Просьба

Рассказ будет коротким. Я безумно стар. Мне... Нет, эту цифру даже больно называть. Cкажу лишь, что между восьмидесяти и двадцати. У меня трость и она добавит вам к образу старого, еле передвигающегося человека. Но вы знаете, несмотря на то, что я очень стар, трость мне нужна не для опоры. А для представительства. Для этого же нужна мне борода. Всегда мечтал о седой бороде, слегка, поверьте, только слегка запущенной. Такую я видел у Бернарда Шоу, у Толстого. Нет, моя всё-таки меньше, потому что я не хочу, чтобы большая борода напоминала мне о нереализованном таланте. Не думайте, я плакаться не буду, не за этим я вас сюда позвал. Мне не нужна ваша жалость. Не мне она нужна. Не мне. Я-то как-нибудь доживу, мне осталось немного, протяну, а вот этот пёс, ведь он ещё совсем молодой. И я прошу вас, прошу от всего сердца, которое, может быть, и маленькое, и давно уже никого не согревающее, но от такого, какое есть, прошу взять этого бегуна к себе. Да, да, он бегун, он может очень быстро приносить вам тапочки. Вот проснётесь вы, а этот юноша рядом с вами лежит, на полу, положив свой нос, свой подбородок, всю свою голову на одну лапу. Так вы только издадите первый звук или даже откроете один глаз, а ещё лучше как-нибудь по-утреннему повернётесь, ведь проснувшееся тело совсем не такое как спящее, оно другое, я проверял... Так вот бегун этот ваш первый вдох нового дня сразу почувствует и вам тапочки доставит. И где бы вы их не оставили. Кстати, вы можете потом, так сказать, поэкспериментировать. Вы можете оставить тапочки в ванной, а саму ванную закрыть. Но утром, только ваши ноги полетят на пол, как, словно мягкая подушка, под ними окажутся тапочки. Он это знает, умеет, наученный этому так, что нет слов, но кто учил его я не знаю. Я встретил его уже взрослым псом, таким же умирающим, как я сейчас. Но что моё состояние! Оно разве может сравниться с тем, какое было у Анатолия. Да-да, этого пса зовут Анатолий, как и раньше, когда он ещё не был псом. И здесь вы на меня нападёте. Не нападайте, я всё объясню, за этим я вас и пригласил. Не только, чтобы передать вам Анатолия, но и затем, чтобы вы поняли кто есть эта собака. Я очень-очень быстро вам это расскажу. Давным-давно у меня был друг. Хороший был человек, по-своему красивый. Он учился, развивался, потом сам стал учить, развивать. В комнате у него было два больших шкафа и эти два больших шкафа были заставлены книгами. Один ряд, другой, третий, а к четвёртому, который там, в самой глубине, и не подлезешь. А там, в глубине, может быть, самая верная книга и лежит, в которой вся мудрость тех книг, что её закрывают. А может не закрывают? А прячут? Сокровище ведь всегда прятали. Словом, когда мы пили чай рядом с большими шкафами я всегда думал об этом сокровище и о том, что мой друг о нём может и не знает. Ведь библиотека ему досталась от отца, а отцу от деда. Нет, отец, конечно, её очень расширил, ведь он был большим человеком, а большому человеку нужно много, в маленьком ему неуютно. А я вот человек небольшой, но мне и в маленьком хорошо, и в большом. Впрочем, я о себе больше не буду, обо мне вы уже всё поняли. Я должен о друге говорить... Вот сидим мы как-то рядом со шкафами и я говорю ему: “Понимаешь, у меня всё болит внутри, когда я вижу дворняг, которые собираются у твоего подъезда. Ты спрашиваешь, почему я так редко тебя навещаю. Вероятно, поэтому. Вчера я видел одну из них в городе. Она была одна. И одна она выглядела ещё более несчастной. Какие же они худые. Их грязная шёрсточка висит на костях, их глаза полны скорби. Мне тяжело, что я не могу ничего сделать. Иногда я беру с собой какой-нибудь кусок. Иногда они едят, но иногда... Нет. А только смотрят. Голод для них уже естественное состояние и они будто уже забыли как есть. Ты сам их иногда подкармливаешь?” И мой друг сказал что-то страшное, но до того убедительное, что я согласился. Он сказал, что в теле любой хромой дворняги заключена наказанная душа. То есть человек, плохо живший тут, в новой жизни помещается в дворнягу и отбывает в ней свой срок. Страдает, мучается... Но всё заслуженно. Помню как вышел я от него и с ухмылкой посмотрел на спящих друг на друге cобак. Никогда я не смотрел на них так презрительно, а потом и равнодушно. И одна из них будто почувствовала и закрыла мордочку лапой. И заскулила. А ведь начинались уже холода... Стал я к своему другу ходить чаще, и каждый раз, видя съежившееся тело в снегу, думал, что возможно в нём какой-нибудь убийца. И мне становилось легче. И так я облегчался, смотря уже не только на собак, но и на некоторых людей. Для меня любой, вызывающий жалость, становился негодяем. И вроде бы и хочется помочь, и больно смотреть, но это всё только первые эмоции, которые нужно побороть, которые мешают видеть действительное. Наделал дел так расплачивайся и нечего давить на сердце. И с такими чувствами я прожил несколько лет, укрепился, так сказать, во взглядах. А потом случилось страшное. Друг мой трагически погиб. И после трёх лет после этого несчастия я встретил его, своего бегуна. Он лежал у лавочки, на которой я сидел и смотрел мне в глаза. И вдруг я вздрогнул. Ведь это на меня смотрел он, мой хороший друг, Анатолий...