Узловатые пальзы уверенными движениями вели замысловатый узор пером по бумаге. Причудливые чернила будто бы сами блестели, рождая внутри себя пересветы невиданых звезд. Старичок в белом просторном балахоне старательно, высунув язык и, сам того не замечая, оглушительно сопя, карпел над этой затеей уже долгое время. Пергамент свисал с края стола и убегал далеко-далеко своим, некогда случившимся началом.
Старик был неимоверно напряжен, его рука дрожала от старости, волнения и усталости. Глаза выцвели в бесконечной борьбе за новый смысл, плечи ссутулено опустились вниз. Единожды начав, он не мог остановиться на полузавитке, он не мог отклониться от непостижимой логики положеного начала.
Скрип пера разносился по бесконечным залам помещения, терялся в драпировках, втекал в оконные щели, непрестанной музыкой вплетался в шуршание одежд старца. Других звуков не было слышно. Возможно, других звуков и других сущностей больше не было.
Вдруг, перо остановилось. Старец поднял взгляд в поисках исчезающего начала рукописи.
- Чтоб появилось доселе не бывшее, необходимо лишь поставить точку, начать новое, которое на самом деле уже где-то когда-то было. Было произнесено или задумано, было записано или сотворено, было прервано и начато много раз. Все едино и все неповторимо в своем бесконечном повторении. Нет ответа - тврою ли я, или же мной творят другие. Ткань всегда одна, пергамент всегда оказывается чист по завершению работы.
Неправдоподобно звонкий голос старца, адресованый в никуда, упругим мячиком метался между стен, когда узловатые пальцы, сжимающие перо, обновили чернила на острие, стряхнули лишнее. Пика пера занеслась над свободным местом творения. Сгустившийся воздух зримо сопротивлялся неотвратимому движению чернильной пики к пергаменту, а само полотно будто сжалось от ужаса надвигающегося удара. Витееватая паутинка пульсировала своим ритмом, ловя тлеющие мгновения исчезающего бытия.
Тонкий вой начал исходить, казалось, от бесконечного листа. Его нота взвивалась выше и выше, превращаясь в свист. Перо прокалывало плоть сгустившегося воздуха, безжалостно неся мизерную каплю чернил.
Точка. Свист и многоголосый далекий стон оборвались, когда черная точка стала всасывать в себя узор начертанной огромной и замысловатой паутинки неизвестных слов и знаков с пергамента.
У стола стоял юноша в чистой белой рубашке. В свои еще пухленькие пальцы он взял перо и, едва дотянувшись до чернильницы и клочка листочка начал рисовать первое пришедшее ему на ум слово так, как он его чувствовал.
"Ночь" - Пульсировало в его воображении пухлыми блестящими пузатенькими звездочками в обрамлении подчеркивающей черноты.
---
В свои шесть лет, Влад точно определился, что любит ночь. Вот и сейчас, глядя в развернувшийся ковер дягтярного небосклона, он взглядом отыскивал бусенки и пуговки звездочек и звезд. Он обожал такие тихие минуты, когда, кажется, ничего не существует вокруг, кроме него, глядящего на эти разноцветные и холодные огоньки. Ему даже казалось, что это он сам рисует эти звездочки... А однажды, как показалось Владу, он нарисовал даже Луну. Тогда ему было особенно грустно и одиноко, его пронизывал холод, а маленькие звездочки не согревали душу. Тогда он и придумал Луну, большую, глазастую, внимательно и с заботой за ним наблюдающую. В тот миг он только о ней подумал и она стала медленно выползать из-за незримого горизонта.
В этот раз он глядел на звездную россыпь со слезами обиды на глазах. Огромный увалень Гоша вечером отнял у него любимую игрушку, которую они с отцом вместе строгали три недели подряд. Это был смешной деревянный человечек, который даже умел шевелить ртом, если на его затылке нажимать на незаметный рычажок. Обида пронзала Влада неимоверно жестоко, потому что он не отстоял своего деревянного любимца от этого бестолкового и задиристого Гоши. А если сказать отцу - тот, чего доброго, еще и устроит порку, за то, что повел себя не по-мужски.
Влад сидел и горько плакал, то глядя на свою частую спутницу - Луну, то на свои сжатые, но совсем еще крохотные кулачки. Злоба и обида в нем клокотали, готовые вот-вот, шипя и булькая, начать сочиться из ушей. Глаза горели от обиды, слез и усталости.
- Ты одна меня понимаешь и помогаешь всегда своим молчанием, Ночь! Ты - самая моя верная подруга! Как жаль, что я не могу быть с тобою днем - с тобой я точно дал бы сдачи этому Гоше! Я не позволил бы себя обижать! - Шептал Влад. Его пухленькие губы повторяли это как молитву.
Он сидел в амфитеатре у представления ночи довольно долго - Луна успела своим глазом прошмыгнуть через полнеба, пока не успокоился. Слезы высохли, обида немного поутихла.
Днем, когда он опять столкнулся на улице с Гошей, злость опять проснулась в нем. Обидчик неумело забавлялся с любимой игрушкой Влада и даже делал вид, что не замечает присутствия мальчика. Влад представлял, как подбегает к этому толстому нахалу и бьет его по рукам, так нагло лапающим игрушку, бьет по губам, так охотно обзывавшим его... Но это было только в воображении.
Вдруг, мальчик почувствовал какое-то знакомое спокойствие. Солнце стояло сзади, явно говоря о полудне, однако, лежащая в пыли маленькая тень Влада была какой-то необычной. Она была черной-черной. А если поглядеть в нее внимательнее - мальчик мог рассмотреть подмигивающие огоньки звездочек и звезд. В знойный летний день он почувствовал уютную прохладу. Влад смотрел в эту тень и легко улыбался.
Неожиданно он заметил, что тень стала увеличиваться. Она вытягивалась и вытягивалась, сохряняя очертания мальчика. Вот, она доросла до песочницы, в которой сидел обидчик. Тут Влад заметил, что тень падает на Гошу, хотя мальчик был довольно далеко. Не нужно было сильно вглядываться в то, что делала ночная тень, чтобы понять, что она ударяет по рукам толстого негодяя и по лицу, как раз так, как представлял себе Влад.
Но Гоша продолжал играть с чужой игрушкой, как будто ничего не замечая. Тем временем, тень сжалась обратно - к ногам Влада, еще чуть-чуть успокаивающе подмигивала холодным блеском звезд, а потом превратилась в обычную полуденную коротенькую тень.
Малыш еще стоял какое-то время, стараясь разглядеть хотя бы намек на краешек луны, или еще чего-то знакомого из ночного царства в своей тени, но все было тщетно. Влад так расстроился, что сдерживать подстпуившие слезы казалось очень трудным - всего лишь видение...
Внезапно, Гоша, сидевший в песочнице закричал несвоим голосом - он выронил куклу и стал бешено трясти руками, а через секунду его крик стал еще ужаснее, а голова нелепо моталась из стороны в сторону. К нему тут же кинулись взрослые - помочь ребенку. Но Гоша уже лежал недвижно в песке.
Влад испугался не меньше окружающих, на секунду ему стало страшно за этого толстяка, поэтому он подбежал вместе со всеми - посмотреть, не нужна ли помощь, или просто посмотреть. Когда он протолкался между ног столпившихся взрослых, взору предстала тяжелая картина - лицо Гоши было темно-синим, так же, как и запястья. Темные синяки буквально на глазах продолжали темнеть, превращаясь в черные.
Среди подбежавших оказался и лекарь - Таисий. Он резко велел всем отойти от мальчика. Влада отвели в сторону чужие большие руки, а он все смотрел в никуда задумчивым взглядом. Потом он встрепенулся и побежал домой.
На следующий день стало известно, что Гоше пришлось ампутировать руки по локоть, а лицо его превратилось во что-то ужасное, потому что лекарю пришлось отрезать некоторые участки кожи лица, а кое-где - удалить кости.