Банка с тараканами.
С ужасом вспоминаю атмосферу, царившую в Советские времена Ростовском Союзе писателей. Вот уж где действительно можно было узреть воочию, на что способен человек вообще и потомок скотника с дояркой в частности, необразованный мужик, вырвавшийся из деревенской тьмы на городской асфальт. Впрочем, городского в ту пору была капля в море, настоящие горожане, имевшие сотнелетнюю родословную, после того, как хам дорвался до власти, убежали за бугор. Кто успел, конечно. Здесь я не выгораживаю и себя, горожанина в третьем – пятом поколениях. А надобно тех колен не менее семи.
Представьте себе построенный еще по указке Ивана Афанасьевича Бондаренко, первого секретаря ростовского обкома партии, дом творчества на самой престижной в городе улице Пушкинской. Не дом, а игрушка с Пегасом на тонкой колонне посреди благоустроенного дворика с клумбами, с беседкой с лавочками и под деревянной крышей, покрытой лаком. Перед входом широкая каменная лестница с каменными же широкими перилами, лежащими на пузатеньких колонночках. Небольшая, выложенная мозаикой, площадка вдоль всего фасада, на которой можно постоять, полюбоваться вечно зеленой Пушкинской со скамейками вдоль нее. Покурить. Широкие окна первого этажа, за которыми виден светлый зал заседаний со спускающимися с потолка люстрами. Углы здания закруглены и выступают крыльями, в одном таком крыле находился кабинет Председателя Ростовского отделения Союза писателей России, в другом прихожая с раздевалкой. Из прихожей вели два пути, один через зал заседаний с небольшой сценой в комнату секретарши с кабинетом Председателя за ней, второй на лестницу на второй этаж, тоже с залом и с парочкой кабинетов по углам для литературных деятелей. С этой же лестницы, с середины ее,можно было попасть в пристройку,в которой располагался ростовский Союз композиторов. То есть, написал поэт стишата и сразу отнес их композитору, чтобы он сочинил на них музыку. Так-же наоборот. Но разговор о Союзе писателей.
Те из литераторов, кто находился внутри здания на первом или втором этажах и смотрел в окна, имел возможность наблюдать такую картину. Если по дорожке через дворик к дому приближался какой-нибудь поэт или прозаик, еще не член Союза, то на лице у него задолго до того, как он ступал на лестницу, появлялась заискивающая улыбка.Эдакое холопское выражение на крупной в основном красноватой морде с грубыми чертами лица и редкими зубами,служившее ему вместо пропуска в святая святых. Походка у не члена была семенящей, задница сама собой подтягивалась, напоминая поджатый хвост у животного, вымаливающего подачку. Обычно с таким же видным всем пропуском не член и уходил, независимо от времени пребывания в доме. А если к альма матер приближался член Союза,то походка у него была вальяжной,размашистой с руками вразлет. На довольном лице лежала печать высокородия, изредка благодушия в первую очередь к самому себе. Весь он напоминал гоголевских с салтыковско-щедринскими героев бессмертных творений этих писателей, абсолютно не заботясь о том, что сходство было поразительным. Скорее всего член их не читал, а просматривал, иначе просто обязан был бы изменить что-то в своей внешности.
В то время – начало восьмидесятых с их концом – Председателем правления Ростовского отделения Союза писателей был Петр Васильевич Лебеденко. Он написал роман о шахтерах «Черные листья», затем «Льды уходят в океан», «Четвертый разворот» о русской любовнице итальянского летчика во время войны с фашистской Германией. Были у него и сказки для детей. Последней книгой стал роман « Красный ветер» о русских летчиках, воевавших в Испании. Это был невысокий человек, бывший военный летчик с изрезанным морщинами лицом и со стойкой приверженностью к коммунистической партии с ее идеалами. Заместителем у него был поэт Геннадий Анатольевич Сухорученко, бывший рабочий из Таганрога. Тоже абсолютно идеологизированная личность прокоммунистической направленности. Оба на дух не переносили евреев, хотя были вынуждены принимать их в ряды писателей, подчиняясь спускаемым сверху указаниям. Был еще и третий их помощник, поэт Владимир Иосифович Фролов, бывший рабочий завода «Ростсельмаш», полная копия своих выше стоящих начальников.С приходом перестройки он любил бить себя в грудь и кричать, что он донской казак из станицы такой-то. Все трое в той последовательности, в которой о них пишется, занимали председательский пост, но ничего дельного для горячо любимых ими ростовчан ни предложить, ни сделать они так и не смогли. Зато задавили на корню достаточно талантов и, может быть,новых шолоховых с набоковыми, заставив их в прямом смысле уйти в пьянство. Они в точности копировали курс, который наглядно показывал аппарат ЦК партии, то есть, давить инакомыслящих и не пущать в свои ряды новое пополнение. Вскоре это привело к тому, что в Ростовском Союзе писателей, как в Московском кремле, на вечных заседаниях присутствовали лишь одни дряхлые старики да верноподданнические бездари в возрасте. Эти члены уже на дух не переносили не только евреев и сочувствующих им, но и своих доморощенных, молодых и талантливых, парней и девчат. Если присмотреться к истории повнимательнее, то ясно увидишь, что как вверху, под кремлевскими звездами, так и в среде писательской на уровне областном эти деятели собственными руками копали себе могилу. А если так, то каком разуме в их головах с талантами за пазухами может идти речь. Какой была жизнь вокруг, такой была и литература. Но дальше.
И все-таки какой-никакой огонек в среде писателей тлел, он возгорался от соприкосновения патриотов с западнниками, то есть язвенников с почвенниками. И этот огонек иной раз будоражил умы окололитературной братии, заставляя ее с еще большим рвением стремиться к запретному плоду. А плод этот был сладок на самом деле. Ведь не только можно было ходить по улицам большого города, держа руки в карманах и поплевывая по сторонам, еще имевший звание писатель был в большом авторитете у населения. Да к тому же за творчество платили деньги, надо сказать, по тем временам нормальные. Вот и не прекращалась драка с явным подхалимажем вокруг этого Союза, перехлестывая все дозволенные методы общежития. Достаточно привести пример из собственной судьбы, и все будет видно как на ладони.
Я работал на Ростсельмаше, как и многие члены Союза писателей. В те времена завод был настоящей кузнейцей талантов. Стоило мне провиниться, как от руководства гигантом сельхозмашиностроения последовало указание не пущать меня в Союз писателей. Читатель не поверит, но Фролов, сам бывший ростсельмашевец, вскоре ставший во главе писательской организации, до конца своей жизни исполнял это руководство к действию. У меня уже было выпущено несколько собственных книг, в том числе и в столичных издательствах, и вокруг принимали всех, даже тех, у кого никаких книг не было, а только рукописные тетрадочки с неизвестно какими поэтическими шедеврами. А меня не пускали даже на порог. То есть, главным в советском Союзе писателей был не талант, как таковой, а преданность делу Ленина и коммунистической партии. К сожалению, в этом вопросе мне похвалиться было нечем. Я родился в лагере для политзаключенных, и родителями моими были люди репрессированные сталинским режимом. Но в крестьянской стране, где правили холопы и необразованные личности с неумытыми мордами, так и должно было быть, они с генами впитали в себя рабское послушание своему барину. Поэтому обиды не держу, хотя очень хотелось, чтобы хама было у руководящих постов как можно меньше. Да куда там, этот народец плодился хорошо, даже на зависть азиатам и кавказцам с цыганами, известным своими большими и дружными семьями.
Но дальше. При местном Союзе писателей действовало литературное объединение, точная копия своего родителя. Вот уж действительно яблочко от яблони недалеко падает. За свой талант, а не за какие-то другие заслуги, в лито я занимал должность руководителя секции прозы и по совместительству заместителя руководителя литобъединения «Дон». Я часто поражался тому обстоятельству, что для печати выбирались стихи или проза не достойные услаждать глаза и умы читателей, а посредственные их образцы. Но зато написанные людьми с положениями или великовозрастными отпрысками известных партийных начальников. Это неприкрытое ничем проститутство бесило, но сделать ничего было нельзя.
Продолжение следует.