Сначала была боль. Судороги. Удушье. И черный, нестерпимый страх, скользский и извивающийся, как змея. Он оплетал шею тугими чешуйчатыми кольцами, выдавливая из горла кровь, и не было сил даже закричать, чтобы хоть как-то рассеять этот ужас, прекратить агонию, которой, казалось, не будет конца.
Вдруг все куда-то делось, отпустило, и в лицо подул осторожный ночной ветер. Теплый, успокаивающий, с запахом стоячей воды и каких-то диких цветов.
Исчезли змеи, ползающие по телу, скользящие в липкой, разъедающей кожу, крови. Остались только легкие, равномерные покачивания – вверх, вниз; небо и земля. Земля угадывалась по черным, сплетавшимся далеко внизу силуэтам. Кусты? Строения? Деревья, взявшиеся за руки? Мусор?
А небо - все в звездах, словно забрызганное фосфором. Я то взмывал к ним, то опускался, без скрипа, в молчаливом зловещем ритме. На качелях - вверх, вниз, один в пустоте.
Нет, не один. Я ждал этой встречи, и боялся ее, и знал, что без нее ничто не имело бы смысла. Рядом со мной такие же качели - близко, протяни руку и достанешь - а на них...
- Цви...
Кажется, голос стал другим, более чистым, что ли, свободным от оттенков.
На волосах Цви – звездная пыль, тонкая, как серебряная паутинка. Глаза вглядываются, блестят в темноте, и в них... ненависть? любовь? прощение? Господи, если бы я знал!
Небо, земля... Только бы не закружилась голова, а то станет совсем плохо. Почему он молчит? Конечно, что он может мне сказать? Он уже все сказал... своим уходом.
- Цви, ты давно здесь?
Его сомкнутые губы даже не шевельнулись в ответ. Действительно, глупый вопрос. Цви здесь с того момента, когда я сказал ему: «Уходи», и он выбежал, не помня себя, на шоссе и попал под проходящий автомобиль. Нет, позже, ведь он еще три часа жил в больнице. Но я не пошел туда к нему, я знал, что он все равно умрет. Он хотел умереть.
- Цви, ты один? Мы здесь одни?
Снова его губы не пошевелились, только в глазах что-то дрогнуло; дрогнуло и замерло, как отражение звезды в неподвижной воде. Ветер донес слова, слабые, как шелест опадающей листвы, чистые, как ниточки света на волосах.
- Кто тебе еще нужен?
- Никто, Цви. Ты видишь.., я понимаю, меня нельзя простить, и то, что я сделал, нельзя исправить, но все же... я последовал за тобой.
Вверх, вниз. Длинные тени ложатся попеременно то на мое, то на его лицо, тонкие и хрупкие, как веточки из черного стекла. Странное, захватывающее колдовство бессмысленных, однообразных движений.
- Ты сделал глупость. И я сделал глупость, но невольную. Я был в таком отчаянии от твоих слов, что выскочил на проезжую часть. Я так любил тебя. И совсем потерял осторожность. Я пережил бы разлуку с тобой, конечно, пережил бы.
- Я тоже. Но я не смог бы жить с сознанием вины. Всю жизнь считал бы себя убийцей. Я никогда не забыл бы этой дороги. Ты не знаешь, ты не видел, как это было ужасно... всюду кровь...
Когда я упомянул про кровь, звезды вокруг стали красными и угрожающе приблизились, окружили нас, как голодные глаза волчьей стаи.
Это невыносимо. Лучше уж думать о них, как об огнях на новогодней елке. Яркие, праздничные, разноцветные огни. Радостный, долгожданный праздник, шампанское, поздравления. В воздухе неуловимо запахло хвоей. Мне показалось в темноте, что Цви слегка покачал головой.
- Мы могли бы жить вместе, а ты обрек нас обоих на смерть.
- Прости. Нет, не то... Я боялся, Цви. Я думал, что это болезнь... такая любовь. Я никогда еще так не любил, и это меня испугало. Я хотел стать свободным.
- И что, получилось?
Я беспомощно пожал плечами.
- Не знаю, вряд ли.
- Жаль,- задумчиво произнес он. – Я хотел бы, чтобы твое желание исполнилось. Ты слишком дорого за него заплатил.
Обычный разговор, качели, и Цви рядом - обычный, сдержанный, печальный, рассудительный. Он всегда был таким, когда мы оставались наедине, и его глаза, обращенные не на меня, а как будто вглубь собственных мыслей, полнились бликами и отражениями, как спокойное озеро.
Я мучительно, до боли, всматривался в знакомые очертания его силуэта и видел его прежним, только в замутненной глубине зрачков, то и дело расплывающейся от прихотливой игры света на ресницах, было что-то неуловимо-другое. С минутным запозданием я понял: в них ничто больше не отражалось.
Постепенно возвращался страх, липкий, чешуйчатый, холодный. Я начинал медленно постигать суть случившегося.
- Цви, - почти прокричал я, задыхаясь в болезненных судорогах отчаяния, - Цви, что теперь с нами будет?
Хоть бы услышать его дыхание, или стук сердца, его, свой... только бы не эта тишина.
- Почему что-то должно быть?
- Всегда же что-то происходит.
- Всегда. Но не здесь.
Страх схлынул так же внезапно, как накатил, и все тело расслабилось, как после продолжительного припадка. Цви всегда умел чудесно успокаивать меня, одним прикосновением, словом, и даже просто без слов, одним своим присутствием. Он просто был, и это давало ощущение тепла и покоя.
И после всего, что между нами было, я предал его? Вздор: я никогда бы не осмелился его предать. Я скорее предал бы самого себя, и весь этот мир, и еще тысячу таких же миров впридачу, но не Цви, потому что он – это самое прекрасное, что было и есть во мне. Просто мы оба попали в какое-то другое место, и я так никогда и не узнаю, почему так получилось.
- Цви, помнишь, как ты боялся упасть на звезды?
- Помню. Мне представлялось тогда, что они, как только я упаду, присосутся ко мне, как пиявки, и станут высасывать мозг, кровь, душу... Смешно, да?
На мгновение мне показалось,что он и вправду рассмеется своим негромким, как будто всегда немного сдавленным смехом, но он только слегка вздохнул.
- А помнишь, год назад, мы в ночном парке вот так же качались на качелях... Тогда ты впервые поцеловал меня.
- Конечно, Цви,- прошептал я, уже не в силах сдерживаться, и разбуженное воспоминание забилось, затрепыхалось во мне, как сумасшедшая бабочка. – Хочешь, я сделаю это еще раз? И все будет, как той ночью?
- Зачем?
- Ведь ты этого хочешь.
Казалось, стало еще темнее, но я видел, как его хрупкие пальцы вцепились в стальной канат.
- Здесь в этом нет смысла.
- Смысл есть во всем, пока мы вместе. Нам уже ничто не помешает, потому что ничего не осталось. Смерть это одиночество, но даже она не разделила нас.
Со смутным ощущением сдерживаемого ужаса и уверенности, что поступаю правильно, я поймал и остановил его качели. От непривычной неподвижности все поплыло передо мной, наши руки сплелись, взбесившиеся огни отразились и заплясали в его глазах. Наши губы искали друг друга в пустоте. Нашли, обожглись, но не отпрянули, а встретились снова, жадные, отчаявшиеся, обреченные. Огонь, боль, странный, сладковатый привкус крови во рту. Совсем, как тогда, только теперь мы не боялись, что кто-то помешает, застигнет врасплох.
Высоко над нашими головами напрягся в последнем, судорожном усилии металлический трос. Качели медленно вращались... Еще секунда и он лопнул, словно выстрел прогремел в тишине. Стон ужаса чуть не сорвался с приоткрывшихся губ Цви, но я еще крепче прижал его к себе, слился с ним в нечеловеческом объятии, прижался губами к его губам. Звезды обступили нас, огромные, нетерпеливые, пронзительно яркие, заплясали вокруг, как чудовищная мошкара. Мы падали... на землю? На небо? Какая разница...