Яблочный Спас наполнил деревню душистым яблочным ароматом. Одетые в нарядную одежду бабы и мужики несли в старую деревянную церковь первый урожай, из домов лился запах яблочных пирогов и компотов. Василий и Евдокия тоже готовились к празднику. Василию было уже сорок, но его лицо и фигура ещё дышали молодостью и силой, и работник он был хоть куда. Хозяйство своё он держал в порядке и исправности, скотина у него размножалась, земля плодоносила, дом и двор всё время обновлялись. Многие девки пожелали бы его себе в мужья, будь он холост. Но Василий уже около двадцати лет был женат и гордился своей женою. Евдокия была женщиной тихой и мудрой. Красавицей её и в молодости нельзя было назвать, теперь же от домашних хлопот и от родов лицо её давно потеряло свежесть, формы – упругость. В свои 35 она была худой, с обвисшими грудями, но движения её были быстры, руки ловки, глаза добры и веселы. В поле она вязала копны быстрее всех, лучше всех ткала и шила. У Евдокии и Василия было четверо детей: две дочери и два сына. Старшую дочь выдали замуж, сыновья служили в армии, а младшая дочка училась в районном центре в школе и жила там у своей тётки. Даже летом Анечка приезжала к родителям ненадолго, потому что жаль ей было расставаться со своими подружками.
Этот праздник супруги встречали вдвоём. Евдокия надела новую белую блузу и новый красный сарафан, спрятала свои пшеничные густые волосы под платком и украсила свою шею гранатовыми бусами. На стол она постелила скатерть со старинными, ей самой вышитыми узорами, которым её научила прабабка, посадила в печь пироги и собрала корзинку, чтобы отнести в церковь. Василий надел новую красную рубашку и ещё не ношеные сапоги, взял в одну руку корзину, в другую – руку жены, и так они пошли, со всеми раскланиваясь и обмениваясь поздравлениями.
После службы и освящения урожая они, прихватив с собой угощение, пошли в гости к кумовьям, Архипу и Анне. Архип любил выпить и повеселиться, поэтому, как только солнце стало садиться и раздалось девичье пение, он потащил за собой Василия к гуляющей молодёжи.
Недалеко от деревни в берёзовой роще девушки в цветных сарафанах и с шёлковыми лентами в косах и парни в шёлковых рубахах водили хоровод. Солнечные лучи, пробиваясь через листву, играли на их лицах радостными бликами. Деревья и травы, казалось, подпевали звонким юношеским голосам, над землёй стелился дурман от душистых растений и яблочного пива. Архип вклинился в круг хоровода между двумя девушками и поставил рядом с собой Василия, вызвав дружелюбный хохот.
«И Вы с нами Василий Петрович?» - спросила Василия девушка, которую тот держал за руку. Это была Наталья, дочь кузнеца. Год назад старший сын Василия хотел к ней посвататься, да отец уговорил его прежде отслужить, а потом уже семьёй обзаводиться.
Василию стало неловко перед ней и сыном, и он хотел уже было выйти из круга, да Наташа его не отпустила: «Будете моим хранителем, а то парни, как опьянеют, всякое могут вытворить. Вот и будете их от меня отпугивать!» - и она так звонко и весело засмеялось, что у Василия отлегло от сердца, и он стал подпевать хору голосов. Вдруг его взгляд остановился на черноволосой красавице напротив него. Она пристально смотрела прямо ему в глаза, и в её зрачках играли рыжие огоньки. Кожа девушки была золотиста словно цветочный мёд, брови изгибались тонкой дугой над карими томными глазами, опушёнными густыми длинными ресницами, за алыми и нежными губами прятались два ровных ряда белоснежных зубов. Двигалась девушка словно лебедь в любовном танце, и всё смотрела Василию в глаза, вызывая в его теле непонятный трепет и робость. Так кружились они в хороводе, и их танец был похож на танец змеи и птенца. Но вот, парни и девушки разбрелись по роще, кто-то улёгся в траве.
Василий, превозмогая робость и стыд, спросил Наталью: «А кто была черноволосая девушка в синем сарафане и перстнями на пальцах?» «Та, что вас глазами поедала?» Василий покраснел под испытующим взглядом будущей невестки и кивнул. «Это старой Куличихи внучка. Та умерла, и дом в наследство ей оставила. Полиной зовут». Василий был удивлён, что никогда её раньше не видел, и Наташа объяснила, что Полина только полгода назад появилась в деревне. Пятнадцать лет назад, как только началась война, её отец, Иван Куликов, – очень зажиточный человек - забрал жену и детей и, собрав добро, уехал куда-то, а мать его осталась здесь, потому как не захотела скотину продавать и дом бросать. Так и умерла в одиночестве год назад, отписав всё своей внучке.
Наташа огляделась и шепнула Василию на ухо: «Ты поосторожнее с ней». Он стал красный, как варёный рак, и спросил, почему. Наташа плотнее придвинулась к нему и зашептала: «Слухи про неё нехорошие ходят. Как появилась здесь, никто её за работой не видел. Говорят, наняла себе работника в огород, да Прохорову вдову за домом следить. А сама целыми днями на печи валяется или прихорашивается. Мне Танька, Сидорова жена, рассказывала, что поначалу её дочка с Полиной сошлась. Стала её спрашивать, почему она сама за домом не следит. А та ей отвечает, мол, заведу себе работящего мужика, будет мне и за домом следить, и в огороде копаться, и в поле работать. И как загогочет, у Маруськи мурашки по спине побежали! Больше она к этой черноволосой не ходит. А ещё говорили, что колдует она. Кто-то её на кладбище видел, как она там ночью воронов кормила и о чём-то с ними разговаривала».
Василий не выдержал и засмеялся: «Да вы просто ей все завидуете, потому что красивая она и богатая. А таких Бог любит». «Вот и Сидор так говорит, и брат Маруськи, а что нам завидовать? Лучше за своим счастьем следить, чем на чужое зариться. От добра добра не будет», - ответила Наташа и стала перебирать свои волосы.
«А что ж я её раньше не замечал?» - вслух задумался Василий.
«Да ты никого из девок не замечаешь, кроме своей Евдокии. Счастливая баба, твоя жена!» Василий вздрогнул от этого низкого грудного голоса. Рядом стояла Полина, держа в руках глиняную чашу.
«Что это ты подкрадываешься?» - спросила её Наташа. – «Чужие разговоры подслушиваешь…»
«А я смотрю на вас и думаю: не обо мне ли воркуют эти два голубка? Дай, думаю, подойду и выясню. Заодно пивом угощу. Что это ты, Наталья, мужчину пивом не угостила? Такие, как Василий, - редкость. За ними ухаживать нужно», - с насмешливой улыбкой Полина присела возле Василия и протянула ему чашу с яблочным пивом.
Что-то нехорошее привиделось Наташе во взгляде, которым смотрела Полина на её будущего свёкра, и стала щипать его, чтобы отвлечь от коварной женщины и не дать выпить из её рук, но Василий, словно заворожённый, поднёс чашу к губам и, прижимая своими сильными смуглыми руками нежные и белые пальчики Полины к гладким глиняным стенкам, выпил содержимое до дна.
После этого он почувствовал сильный хмель в голове. Всё закружилось у него перед глазами, земля как будто уплывала из-под него. Хватаясь руками за траву, он стал искать опоры и звать Наташу, чтобы отвела его домой. Это было последнее, что он запомнил.
Утром он открыл глаза. Жена только встала и готовила ему завтрак. По её грустному лицу он понял, что что-то было не так, но не сразу вспомнил, что именно. Евдокия, заметив, что он уже открыл глаза, сказала: «Тебя вчера пьяным на руках принесли. Давно я тебя таким не видела». «Да, хватил лишку. С кем не бывает? Не сердись, жена», - Василий стал медленно одеваться, постепенно восстанавливая в голове ход вчерашних событий.
«Говорят, ты вчера из рук девушки пил», - глухо проговорила Евдокия и с сильным стуком поставила миску на стол. Перед мысленным взором Василия тут же ярко встал образ Полины, её смеющийся рот и огненно-карие глаза. Он покраснел. «Да…» - неуверенно начал он, сомневаясь, то ли рассказать жене всё как есть, то ли промолчать. И он решил рассказать всё как есть, утаив некоторые подробности: «Да там Полина была, которая недавно в доме Куличихи поселилась. Я её раньше не видел как-то, а тут вдруг заметил и удивился… Странная она немного». «И красивая», - сердито добавила жена. «И красивая», - повторил Василий. – «Ну, вот и дал слабинку. Виноват перед тобой, прости.»
Больше в это утро они не разговаривали. Василий ушёл в поле работать, а Евдокия занялась скотиной. Обида в её душе скоро утихла, уступив место спокойному рассуждению. Вечером она уже с нетерпением ждала мужа, наварив на ужин картошки с маслом и укропом и слегка разогрев в печи остатки яблочного пирога. Всё это она делала как всегда с любовью, но сегодня примешивалось ещё и чувство необъяснимой тревоги.
Муж её пришёл домой пасмурнее дождливого утра. Обмыв тело холодной водой, он сел за стол и обхватил голову руками. Евдокия села напротив, но не смела тревожить, пока еда совсем не остыла. Тогда она тронула мужа за плечо. Он поднял на неё глаза, и его измученный вид поразил жену. «Что? Что такое?» - Евдокия спорхнула со своего места и оказалась у мужниных ног.
«Замучала она меня», - глухо проговорил Василий. – «Что ни делаю, всё она перед глазами ухмыляется. Убил бы гадину, да тянет к ней нестерпимо. Так бы всё бросил и побежал бы к её дому порог целовать…» - рыдания прекратили его слова, резавшие болью сердце бедной женщины. Она прочитала над мужем молитву и уложила спать, спрятав нетронутый ужин в печь.
Утром она отправила Василия на работу, насилу заставив проглотить несколько картошин, а сама собрала небольшой узелок, в который положила золотую цепочку, доставшуюся ей по наследству от матери, и мужнину красную рубашку, которую он надевал на Яблочный Спас, и пошла в соседнюю деревню к колдунье. Это была бодрая сухая старушка с косившим левым глазом, постоянно ворчавшая на своих невоспитанных кур и поросят и никогда не смотревшая на приходивших к ней.
Изба её была поделена на две половины: одна была жилая, а в другой она ворожила. Поговаривали, что те, кто пытался из любопытства пробраться туда в старухино отсутствие, потом странным образом пропадали или лишались ума. Насколько это было связано со старухиным домом, а не с прошедшей войной, сказать сложно. Но слухи ходили, и люди им верили.
Колдунья взяла у Евдокии рубашку и цепочку – вторую она тут же спрятала в шкатулку за печкой – и ушла в своё ритуальное помещение, оставив гостью в горнице. Через некоторое время она вышла с озабоченным лицом, неся рубашку обратно.
«Вот что, милая», - хрипло начала она, впервые устремив свой правый глаз на лицо пришедшей. – «Присушка на твоём муже страшная, против такой я ничего поделать не могу. Ведьма, которая его делала, видать, у фино-угров училась, а у них очень сильные колдуны, один против десяток наших. Есть только один способ его спасти, либо эта злыдня все соки из него высосет и семью вашу изничтожит».
«Говори! Умоляю тебя, говори!» - закричала Евдокия, кинувшись перед колдуньей на колени. Слёзы жгли несчастной женщине глаза, а сердце разрывалось от тоски. Перед ней стояли образы её милых деток, и она была готова ценою собственной жизни отвести опасность от них и от мужа.
«Да ты успокойся, доченька, успокойся», - запричитала старушка, пытаясь поднять рыдающую гостью с колен. – «Видать сильно любишь, раз так сердце твоё ноет. Только с таким сердцем и можно ведьму победить». И она рассказала следующее. Через неделю, когда будет полнолуние, нужно выйти за деревню на перекрёсток, расстелить посредине рубашку мужа и очертить её по контуру остро наточенным ножом, которым перед этим резали курицу и на котором должны быть следы крови, приговаривая:
«Стану я благословясь и пойду перекрестясь. Из избы в двери, из дверей на дорогу под ясный месяц. Пойду на перекрёсток, где души встречаются. Вот душа раба Божия Василия предо мною лежит, опутана верёвками, что из тьмы тянутся. Где ножом проведу, там и связь оборву. Как по правому боку проведу, так из печени тоску выгоню. Как по левому боку проведу, так из сердца тоску выгоню. Как по рукавам проведу, так руки от рабы Божьей Полины отнимутся. Как по вороту проведу, так любовные его речи к ней прекратятся. Как по подолу проведу, так страсть к ней пропадёт. И как каплет кровь с этого ножа, так вытекает любовь из раба Божия Василия к рабе Божией Полине отныне и до века. Аминь». Так проговорить нужно три раза. Потом следует нож завернуть в рубашку, убрать всё в чёрный мешок и хранить где-нибудь в укромном месте. И сколько это будет храниться, столько никто больше не сможет хозяина рубашки приворожить. А чтобы с ведьмой проклятой справиться, нужно на перекрёстке вокруг себя против часовой стрелки обернуться, хлопнуть в ладоши и три раза сказать:
«Заражалися три ведьмы
На Петра да на Ивана:
Первая ведьма – закон разлучает,
Вторая ведьма – коров заклинает,
Третья ведьма – залом ломает.
Первой ведьме, что закон разлучает:
Её по уши в землю,
Ей прощенья нет!
Второй ведьме, что коров заклинает:
Её по плечи в землю,
Ей прощенья нет!
Третьей ведьме, что залом ломает:
Её по пояс в землю,
Ей прощенья нет!
Вы катитесь, ведьмы,
За мхи, за болоты,
За гнилыя колоды,
Где люди не бают,
Собаки не лают,
Куры не поют,
Вам там и место.»
«И помни, - добавила колдунья напоследок, - сделать всё нужно в это полнолуние. До следующего твой мужик не доживёт».
Вернулась Евдокия домой уже затемно. Дома никого не было, только мухи по стеклу жужжали. «К ней пошёл!» - стукнуло сердце женщины, и она, разрыдавшись, упала на кровать.
На утро к сильно бледной с красными опухшими глазами Евдокии подошла Наташа. «Тётя Дуся. Я вчера вечером видела Вашего мужа. Он… к Полинке пошёл», - ей было трудно говорить, но её девичья душа болела за полюбившуюся ей семью. «Что ты выдумываешь?» - Евдокия попыталась улыбнуться, но это ей плохо удалось. Не встретив гнева, Наташа продолжила: «Он как будто сам не свой был. Траву косит и в одну точку смотрит. А вечером с поля сразу к ней. Я потом к дому её подходила, смех её слышала…» Девушка постояла ещё немного, но не дождавшись от тёти Дуси никакой реакции, пошла по своим делам. А в душе женщины тем временем шла жестокая борьба: ей хотелось обвинить во всём мужа, бросить его и заставить детей перестать общаться с ним. Но её мудрая душа подсказывала ей, что ему нужна помощь, что он на грани погибели, поэтому она не может его бросить, а должна помочь.
Ночью, не дождавшись Василия, Евдокия пошла в дом Полины. Дверь ей открыла сама хозяйка в развязанной блузе и с распущенными волосами. Пышущее здоровьем и молодостью лицо раскрасневшейся девушки составляло резкий контраст с бледностью и изнурённостью матери четверых детей. «Верни мне моего мужа!» - с порога начала Евдокия и с ненавистью уставилась в карие, бесстыдно ухмыляющиеся глаза. «Вот он, возьми!» - Полина распахнула дверь и впустила обманутую жену внутрь. На полу на ковре лежал её муж, ничем не прикрывая свою наготу. «Уйди!» - мрачно кинул он, увидев свою жену, и отвернул от неё голову.
«Василий», - жалобно прошептала Евдокия и протянула к нему руки. «Уйди!» - яростно рявкнул он и повернулся на живот, закрыв голову руками. «Ну как? Берёшь? Славный у тебя мужик! Такой славный!» - Полина стояла, скрестив руки на груди, и посмеиваясь качала головой. Евдокия не выдержала. Гнев охватил её, словно дикое пламя жертвенного костра. «Ты у меня ещё попляшешь, гадюка!» - она вцепилась в волосы сопернице и стала бить её о стену. Полина заорала и стала звать Василия на помощь. «Оставь её, дрянь! Пошла прочь!» - Василий стоял с топором и с ненавистью смотрел на свою когда-то так горячо любимую жену.
Евдокия пришла в себя. Она не узнала своего мужа, так страшен был он в тот момент. «Вася… Это не ты, Василий…» - в ужасе она выбежала на улицу и, как только оказалась у себя в доме, заперлась на все запоры. Теперь у неё не было сомнений, что Полина его околдовала, и спасти его можно было только колдовством.
Дни до полнолуния тянулись медленно, иссушая Евдокию страданием, а Василия страстью. Спал он теперь по два-три часа в сутки. Днём он работал в поле, ночью – в постели со своей ненасытной возлюбленной. Тело его превратилось в ходячий скелет, лицо избороздили морщины, взгляд когда-то по-молодецки живых глаз потускнел. На приветствия он не отвечал, ходил и работал с каменным лицом, если с ним заговаривали, отвечал односложно.
Где бы только ни появились Василий или Евдокия, их всегда сопровождали чьи-нибудь вздохи, смешки, причитания. «И за что их так Бог наказал?» - говорили промеж себя люди. – «Допустил же Он такое зло, чтобы ведьма такого доброго мужика приворожила!» Однако вмешиваться в это никто не отваживался, потому как колдунов в деревне боялись и не знали, как с ними бороться.
В последний день перед полнолунием почувствовала Полина какую-то тревогу и стала Василия убеждать, чтобы он жену свою убил. «Если любишь меня, иди убей свою жену. Она меня извести хочет. Ведьма - твоя жена! Она и тебе и мне зла желает!» - так говорила девушка своему рабу-возлюбленному. Сначала он в гнев приходил, но она ласками его успокаивала. Весь день полнолуния она то и дело говорила Василию, что жену нужно убить, а вечером дала ему в руки топор и сказала: «Если не убьёшь жену, больше сюда не приходи! Возненавижу тебя лютой ненавистью! Это моё последнее слово!» Помутился разум у мужика и, взяв топор, пошёл он в свою избу. Евдокия в это время узелок собирала, чтобы на перекрёсток идти. Увидев обезумевшего Василия, она вскрикнула и отпрянула к стене. В это же мгновение рядом с её головой в стену вонзилось лезвие топора. Она побежала к столу, стол был разрублен надвое. В тёмных сенях Евдокия забилась в угол, моля Бога о пощаде и милости, и удар обрушился на забрёдшего в дом чёрного ягнёнка. Как только брызнула кровь, оросив лицо и руки убийцы, он покинул дом, чтобы упасть в объятия своей любовницы и утолить свою страсть.
Отдав последние капли энергии черноволосой красавице, Василий почувствовал сильное жжение в теле и застонал. Сначала ему опалило правый бок и закололо в печени, потом – левый, и в сердце как будто похолодело. Он посмотрел на Полину: её развратная поза, наглые распутные глаза, пошлые губы – всё вызывало в нём чувство омерзения. Огненный комок в горле заставил его вспомнить все свои клятвы в преданности и вечной любви, что он говорил этой распутнице, и его охватил жгучий стыд перед женой, детьми и всей деревней. Жена!.. Василий вскочил и стал быстро одеваться. «Я её зарубил, я её зарубил!» - вертелось у него в голове, и холод пронизывал все его члены. Тут резкая боль в паху заставила его согнуться пополам. Полина кинулась к своему любовнику и, обняв его за пояс, завыла: «Моё, моё, не дам!» Василию показалось, что вместо красавицы у ног его сидит сморщенная жёлтая старуха с жидкими седыми волосами, смотрит на него пустыми глазницами и что-то бормочет своим беззубым ртом. «Убью, ведьма! Прочь! Чур меня!» - в ужасе заорал он и кинулся к себе в избу. В сенях он поскользнулся на луже крови и, ударившись головой о стену, потерял сознание.
Августовское солнце спряталось за тучами и с утра рядил дождь. С улицы доносился гул голосов и шум от скота. Василий с трудом открыл глаза. Он лежал на кровати, на него из угла смотрела Троеручница, из окон сквозь занавески лился серый дневной свет. В голове был какой-то туман, он пытался вспомнить, что с ним произошло. Вдруг он вскочил: «Жена!..» И тут же повалился обратно на подушку, так как перед глазами у него всё закружилось. Скрипнула дверь, кто-то прошёл по сеням и вошёл в горницу. «Дуся!» - выдохнул Василий, когда увидел свою ласково улыбающуюся жену. Никогда она ещё не была такой красивой, такой мудрой, такой светлой и любимой. «Дюся!» - ещё раз проговорил он и зарыдал. – «Прости меня!»
Около двух недель выхаживала Евдокия своего мужа. Про историю с Полиной они не вспоминали. Лишь один раз, как бы невзначай, Евдокия рассказала, что в ту страшную ночь какая-то безумная и страшная старуха, непонятно откуда взявшаяся, спалила дом Куличихи и, похоже, сама в нём сгорела.
По деревне ещё много ходило слухов, кто такая была эта Полина. Одни говорили, что внучка Куличихи в детстве утопилась и стала кикиморой, а потом пришла в деревню в поисках своей бабки, которая забыла её покрестить. Другие утверждали, что это сама Куличиха не смогла успокоиться после смерти, потому что при жизни зналась с чертями. Кто-то придумал историю, что это бывшая возлюбленная Василия, которая из-за него покончила с собой, а сейчас пришла, чтобы забрать с собой. Но этого рассказчика высмеяли и остановились на варианте с лешачихой, которая влюбилась в Василия, когда тот ходил в лес. Ведь недаром он был таким видным и работящим.
И только Евдокия с Василием хранили внутри себя полученный урок и всеми силами берегли вновь обретённое счастье.
Москва
8 декабря 2006 г.