Посвящается Люке Цвеленьевой
с бесконечной любовью и верой
За несколько месяцев
Это было трудное время. Для всех обычных людей. А поскольку мы и были обычными людьми – для нашей семьи тоже.
Мои родители – папа Саша и мама Анна жили на пенсии, назначенные им за многолетний труд эстонскими чиновниками, которые, как и все постсоветские чиновники, торопливо и сладостно жирели за счет своих сограждан. Твои родители – мама Нина и папа Алик уже год, как покинули Эстонию и поселились в маленькой российской деревеньке с ностальгически-мультяшным названием Демешкино.
А мы сами? Ты ушел от гнусного начальника, оставив большую зарплату и интересную работу, квартиру с видом на море, которую нам снимала фирма. Потому что мы так решили. И вот мы поселились у моих родителей. И каждый божий день в течение почти года с раннего утра отправлялись в Национальную библиотеку. И находились там до закрытия.
Почему именно туда? Ну, во-первых, Национальная библиотека находилась в центре города, что было удобно стратегически. Во-вторых, там было тепло, имелись нераздолбанные телефоны-автоматы, приличные туалеты, просторные холлы и уютные местечки с мягкой мебелью для возможных встреч-бесед, недорогая кофейня, а также весьма значительные книжные запасы на случай непродуктивных дней. В-третьих, там мы могли спокойно заниматься своими делами без того, чтобы выслушивать непрерывные нотации и упреки моей мамы. С её точки зрения, мы вели себя по-идиотски и были абсолютно безответственными людьми – сами отказались от выгодной работы, а новую найти никак не могли, и при этом ещё имели нахальство чувствовать себя счастливыми.
Зато папа Саша молчаливо поддерживал нас, стараясь незаметно всунуть мне в сумку перед ежедневным нашим бегством в библиотеку то свёрток с бутербродами, то денежку. Конечно, мы замечали, как папа виновато суетился в коридоре. Папы Саши давно уже нет, и я пусть запоздало, но должна сказать, что без папиной поддержки, без этих бутербродов с любовью нам было бы совсем-совсем туго в те дни.
Итак, Национальная библиотека. Мы приезжали с утра, брали свежие газеты, начинали обзванивать всех возможных работодателей. Если вырисовывалась встреча, ездили на встречи. Если была возможность, назначали сами – в библиотеке, возле двух огромных и мерзких каменных крыс. Папины бутерброды нас здорово выручали. Кофе мы могли себе позволить всегда.
В "пустые" дни – заказывали себе книги и журналы. И читали, читали, читали... Почти целый год, в основном, читали – пока не провернулась наша "международная сделка", помнишь? Тогда мы сняли себе квартиру, заплатив вперёд за полгода, а на оставшиеся деньги купили две допотопные электрические машинки и факс и придумали себе свое собственное дело, чтобы ни от каких гнусных начальников больше не зависеть. А потом заработали наш первый собственный компьютер. А потом...
Пока же мы каждое утро стараемся незаметно для мамы пораньше убраться в Национальную библиотеку.
Но перемены происходили не только с нами. Мой папа, кроткий и мягкий человек, уйдя на пенсию, не ожидал уже никаких возможных вариантов – молодые не могли устроиться. Полгорода потеряло работу – закрывались учреждения, предприятия, сокращалось производство. Открывались киоски, торговые точки, кафе, разные сомнительные конторы и бесконечные бордели, сауны, косметические кабинеты...
Всё началось почти с нашего прихода в родительский дом. Как-то папе позвонил старый хороший знакомый: "Зиновьевич, у тебя случаем не осталось никаких надежных связей? Да, да, трубы. Диаметр, количество. Ну, ты знаешь. Хорошо. Перезвоню!" Папа, работавший раньше главным диспетчером треста строительно-монтажных работ при МВД ЭССР, позвонил кому-то, договорился, дал своему знакомому, который интересовался какими-то там трубами, телефон того, у кого эти самые трубы лежали без надобности.
Ни о какой выгоде за посредничество мой святой папа и думать не помышлял, и, уверена, обругал бы нехорошо всякого, кто влез бы с советиком – не связывать напрямую нуждающихся, а получить за телефончики с одной или лучше с обеих заинтересованных сторон. Но папины знакомые оказались не просто людьми благодарными, а ещё и памятливыми на хорошее. Да, и как могло быть иначе, ведь это были папины знакомые, и уже по одной этой причине никак не могли быть непорядочными или неблагодарными.
Короче, соседи периодически офонаревали, когда к нашему подъезду подкатывались солидные люди на солидных машинах, с охраной, которые вываливались всей толпой к вящей радости приподъездных старушек и наперебой трезвонили с мобильников. Кульминацией, как всегда, был торопливый выход моего папы в спортивных трикотажных штанах с пузырями на коленях. Охрана делала стойку, боссы заталкивали папу Сашу в какую-нибудь машину, дверца которой периодически распахивалась, и папа с перепуганным лицом рвался наружу. Заканчивалось представление обычно папиным поражением. Он понуро вылезал из машины, за ним – боссы, охрана. Папе Саше жали руки и хлопали по плечу. Ретировался папа совсем уж невыразительно.
Через какое-то время папа понял, что некоторые его бывшие сослуживцы сумели найти свою нишу в новом драконовском обществе, но от наличия денег драконами не стали, а может, и стали, но не в отношении папы Саши. А поскольку они наотрез отказывались соглашаться с папиным отказом принимать их материализованную благодарность, папа Саша внезапно и совершенно неожиданно для себя, для мамы и своих взрослых детей стал зарабатывать деньги, довольно приличные деньги. Причем, что поразительнее всего, зарабатывать исключительно благодаря своей безупречной репутации, своим порядочным знакомым и надежным старым связям.
И ещё. За папину постпенсионную индивидуальную трудовую деятельность на благо среднего и мелкого эстонского бизнеса середины 90-х годов никто ни разу не подвёл моего отца – в смысле, никто не подвёл никого из тех, кому папа доверял.
А вознаграждение... Конечно, папины тогдашние доходы были невелики по нынешним меркам. Но папа Саша почувствовал себя нужным людям, а то, что его заработки позволяли семье не бедствовать, делать подарки детям и внукам, летом ездить в Пярну в санаторий, подкидывать кое-что нам – было для папы просто счастьем. Благодарили папу в основном, конечно, деньгами. Но случалось, что и не деньгами.
Так, в то памятное утро, примерно за три месяца до событий, которые будут изложены в первой истории, папу отблагодарили огромным пластмассовым ящиком, наполненным свежекопчёной курятиной.
Один папин знакомый приобрел по папиной протекции соответствующую технику, и вот, опробовав её в деле, преподнёс папе первые крылатые плоды своего аппетитного бизнеса.
Ты готовил какие-то документы, когда я, высунув на потрясающий аромат нос из комнаты, увидела, как папа Саша заталкивает в полиэтиленовый пакет четыре мощных бедра с ножками, а затем пытается утрамбовать это сокровище в мою сумку. Проглотив слюнки, я собралась быстрее обычного. И вот мы уже мчимся к остановке троллейбуса, потому как появление транспортного средства было так же непредсказуемо, как и перемена погоды.
Февраль. От леденящего ветра не спасала никакая одежда. Но, крепко держась за руки, мы упрямо ждали своего троллейбуса. Вдруг послышалось отчаянное хриплое мяуканье – беременная серая кошка, худющая, с невообразимо раздутым животом, потеряв всякую осторожность, молила о пище. У неё были совершенно безумные от голода жёлтые слезящиеся глаза и рваные уши. Люди на остановке старались не смотреть в её сторону – своих проблем, своего горя хватает. Кто-то тяжело вздыхал.
Мы ещё крепче прижались друг к другу. "Дай ей мой бутерброд!" И тут я вспомнила! Я вспомнила, что сегодня в моей сумке есть кое-что получше бутерброда. И вот я извлекаю четверть гигантской копчёной курицы, восхитительный запах которой привлекает к нам всеобщее внимание. Обливаясь янтарным соком, раздираю на части мясо и золотисто-коричневую кожу. "На, кушай, бедолага!" – протягиваю первый кусок.
Кошка, запрокинув вверх голову, пытается разглядеть нечто в мутно-сером облачном небе и только после этого начинает есть. Я каждый раз прямо к её носу протягиваю новую порцию, а кошка каждый раз смотрит почему-то в небо и уж потом принимается за еду.
Подъезжает троллейбус, и мы, сложив возле кошки остатки её пиршества, спешим втиснуться в промозглую глубину салона.
– Это она на небо потому смотрела, что Бога своего кошачьего благодарила за курицу.
– Да, нет. Бог он и для людей, и для кошек один.
– Ага, верно.
– А ты мне можешь бутерброд в курицу превратить?
– Ну... Я-то вряд ли, а вот Бог – Бог всё может.
– Папа Саша?
– А то кто ж ещё?
– Молодец!
– Знаешь, кажется мне, что неспроста так получилось.
– ..?
– Ну, кошку беременную накормили. Наверное, что-то непременно должно скоро случиться. Что-то очень хорошее.
– Например?
– Например, родится у нас котёнок.
Безоговорочная капитуляция
Однажды в середине июня забежал как-то вечером брат Женя. Мы с Рудей открываем дверь, он проходит в коридор. В руках держит меховую шапку. "Ты чего? – обалдело спрашиваю я. – Лето на дворе!" Хотя, конечно, наше прибалтийское лето... Но, согласитесь, не в меховых же шапках ходить. "Лето-то оно лето, – отвечает Женя, – а как бы я этого цараполу без шапки в троллейбусе привез?" И вытряхивает из своей ушанки серенький полосатый комочек прямо на обеденный стол, куда папа Саша уже поставил хлеб, тарелки, вилки... Комочек зацокал когтистыми лапками – большая лобастая головка с двумя бархатными ушками, крошечный селёдочный хвостик, голубые сонные глазки, розовая пасть с проворным шершавым язычком.
– Это ещё что такое? – мама Анна брезгливо отодвигает посуду.
– Это, – отвечает Женя с набитым жареной картошкой ртом. – Часть потомства Карабаса, которую нам с Яной надо распределить в хорошие руки. М-можно я ему кусочек котлетки накрошу? Наверное, он тоже очень хочет. Пока мы с Янкой его у Тани забрали, пока решали, что с ним делать, пока сюда к вам вёз...
Тут надобно, наверное, коротко пояснить: Яна – подруга Жени, Карабас – кот их друзей.
А папа Саша уже на кухне чем-то гремит, журчит. Появляется через пару минут с чашкой Петри, в которой плещется молоко.
– Тёплое? – подозрительно приглядывается к молоку мама.
– Комнатное, – огрызается папа.
Чашек Петри у нас, помню, всегда было не меньше, чем, наверное, в какой-нибудь биохимической лаборатории. Чашки Петри под горшками с цветами, чашки Петри – знакомым под пепельницы. Дело в том, что мама Анна всегда распределяла между всеми лаборантами и санитарками списанную, но не бывшую в употреблении биохимическую посуду, а также химикалии. Так за время её почти 35-летнего стажа и накопилось стекла, марганцовки и прочего.
А малыш уже жадно лакает, жемчужинки молочные дрожат на его усиках, на щёчках, летят во все стороны... Целую чашку Петри вылакал за один присест. Папа пошёл за добавкой.
– Возьмёте? – спрашивает Женя. – У вас же год, как Семён пропал. Вот и возьмите животинку на замену.
– Возьмём! – кричит Рудольф, осторожно гладя указательным пальцем полосатый лобик, склонившийся над молоком.
– Подожди, Жечик! – начинает мама. – Ну, во-первых, мы собираемся поехать отдыхать. Куда на месяц его пристраивать? А ребята тоже могут куда-нибудь уехать – в Россию или ещё куда. И так нам каждое лето придется быть скованными по рукам и ногам? Потом... после Семёнчика я никого не хочу заводить. Мало ли что с животными случается, каждый раз сердце рвётся. Отнеси его своей Яне назад, пусть другой вариант ищет.
– Анночка...
– Ну, ты, конечно, готов на всё, – мама выразительно смотрит на папу, встаёт и садится в дальнее от стола кресло.
– Бабуля, это – не животное, это – котёнок! Я буду с ним играть и дружить!
А Женя уже прилёг на диван и смотрит телевизор, вяло переговариваясь с мамой о том, о сём.
Я захожу в нашу комнатку. 9 метров, помещается только шкаф, зелёный раскладной диванчик, полки с книгами, маленький телевизор – зато ходить совсем негде, хорошо, для Рудика есть тоже малюсенькая комнатка в родительской квартире, с кроватью и письменным столом – метров 7 или 8.
– Вот оно, чудо, и свершилось.
– Какое чудо?
– У нас родился котёнок, помнишь, я тебе говорила, что это случится.
Когда мы зашли в гостиную, наш малыш спал на папиных руках. Папа Саша смотрел на него с той особой щемящей нежностью, с какой он всегда смотрел на всех детёнышей. Его руки были покрыты давно зажившими шрамами от Сёмочкиных когтей, такие же рубцы были у папы на ногах возле щиколоток. Остались рубцы и на сердце – от муки потери.
Сёмка, которого папа Саша вырастил из двухнедельного заморыша в красавца-сиамца, платил ему страстной любовью, даже чересчур страстной. Иногда он, твёрдо зная, что от папы не дождёшься наказания за пакости, реализовывал свой охотничий азарт, вцепляясь в папины руки или ноги. Что было поделать – такой у Семёнчика был сволочной характер! Зато ни Джульетта, ни Василий никогда не проявляли своих чувств подобным образом. Их уже давно нет с нами – кошкин век короче нашего. Но если только есть на том свете кошачий рай, то они непременно должны были туда попасть, не то что бедный Семён.
Забегая на полтора года вперед, скажу, что, когда папа Саша ушёл из этого мира в Таллинской больнице скорой помощи после недельной своей болезни – мы к тому времени уже жили отдельно – спустя ещё несколько недель я обнаружила, помогая маме по дому, заготовленные папой для Кейта, конечно, уже негодные такие лакомые хрящики, мелко порезанные и заботливо упакованные. Я тогда долго задыхалась от рыданий, выкидывая испорченные куриные хрящики. Хрящики папа нарезал в тот день, как ему стало смертельно плохо – и его забрали в больницу. Мы заходили к родителям накануне поздно вечером, но тогда ещё хрящиков не было.
Я вообще тогда была совсем, как бы это сказать... ну, как-будто ничего до этого волшебного не происходило. Словно назад в прошлую жизнь меня тогда отбросило с папиным уходом. Я забыла обо всем, что нам было открыто о бесконечности жизни, об иных мирах. Я просто сходила с ума от невыносимой боли. И если бы папа не пришёл к нам через два дня после своей смерти, если бы не сказал нам всего того, о чём мы уже знали, но во что так и не могли поверить...
А сейчас папа Саша держит на своих руках маленького нашего кота, чей сытый животик беззащитно вздымается и опускается в такт дыханию. Папа сразу всё понял по нашему виду и бережно переложил котёнка в подол моего свитера: "С Богом!"
Тут-то всё и началось.
Я металась по комнатке с воплями: "Ну, сделай же что-нибудь! Котёнок уже вылакал две чашки молока, уже выспался – ему надо по-маленькому! Или по-большому даже. Или он уже где-то сходил?!"
Мы поставили для малыша в укромный уголок старенькую сковородочку без ручки и накрошили в неё газет. Но котёнок упорно игнорировал туалет, а вместо этого внимательно изучал новое своё жилище, норовя безвозвратно забраться в самые невероятные местечки.
– Кисюша, да угомонись же ты! Мы забыли про имя для малыша...
– А у тебя есть идеи?
– А у тебя?
Теперь трудно вспомнить, кто из нас первый предложил назвать котёнка в честь обаятельного злодея Кейта Тиммонса из "Санты-Барбары". Это была неудачная мысль, но она сразу понравилась нам обоим. Так и назвали. На свою голову.
Котёнок с первых же дней стал отзываться на Кейта, признавая этим, что имя ему дали правильное. В туалет тоже стал ходить. Правда, мне пришлось ему показать, что к чему. Так сказать, личным примером. После этого деликатного мероприятия котик окончательно уверился в том, что я его единокровная мама и стал себя вести соответственно – покусывать, играться и учиться, засыпая либо в моих волосах, либо на груди.
Мы честно собирались его воспитывать, прививая ему хорошие манеры. Но все благие намерения и начинания благополучно разбились о нашу любовь к этому невероятно умному, но ужасно нахальному котёнку. И уже через несколько дней он творил с нами всё, что хотел – спал под нашим одеялом, точил когти о нашу мебель, таскал с наших тарелок лучшие куски.
Так и прошла наша безоговорочная капитуляция.
Новый хвост, фамильная драгоценность и глаза духа
Кейт, как и все малыши, рос очень быстро. Вскоре он уже научился запрыгивать на самые высокие точки в комнатке, дальше которой ему хода не было – это был только наш кот. Мы кормили его – как гораздо позже узнали, не слишком полезным, но много чего полезного сулившим в рекламе – "Вискас Джуниор" из маленьких баночек.
Ты доставал немного "вискаса" и смешивал то с булочкой, то с кашей, чтобы было сытнее. Поили нежирными сливками, разбавленными горячей водой – молоко греть возможность была не всегда, мы старались пореже выходить на общие территории, а разбавлять молоко кипятком, казалось нам некрасиво по отношению к нашему любимцу. Кейт платил благодарным приветственным мурчанием на каждый наш приход, немудрёной своей лаской – натиранием щёчками, носом, умиротворяющим теплом своего пушистого тельца.
Наш котик очень не любил громкие и резкие звуки, особенно, жужжание электроприборов и всякой техники. Едва заслышав пылесос, он сразу забивался под диван или проникал в шкаф, дверцу которого мы оставляли всегда полуоткрытой – пусть играет, раз ему так хочется.
А однажды Кейт поразил нас своим мужеством. Зная, что малыш не переносит шума, я всегда мыла голову на ночь и сразу ложилась в постель, чтобы не пользоваться феном. А тут просто позарез понадобилось днём. Я включила фен и стала сушить волосы. Первое мгновение котёнка не было видно. Вдруг мы заметили, как он решительно покидает своё укрытие и отчаянно бросается на провод... На его мордочке был написан бесконечный ужас, но он снова и снова бросался на фен, пытаясь обратить на себя гнев страшного прибора и спасти свою маму – меня. Я тут же выключила фен, схватила своего малыша на руки и стала целовать его щёчки. Кошачье сердечко от пережитого испытания выпрыгивало из груди, Кейт блаженно жмурясь, зарывался в мои руки.
Милый наш, смелый наш котик! Что творилось в твоей душе, как же непросто тебе было перебороть свой страх. Больше я не сушила голову феном до тех пор, пока мы не переехали.
С совершенно дурацкой привычкой Кейта забираться в шкаф было связано одно очень неприятное событие, последствия которого – вопреки здравому смыслу – грандиозно преобразили до того почти заурядную внешность нашего кота.
Кейт имел обычный полосатый селёдочный хвостик, который постепенно сужался к кончику. В тот злополучный день я, зайдя в нашу комнатку в крайней задумчивости, не увидела Кейтуша и стала куда-то собираться. Открыла шкаф, достала блузку и не заметила малыша, сладко сопящего в нижнем отделении. А котик, видимо, проснувшись при моём появлении, решил выскочить ко мне. Он, сонный, ринулся наружу, а я, пребывая в прострации, изо всех сил шандарахнула дверцей шкафа.
Очнулась я от дикого мява – бедный Кейт орал от боли возле моих ног. "Мальчик мой! – я подхватила малыша на руки. – Что же я наделала!" А котёнок всё плакал и плакал. На наши мявы и вопли прибежал Рудик, а следом и папа Саша. Я орала гораздо громче страдальца-Кейта.
Папа, выслушав мои бессвязные всхлипы, внимательно и острожно ощупал котика – голову, шейку, лапки, рёбрышки.
– Ну не убивайся, вроде, всё цело, – утешал папа Саша.
– Мамочка, не плачь, ну, мамочка... – совал свою мордочку Рудоша.
Когда всё более-менее успокоилось, я вдруг подскочила на диване, внезапно углядев, что хвост котика больше не торчит задорной морковкой. На самом кончике хвост понуро свешивался. Со стоном "Я изуродовала своего ребёнка, перебила ему позвоночник!" я скатилась с дивана. Ты изловил Кейта и потрогал кончик хвоста.
– Даа-а... Похоже на то.
– Господи, что же теперь будет?
– Ничего не будет. Придётся теперь Кейту жить с перебитым хвостом.
Я пыталась неоднократно забинтовать поруганный хвост, надеясь, что расщеплённая дверцей косточка срастётся, но котёнок в момент разматывал мои повязки.
Несколько недель я то порывалась ехать к ветеринару, то пыталась баловством и лакомствами искупить свою вину.
– Зачем к ветеринару? Ты хочешь, чтобы ему ампутировали хвост?
– Нет, не хочу! – ужасалась я. – Пусть хотя бы этот расплющенный кончик уберут. А то я с ума сойду от угрызений и раскаяния.
– Не дури! Никто не станет один сантиметр хвоста урезать. Либо весь, либо ничего.
Прошёл месяц или чуть больше, когда все вдруг разом заметили, что Кейтов хвост из селёдочного неожиданно превратился в павлиний. Как и почему это произошло – то ли мои покаянные молитвы были услышаны, то ли сработал принцип из садоводства.
Короче, вместо скромного полосатого хвостика наш Кейт после того происшествия заполучил роскошный хвостище, пушистый до невозможности (длина шерстники около 15 см против прежней – около 2 см!), который составляет предмет его особой гордости по сей день.
С января мы сняли себе небольшую квартиру в том же районе и переехали туда – на жительство и работу. Мы придумали себе тогда собственное дело и, надо сказать, здорово придумали. Но зарабатывать начали не сразу. Первые недели вообще ничего не вытанцовывалось, но мы твёрдо верили в свою удачу, и удача нас не подвела.
А пока нашему коту был нужен песок для туалета – Кейт значительно подрос, и газетки в качестве наполнителя туалетной ёмкости уже давно не годились. Понимаете, мы сами могли какое-то время обойтись без пищи, но лишить нашего кота возможности культурно оправиться не могли. Вот тогда-то и произошло одно крошечное событие, когда единственная семейная драгоценность – фамильное колечко – в самом что ни на есть прямом смысле пошло коту под хвост.
Это было золотое колечко с платиновой веточкой, осыпанной бриллиантовой крошкой, и изумрудиком. Мама надела мне его на палец на выпускной вечер. Мне оно, конечно, нравилось, но носить его я не могла – слишком много всего было на этом колечке. Я честно пыталась, но почему-то ни радости, ни удовольствия мне это не приносило. Мы признавали только серебро, даже наши обручальные кольца были из серебра.
Все эти обстоятельства, разумеется, сыграли свою роль, когда нам пришлось заложить колечко в ломбард, чтобы накупить коту песка для туалета. Заложить-то заложили, а вот выкупить всё как-то не получалось – обязательно находилось то одно, то другое, на что срочно требовались деньги. Так вот и получилось – коту под хвост.
А эта история произошла уже после папиного ухода. Мы тогда покинули квартиру, которую снимали почти год, и вернулись в родительский дом, надо было помогать маме. Не только физически, но и морально – пусть маленькая, но всё же четырехкомнатная квартира требовала сил и денег, а мама была такая беззащитная и сникшая, да и денег у неё теперь было очень мало– папины заработки закончились с земным концом.
В те далекие времена, о которых идет речь, мы приспособились проветривать свою комнату таким способом. Ты наматывал толстую верёвку на ручку открывающейся части окна и на ручку его закрытой части, причём длину верёвки нужно было регулировать строго в соответствии с размером головы кота, чтобы она ни в коем случае не могла пролезть в образованную таким образом щель. Проветривалось, конечно, медленно и очень слабо, но зато можно было спокойно уходить из комнаты. Иногда летом, когда просто нечем было дышать, мы, находясь в комнате и постоянно контролируя Кейта, позволяли себе изредка проветривать по полной программе.
Мы как котоводы высоко оценили немецкие оконные рамы – открываешь окно сверху и знаешь, что твоя зверуша никуда не денется, а комната проветрится. Сколько же котов и кошек повываливались со всевозможных этажей с разными не всегда безобидными для себя последствиями из-за дурацких окон, которые открывались только одним способом. Так из открытого окна на кухне безвозвратно вывалился и Семёнчик, которого с дикими криками безуспешно разыскивали несколько месяцев по всей округе – по всем подвалам, подворотням, подъездам...
Как получилось, что мы ушли в магазин, не намотав верёвки на ручки? А может, наш хитроумный кот придумал, как размотать путы, отделяющие его от вожделенного карниза? Ни о чём таком мы, конечно, не думали, поднимаясь по лестнице на свой третий этаж с продуктовыми сумками.
Вдруг между первым и вторым этажом мы заметили молодого полосатого котика, который сжавшись в комочек и безумно озираясь вокруг, дрожал всем телом и почти сливался с грязно-серой подъездной стеной.
– Смотри, Кисюша, бездомный... А как похож на нашего!
– Да, очень. И сколько таких беспризорников хоронится по подъездам.
– Наверное, голодный.
– А я ему, вот, рыбную палочку достану. Не ест! Господи... – тут у меня начинают градом катиться слезы.
– Очень похож, прямо вылитый наш Кейт, только какой-то ...несчастный, – подозрительно вглядываемся в перекошенную котовскую морду.
И тут до меня не то чтобы доходит...
– Беги, бросай сумки, беги скорее! Проверь, на месте ли Кейт?! Я покараулю этого.
А ты уже в полёте, перескакивая через ступеньки, несёшься вверх. Через секунду слышу крик с нашего этажа.
– Это наш кот!!! Тащи его домой!
Я хватаю в охапку дрожащее наше сокровище и, рыдая, волоку его домой: "Как же так, Кейтусь, мамочку не узнал?"
– А вы меня что – узнали? – Кейт очумело пялится в ответ. – Могли, между прочим, и мимо пройти... Тоже мне – родители.
После этого случая проветривали, только держа зверя на руках. И убедились – в который раз! – что смотреть-то можно глазами, а вот видеть – только "глазами духа" (с), Гёте.
Хоть книжкой, хоть свитером
Через несколько месяцев после папиного ухода мама Анна, слава Богу, начала потихоньку оживать. Зато нам становилось всё сложнее и сложнее. А поскольку мы вскоре ожидали документы на выезд в Германию, а мама Анна не могла оставаться одна в большой квартире, нам необходимо было срочно осуществить обмен. Поэтому все были донельзя довольны, когда нашлась подходящая квартира. В те времена все обмены уже давно совершались путем купли-продажи, поэтому на деньги, вырученные за 4-комнатную хрущёвку, нам удалось купить приглянувшуюся маме квартиру, а оставшихся денег нам благополучно хватило, чтобы полгода снимать жильё и оплатить все траты на отъезд, включая билеты троим людям и коту на поезд до Питера, а потом и до Дортмунда.
Итак, мы снова живём в съёмной квартире. На счастье, в ней бывали робкие мыши, перед нашим вселением оставившие несколько следов, поэтому не пришлось ломать себе голову, как уговорить хозяев смириться с нашим котом.
Несмотря на мышей, которые, к слову, исчезли практически мгновенно, квартира была очень хорошая, уютная и чистенькая. Даже с очень приличной мебелью и сантехникой. Правда, на пятом, последнем, этаже в доме без лифта.
Зато дом стоял близко к остановке, и рядом были магазины, а также тот самый памятный киоск, в котором круглые сутки продавались печенье, жвачка, сигареты, презервативы, пиво, шоколадки, дезики и прочая дребедень.
Киоск был замечателен тем, что ты как-то перед нашим отъездом купил там новейший CorelDRAW (чтоб не соврать, за 180 эстонских крон, для сравнения, за 18 стограммовых шоколадок), чем поверг в недолгий завистливый ступор начальника технического отдела Издательского Дома "Вести", где ты уже год работал три дня в неделю график-дизайнером.
Так вот, за несколько дней до того, как мы перебрались в эту квартиру, я обнаружила в почтовом ящике родителей большой коричневый конверт на моё имя. Я выступала ходатайствующим от нашей семьи, потому что из нас двоих евреем угораздило быть только меня. Бинго! У меня от радости дрожали руки, кружилась голова. Я сразу позвонила тебе на работу, и ты всё понял по моему голосу. Едем.
Едем-то едем, но как быть с котом? В документах – чёрным по белому: "Держать домашних животных в лагере для переселенцев строго запрещено!" "Ворот в Германию" ещё не было и в помине. Но нам повезло – три месяца всего просуществовала в Интернете страничка "Стрела", где были перечислены электронные адреса бывших "наших" в Германии. Так мы нашли рижанина Олега из Унны, который тепло отвечал по мылу и Аське на все наши бесконечные вопросы, но и выразил согласие принять к себе на время лагерной жизни кота.
Тогда мы ещё не знали, что, благодаря Олегу, не только решим проблему с котом – которая на тот момент была делом первостепенной важности, мы обретем нечто совершенно бесценное.
Бедный наш Кейт, осознавая всеобщее чемоданное настроение и больше всего на свете опасаясь, что ему не найдется места среди багажа, прятался сначала в большие картонные коробки с книгами и словарями, которые мы заблаговременно посылали на адрес Олега. А потом, когда укладывали специально купленный огромный чемодан на колесиках, обнаружили нашего кота на самом дне, замотанного в мои одёжки. Вот так – хоть книжкой, хоть свитером – только бы с нами.
Месяцы перед отъездом летели с невероятной скоростью. Сколько всего непременно нужно было сделать, купить, завершить, оформить, получить... Наши головы, которые пошли кругом от возбуждения и предвкушения при получении документов на выезд, так и продолжали кружить... четвёртый месяц.
А ведь в то время в нашей жизни произошло потрясающее событие – знакомство с Сатьей Сай Бабой. И ещё много чего совершенно замечательного и чудесного.
Когда нашего отъезда оставался примерно месяц, количество хвостатых в нашей семье внезапно удвоилось. Да, мы взяли в дом ещё одного кота, точнее, кошку – Надю.
За несколько дней до Старого Нового года на нашей лестничной площадке появился новый жилец. Это была маленькая серо-чёрная кошечка, месяцев четырёх, с белой грудкой, шейкой и лапками. Откуда она взялась на нашем этаже, почему не обосновалась пониже или в подвале – мы так и не поняли. Но факт оставался фактом, кошечка жила возле самой нашей двери.
Мы и соседи справа выносили ей миски с молоком, супом и водой. Кошечка вела себя очень скромно, только оправлялась прямо на лестнице, и я, опасаясь, что её прогонит уборщица, старалась несколько раз в день своевременно убирать за ней.
То, что так долго продолжаться не может, понимали все. Но вот, что делать с кошкой – не знал никто. У соседей были две весьма ревнивые собачки, у нас – на носу отъезд в Германию со своим "самоваром" Кейтом.
Однажды я, проводив тебя на работу, услышала из-за двери душераздирающее мяуканье. Распахнула дверь и увидела, что мордочка кошки как-то странно выглядит – оказалось, на одном глазу сильный отёк, сосуды полопались. Вероятно, кто-то сильно ударил. Кошечка отшатнулась от моих протянутых рук – всех теперь боится. Я в смятении зашла домой.
"Что делать? Еле-еле с одним котом разобрались – международный паспорт с фото справили, все прививки необходимые получили, контейнер для дороги приобрели. Двоих тащить – значит, всё по-новой: прививки, фото, паспорт – ужас! А времени на всё про всё уже нет." Но из-за двери отчётливо и жалобно доносится: "Мяаа-а-ма!!! Мяаа-а-ма-а..." Я хватаюсь за сердце и за трубку телефона одновременно.
– Срочно приезжай, умоляю!
– Что-то случилось, Кисюша?
– Да! Кошечку кто-то избил, она под нашей дверью плачет.
– Сейчас приеду.
Вот так. До отъезда около двух недель, а у нас – пополнение. Кейт из большой комнаты не показывается, ни с кем не разговаривает, от злости и обиды от еды отказывается. Зато Наденька – мы дали кошке символичное имя Надежда – хорошо кушает со всеми на кухне, ласкова и добра, ведёт себя деликатно и почтительно.
Я не слезаю с телефона, обзваниваю весь Таллин – школьных подружек, знакомых, знакомых знакомых... Нет, пока никто не хочет взять нашу Надю.
– Давайте лучше Надюшу с собой возьмём, а Кейта пристроим, – практичный Рудик вносит своё предложение.
– Ах сынок, всё равно, кажется, придётся с двумя ехать!
Наконец, приходит в голову спасительная мысль дать объявление в Вечёрку. Над нами потешается полгорода. "Да вы сумасшедшие кошатники! Никто вашу кошку не возьмёт – людям самим жрать нечего! Кто хотел, все давно уже при своих кошках!"
Но через два дня начинаются звонки, а уже вечером третьего мы идём в гости к одной милой женщине – преподавателю математики Татьяне, у которой есть уже один кот, Кеша, но она хочет взять ему компанию, потому что Кеша, в отличие от Кейта, очень любит своих собратьев.
Мы приходим к Татьяне в дом – чисто, на мебели и на обоях следы кошачьих когтей. Кеша – очень дружелюбный, с широкой и добродушной рыжей мордой – сопровождает нас по всем комнатам пока Татьяна рассказывает о себе.
Вскоре мы туда приносим нашу Надежду. Через пару дней заходим проведать – Наденька уже освоилась, играет с Кешей, а на нас никакого внимания. Немножко грустно. Ну, что ж, главное, что Надежде здесь хорошо.
Зато Кейт дома жмурится и сияет от радости, что он снова безраздельно царит в своём временном жилище.
А звонки все продолжаются – у меня просят совета по разным кошачьим поводам, предлагают взять на воспитание котят, если таковые будут... Вот и неправы были наши знакомые! Даже в трудные времена всегда находятся люди, которые готовы поделиться теплом, едой и кровом.
Семья
Вот мы и в Германии. Воздух густой и ароматный, как цветочный мёд. Середина февраля, а всё зелено, поют птицы, небо ясное, солнечные нити вплетаются в пространство, градусов 14 - 15 тепла – чудеса!
Мы, уезжавшие из Питера два дня назад при минус 23 с ветерком, когда "сахарная" успокоительная водичка у Кейта в поилке колом стояла, переминаемся на перроне в Дортмунде, смущённые, взволнованные. Вид у нас – как у пленных немцев под Москвой, закутанные, замотанные... Озираясь по сторонам, потихоньку раздеваемся. Олег немножко опаздывает. Ага, вот и он, кажется.
Никого, кроме этого нашего интернетовского знакомого, у нас здесь нет.
– Ну, здравствуйте.
– Ну, здравствуй.
Обнимаемся, смотрим друг на дружку. Мы – с радостью и волнением. Олег – приветливо, с затаённой печалью.
– Давайте скорее на поезд до Унны, там нас мой папа будет встречать на машине. Это что ли ваш кот? – Олег внимательно и пристрастно заглядывает в огромный собачий контейнер на колёсиках и легонько гладит Кейта по носу. Мы знаем, что недавно у них умерла кошка Цеса.
Папа Володя радуется нам так, как-будто мы его самые-самые. У Володи очень родное лицо. Я глотаю слёзы, внезапно впомнив папину нежность. Володя – совсем молодой для такого взрослого сына, он выглядит, как наш старший брат. Через несколько минут мы уже заходим в подъезд. Сначала заносим весь багаж к Олегу, выпускаем зверя. Первые торопливые разговоры, вопросы...
Потом спускаемся на этаж ниже к Володе с Людой, родителям Олега, которые живут в этом же доме. Нас ждут на завтрак.
Пройдет совсем немного времени, и они станут частью нашей жизни. А в то утро мы только знакомимся – узнаём дорогие черты, рассказываем, слушаем. А послушать есть чего, да и порассказать.
Это позже мы научимся по единому только дыханию в телефонной трубке понимать и видеть друг друга на любых расстояниях, а сейчас пока настороженно принюхиваемся, сдержанно и независимо рассаживаемся по разные стороны стола. "Кошачьи шахматы".
Помнишь, Люка, а ведь уже на следующий день ты откроешь мне своё сердце, и в ответ я распахну тебе своё. Ты поделишься со мной своей кошкиной жизнью – своей болью, своими восторгами, и они станут моими навсегда, как стали навсегда моими твои дети и твои мечты.
А уж сколько всего нашего возьмёте на себя вы с Володей! С каким трогательным постоянством и беспокойством вы будете появляться в нашем городе сначала в общаге, потом в нашей квартире, которую обустроите вместе с нами, как свою. Какой трепетной заботой и теплом окружите нас в ожидании нашей дочки! Вы будете звонить почти каждый день и приезжать почти каждую неделю, словно сотни самых преданных братьев и сотни самых нежных сестёр.
И мы, неизбалованные таким богатством, такой щедростью и такой самоотверженностью, станем чувствовать себя надёжно, уверенно и радостно. Этот божественный купол любви строится из нашей ежесекундной человеческой заботы, из самых лучших, самых чистых наших побуждений и чувств, из нашей изначальной потребности к сотворению добра и счастья не только для себя, для своих близких, но и для всех существ во вселенной.
"Кошачьи шахматы" закончились быстро. Мы старались держаться поближе друг к дружке, без раздумий и малейших колебаний делясь вкусненьким, мыслями, любимыми книжками и музыкой, планами и надеждами... Наш кот не сразу, но все-таки признал родню и стал с вызывающей фамильярностью вандалировать в квартирах Олега и его родителей. А потом вы привезли Кейта к нам в Падерборн.
То, что наш кот в каждом новом жилище норовил на некоторое время забиться подальше, стало уже привычным. Так Кейт выражал свою мысль: "Новое временное место. Конечно, ничего лучше придумать не смогли, бестолочи двуногие! Дрянь место, но пока сойдет! Всё лучше, чем без вас."
Мы не разделяли его чувств, просто потому что не могли следовать кошачьему выбору жилья. Тем более, что были безмерно рады, когда хозяин трёхкомнатной солнечной квартиры в Падерборне с огромными окнами и балконом согласился на нашего зверя в качестве полноправного жильца.
В той квартире – возле самого Собора и Соборной площади – под колокольный перезвон мы прожили свои первые годы в новой стране.
Даже не верится, сколько уже позади! Рождение Амираны. С её появлением Кейт перебазировался в комнату Рудольфа, чем, ясное дело, был весьма шокирован. Крошечная принцесса, которую мыши выбрали на царство по весу, чудесно преобразилась в крепенького рыжекудрого болтливого ангела и заполнила собою весь мир.
А потом, когда твоя двухлетняя учёба стала близиться к завершению, мы занялись поисками будущей работы и нового места жительства. Мы твёрдо знали, резюме следует посылать только туда, где мы бы хотели жить. А поскольку больше всего нам хотелось бы жить у моря, одно из первых резюме ушло в Киль. И одно из первых приглашений на работу тоже пришло из Киля.
И вот мы снова в пути. Почти половину Германии проехали. Теперь нас уже пятеро: ты, я, Рудольф, Кейт и Амочка. Квартиру нам сдаёт твой будущий шеф – мы ещё в Падерборне видели фотографии.
Дом расположен на самом берегу Балтийского моря. Квартира небольшая, но до нас начинает постепенно доходить, что имел в виду наш кот, говоря, что раньше мы никогда ещё не жили по-настоящему.
Выпускаем Кейта и видим, как он медленно обходит комнату за комнатой и по-хозяйски ложится на пол в кухне. Кажется, впервые за всё время наш кот нас не осуждает.
Что такое дом? Разве обязательно это должна быть наша собственность? Да и зачем. Кто знает, куда мы подадимся через пять или десять, или двадцать лет. Куда повлекут нас то ласковые, то сбивающие с ног волны судьбы. Дом – это пространство доверия, тепла и доброты, мира и нежности, близости и понимания.
А пока обустраиваемся, обживаемся потихоньку. Гуляем по берегу. Море – оно же увлекательнейшая штука на свете, куда там фильмам, книгам, музеям, театрам! Море - это поэзия и музыка, история и архитектура, живопись и хореография. Это – беспредельность фантазии! Это – единственная реальность, которую я безоговорочно принимаю в большом ментальном мире.
Море объединяет. Небо и землю, страны и города, человека и вечность.
4.04.2002