмехаясь, молча уходили во мрак другие. Сбылась извращенная и древняя мечта большинства - умереть с оружием в руках. Отталкивающий визг кровожадных демонов, забиравших наших друзей, напоминал потусторонний гомон, порожденный психоделическими грезами творцов «Темной стороны Луны». Тех, кто не погиб, добила лихорадка и невыносимое чувство безнадежности, что пропитало сырой гнилью все вокруг и нас самих.
Удивительно, что именно он остался в живых… Я замечала его взгляды. На меня все иногда поглядывали и это объяснимо, я – живое напоминание об оставленном мире, воплощенное желание вернуться. Но он смотрел особенно. Смело и жадно, хотя и первым отводил глаза. Старался находиться рядом. И меня по-настоящему влекло к нему. Там, в другой жизни, я была бы счастлива потерять голову именно от такого мужчины. Мы забрались в один спальник и согреваем друг друга последними крупицами тепла, делясь остатками жизни, словно песчинками бесценного золотого песка, застрявшими в складках кожаного мешочка, что носят на поясе старатели, как будто специально на черный день.
Ночью забеспокоились дремавшие десять дней недра. Опять дышала и бугрилась, земля. Ее гигантские ноздри изрыгали в прохудившиеся небеса фонтаны горячей влаги. Глухие, надрывные стоны, вобравшие в себя всю боль Вселенной, ослабевая, напоминали корабельные гудки и, совсем затихая, перетекали в тяжелое уханье, будто на мелководье плещется гигантский слон. Землетрясение сопровождалось удивительно красивым свечением, будто какой-то взбалмошный гигант скомкал и швырнул в беспорядке всю иллюминацию города Токио, лампочки всех рождественских елок, пламя всех неистовых сердец. Воистину, природа - самый безнадежный интроверт и нонкомформист! В самом чреве бури, в промокшем спальнике, под теплыми струями, мы занимались любовью. Наша яростная близость было естественным продолжением буйной вакханалии природы и мы вносили в действо свою долю чувственности. В полубреду, потеряв остатки себя, воплощая только первородный грех и одновременно высшую невинность, мы разделили наш оргазм с апогеем хаоса, с разрушающей силой природы, зарождая в этой неведомой тьме крупицу новой жизни.
Когда ночное небо окропило звездами, сил оставалось только на улыбки. Мы пребывали в состоянии абсолютного счастья…
…По оконному стеклу сползают, собираясь в ручейки капли росы или грибного дождя. Мягкое сельское утро слабо колышет занавеску, принося запах свежескошенной травы - этот сладкий вкус умирания. Букет полевых цветов в вазе на тумбочке. Беспечный щебет пичужек и многозначительное жужжание шмеля в палисаднике. Далекий шум электрички, напоминающий, почему-то, о детстве. Первое, что люди в форме бросили с порога моей больничной палаты:
- Как вернулись? Как вам удалось? Почему не фиксировали события ежедневно, как этого требовали инструкции? Напрасно мы выбрали именно вас!
Вот как… Напрасно… Надо же, мир рухнул, а я не услышала грохота… Хочется сорваться и воткнуть в их запрограммированные головы те бранные эскапады, что выдавали мои друзья перед смертью. Мы гибли, пока они здесь, в уютной тиши кабинетов гадали наши судьбы через увеличительные стекла высоких мотивов и государственных целей. Что ж, мы – пехота! Ляжем в первой же атаке! Нужны обобщающие слова, но их нет. Правда слишком многомерна, чтобы о ней говорить в двух словах. Сухим языком военного рапорта или медицинского отчета. «Экзистенциально. До степени притчи, - хотелось ответить им, словами одного из тех, кто остался ТАМ, – лсд-шная реальность, привет от Джима Моррисона…» Правда слишком опасна, чтобы говорить о ней вслух… Не стоит даже, думать про неё…
- Я хочу сказать только, что Разум, как и Бог существовали всегда. И, что наш отряд состоял из настоящих героев… - отворачиваюсь к стене и доктора выпроваживают военных…
Неизбежные вопросы-допросы, отчеты, тесты, обследования и карантины – все это придется пережить. Я дома и это главное… Я вернулась. Одна. Мой герой не выжил. Последние галеты, последнее тепло – он все отдал мне. Я никогда его не забуду.
Нет! Не одна - мы вернулись! Врач глядел мне прямо в глаза всепонимающе и строго, как священник. И восхищенно, как мальчишка смотрит на спортивного кумира. Большой, грузный, невероятно серьезный, рыжебородатый и очень плохо скрывающий свою глубокую доброту, он сообщил мне, что я беременна...